Ольга Щёлокова

Дон Кармело, приходской священник, похож на тот один-единственный каштан, что растёт перед его церковью, — достоинством и одиночеством. Одиночество обволакивает его как старинный плащ с серебряными застёжками, который он надевает, когда выходит на прогулку, всегда по одному и тому же маршруту — за город и к утёсу над морем.

Дона Кармело считают мизантропом и чудаком, но уважают за честность и отзывчивость. Деньги за требы он не берёт, говорит: «Помогите такому-то и такому-то, оплатите счета и аренду такой-то и такой-то».

Мизантропические убеждения дона Кармело основаны на том, что люди, заботящиеся только о своих удовольствиях и своём брюхе, погибли ещё при жизни. Проповедовать он не любит, но, произнося, по обязанности, проповеди, говорит в таком духе: «Каждый из вас, сам по себе, — неплохой человек, а все вместе вы — стадо свиней, хоть в бедности, хоть в богатстве. У вас даже нет желания, чтобы поднять глаза к небу и подумать о чём-нибудь, кроме собственного брюха».

Однако это чистая правда, но прихожане всё-таки обижаются, даже написали как-то жалобу епископу. Епископ, послушав дона Кармело, сказал ему так: «Всё это, конечно, правда, — то, что Вы говорите, но очень уж резко». — «Христос был резок». — «Но Вы не Христос». — «Но я и не марципан, чтобы услащать их жизнь. Я же за них отвечаю». — «Эх, друг мой, в наше время никто ни за что и ни за кого не отвечает, оставьте».

Сговорились на том, что проповедовать будет, по большим праздникам, заезжий викарий, и дон Кармело с удовольствием наложил на свои уста печать общественного молчания.

Зато он с удовольствием разговаривает в частном порядке — особенно когда его понимают.

— Вам нравится Кальдерон? — внезапно спрашивает он.
— Конечно.
— Зря. Жизнь — это не сон. Жизнь — это жизнь, тяжёлая, беспросветная и безжалостная, чистая реальность. Но, к счастью, действительно короткая, как сон.

Мессы дон Кармело служит ежедневно, при полном отсутствии прихожан и при открытых дверях.