А я на фронт в мае 42-го попал. Отца в этом же году забрали – в марте, а меня выходит – через месяц. До войны я на гужавтотранспорте  работал  слесарем - механиком, образование-то – пять классов. А до того и грузчиком в колхозе работал и пом - мастера на Томне (ткацкой фабрике). Служил я в 9-м Танковом Корпусе, 1-й Танковой Армии, 8-й Мотострелковой  Бригады, во втором батальоне на противотанковой батарее. Награжден двумя Орденами 2-й степени, Орденом Красной Звезды, Медалью "За отвагу".

В учебке я был  в поселке Кузьминки на станции Липняки. Там и была сформирована 8-я Мотострелковая Механизированная Бригада. Назначили меня командиром расчета противотанкового орудия (сорокопятки).

Прошел я и Центральный и 1-й Белорусский фронта. Сильных ранений не было. Так – царапины. Вокруг столько людей полегло, а мне – ничего. На Курской дуге контузило. Кровь из ушей текла. Ничего не слышал, только гул стоял. После того сражения из 40 наших ребят в живых только 15 осталось. Я в госпитале три дня пробыл и назад сбежал, к своим.

Перед самым наступлением на Курской дуге у меня встреча произошла с командующим фронтом – Рокосовским. Серьезный мужик был, высокий, худощавый. Мы с вечера "накушамшись", вот и отсыпались в стогу. А часа в 3 утра выбрались из стога . Вид, конечно, ... ну совершенно не соответствует. И все в соломе. А Рокосовский перед наступлением войска объезжал:

— Что такое? Кто разрешил это безобразие?

А мы стоим, как пни, глазами хлопаем, молва отнялась и солома в голове торчит. Отведал я тогда плетки главнокомандующего.

За Курскую дугу я первый Орден ВОВ 2 степени получил – подбил два немецких танка.

Второй Орден ВОВ мне дали за Юнкерса 88-го. Стояли мы на позиции. Тут этот немец налетел и пошел нас колошматить. Земля к небу летела. Света не видать. И ведь, сволочь этакая, все бомбы раскидал, а угомониться не может. Решил нас еще и попугать. Тут я его на бреющем полете из противотанкового орудия и сбил.

Осколок на щеке – это память, чтоб рот не разевал. Мы уж тогда Днепр форсировали. Я из окопа башку высунул, тут мне осколок щеку и разрезал.

А то был случай уже в Польше. Тогда наступление шло. Неразберихи много. Ехали мы ночью в колонне. Темень – глаз выколи. Моя пушка была замыкающей. Так вот, на мою пушку ночью немецкий транспортер в темноте наскочил (сзади в нас немецкая колонна врезалась). Да так, что ствол моей пушки в радиатор их транспортера вошел. Ладно, мы заснули. А они-то что, спали что ли? Ну, тут стрельба пошла. Все равно ничего не видать. Немцы порыпались - порыпались, с моей пушки им не слезть, так и дали деру прямо через поле. А я пушку к лесу прямо с транспортером оттащил и уж там кое-как расцепились. На войне всякое бывало. Где свой? Где чужой? Поди – разбери.

А Красную Звезду я за Бобруйск получил. Там под Бобруйском через болота прорывались 7 немецких дивизий. Ну, немец очумевший валил. Пехота наша вся разбежалась. Осталось нас всего два расчета по 6 человек. Я вижу, что пехота драпает. А у нас – орудия. Я и отдал приказ: "Ни шагу назад!"

Вышел на нас кавалерийский корпус немцев. Это была не атака, а безумие. За три часа боя я расстрелял 40 ящиков снарядов. Я сам и за затвором был, и снаряды заряжал. Расчет мой в это время круговую оборону держал. Немец так пер, что некоторые даже за ствол орудия хватались. Немцы были кругом – и впереди, и сзади, и слева, и справа. Я стрелял наугад. Просто стрелял и стрелял, пока снаряды не кончились. Было сплошное месиво из лошадей и людей. Ствол орудия раскалился докрасна. Я сам такое впервые видел.

Потом появились наши танки. Но они не могли проехать на наши позиции. Все пространство перед орудиями было покрыто телами людей и животных. Была целая гора лошадиных трупов. Танкам пришлось идти в объезд. Из моего расчета тогда двое погибли.

После сражения к нам все начальство сбежалось. И генерал-лейтенант Багданов, и командир бригады – подполковник Кружкин, и командир танкового корпуса – генерал-майор Бахарев. Бахарев там и погиб  – при наступлении на Бобруйск. Ему памятник установили – танк на постаменте. А бригада наша громко называлась – Бобруйско - Брянская, Краснознаменная, Ордена Кутузова, Ордена Суворова, Гвардейская. Был у нас командир батальона – майор Максимихин.

Медаль за отвагу я в начале войны получил за спасение пушки и машины с расчетом во время бомбежки.

С пушкой в Берлине расстался, в мае 1945 г. Дали мне машину – американский Студебекер. Потом нас перевели в г. Чурстенвальде. Стали мы вывозить заводы из Берлина. Заболел я там пневмонией, попал в госпиталь. Оттуда уже был направлен в 35-й автополк, где служил в звании старшины.

Приехал как-то к нам полковник Клепиков. Дорога плохая была – гололед. Вот меня и послали в Дрезден его отвезти. А на третий день – вызывают к начальнику и объявляют, что, мол, будешь теперь возить полковника. Было это 21 января 1945 г. Я было отнекиваться, но куда там. И перевели меня в 707-ю отдельную роту при штабе Армии в Дрездене. Командиром роты был у нас капитан Блохин. Оттуда я в  марте 1947 года и демобилизовался.

Полковника М.П.Клепикова – начальника тыла Армии я возил на машине Мерседес-Бенс. У меня и фотографии живы.

И котелок фронтовой жив. Память. В шкафу стоит. Баушка в нем манку хранит. Котелок немецкий. Мне его вместе с шансовым инструментом выдали – ложкой, саперной лопаткой, ниткой с иголкой. А чудо место имело. У Днепра у нас ствол у пушки разорвало. Нас троих с лафета сбросило. Но все живы остались. Вот это было чудо, что живы. Мы тогда через Днепр прицельный огонь вели по немецким тиграм. Тогда нас  всех в СМЕРШ таскали. Все выясняли  – почему ствол разорвало.

Ствол через неделю заменили.

Довелось мне и с Жуковым повстречаться на Одере, перед наступлением на Берлин. Был он среднего роста, но здоровый мужик. Подошел он к нам, поздоровался и просто так сказал:

— Что, мужики, завтра часов в 12 в Берлине будем на кольцевой дороге.

Но тоже горячий был. Мне связисты давали в телефон послушать, как он наше начальство матом крыл.

На войне, как на войне.

Как на войну уходил, мать меня благословила и  сказала:

— Живой возвращайся!

Ну, я и выполнил ее наказ. А на фронте самое важное – умный начальник. Чтоб о солдате думал и не сволочь был.