Начало и конец духовного пути – страх Господень.
Прп. Пимен Великий
Адская бездна отверста перед нами. Все зло, которое мы другим (то естьсебе) делаем, есть зло, выходящее из пустоты нашей, не заполненной светом Божиим. <...> Адская бездна непрестанно отверста перед нами, и мы, слепо страшась ее, слепо привязываем себя к тому, что само не вечно, что есть лишь туман над бездной. Смерть рассеивает туман и оставляет бездну.
Архиепископ Иоанн (Шаховской)
Среди множества наших грехов всегда есть такие, с которыми мы не боремся, с которыми мы можем жить. Но страшно то, что эти мелкие грехи, такие простительные, совершенно незаметные, с которыми мы внутренне согласились, могут остаться с нами навеки, связать нас и не пустить к Богу.
С детства мне запомнилась замечательная картинка из книги Джонатана Свифта «Путешествие Гулливера»: лежит огромный Гулливер, привязанный лилипутами к земле тонкими-тонкими ниточками. Лилипуты бегают по нему и глумятся, а он не может подняться, потому что эти мелкие тоненькие ниточки крепко держат огромного Гулливера и он бессилен что-либо сделать. И в нашей человеческой жизни вполне, как нам кажется, обычной, нормальной, порядочной, мы часто оказываемся связаны своими мелкими грехами и не можем приблизиться к Богу, не можем пребывать с Ним.
Как пишет преподобный авва Дорофей в книге «Душеполезные поучения»: «Если у кого-нибудь хотя бы одна страсть обратится в навык, то он подлежит муке». Он приводит такой наглядный пример: «Орел, если весь будет вне сети, но запутается в ней одним когтем, то через эту малость низлагается вся его сила, ибо не в сети ли он уже, хотя и весь находится вне ее, когда удерживается в ней одним когтем? Не может ли ловец схватить его, если захочет?
Так и душа; если хоть одну страсть превратит себе в навык, то враг, когда не вздумает, низлагает ее». Орел как бы на свободе, но он – пленник. Только один злой навык превратился в человеке в страсть, но она уже подлежит аду.
Рано или поздно мы все задумываемся о том, что такое ад, что такое вечные муки и насколько они реальны. Учение Церкви говорит о том, что адские муки вечны, что человек в аду мучается и физически, и душевно, и духовно, то есть во всей полноте своей человеческой природы, потому что и воскресает человек телесно, определяя себя во всей полноте человечества.
Почувствовать, что такое ад, очень просто, об этом во многом свидетельствует современная жизнь. Владимир Маяковский в своем стихотворении «Разговор с товарищем Лениным» пророчески написал: «Работа адова будет сделана и делается уже». Это действительно так. Мир, в котором мы живем, все больше и больше принимает на себя черты этого страшного состояния, но пока во времени. Ад же можно представить, как греховное состояние человека, осуществленное в вечности. Человек примиряется со своими грехами и страстями. И хотя это обязательно доставляет ему определенного рода мучение, но пока он живет, он умеет себя обманывать.
Христос сказал: Царствие Божие внутрь вас есть (Лк 17, 21). Похожим образом внутрь человека может войти и преисподняя и остаться с ним навечно. Возможность навеки сочетаться с грехом, навеки остаться без Бога, но со своей ненавистью, ложью, развращенностью, со своей подлостью – вот это страшно, гораздо страшнее любых картинок с горящими сковородками и кипящими котлами, полными грешников.
Грех и есть та самая мука, которая мучает грешника в аду, та страсть, через которую человек мистически соединяется с адом, тот недуг души, то искажение и та противоестественность его состояния, которая не дает ему войти в рай. Вот этого состояния вечных мук, уже присутствующего в нас во времени, и надо бояться, а ничего другого. И в какой-то момент человек может устрашиться и начать работать для Бога.
Ведь одно только, Олимпиада, страшно, одно искушение, именно только грех, – и я не перестаю напоминать тебе это слово, – все же остальное – басня, укажешь ли ты на козни, или на ненависть, или на коварство, или на ложные доносы… на лишение имущества, на изгнания, или заостренные мечи, или на войну во всей вселенной, каково бы все это не было, оно и временно и скоропреходяще, и не имеет места к смертному телу, и нисколько не вредит трезвой душе.
Свт. Иоанн Златоуст
Мы говорили о свободе, а теперь поговорим о страхе. Страх и свобода – совместимы ли эти понятия? Ведь по представлениям мира сего страх – это состояние рабское. Страх порабощает человека. Но как мужество отличается от бесстрашия, так и страх Божий отличается от многочисленных страхов мира сего. Тамо убояшася страха, идеже не бе страх, – говорит Давид псалмопевец (Пс. 13, 5). Все, чего мы боимся в этом мире, не имеет никакого отношения к тому высокому страху, который делает человека сыном Божиим и ведет ко спасению.
Апостол Павел сказал: Вы куплены дорогою ценою; не делайтесь рабами человеков (1 Кор. 7, 23). Своей смертью и Своим воскресением Христос освободил нас от власти греха и смерти, и поэтому мы свободны и не должны быть рабами мира сего, не должны его бояться.
А мы, к великому сожалению, чаще всего боимся, что Господь нас в этой временной жизни чего-то лишит, чего-то нам недодаст, накажет несчастьями, болезнями, смертью близких, крушением комфорта. В привычном поиске временных удобств для нас бывает очень важно, чтобы нас не лишали незыблемых, как нам кажется, опор. Другого наказания мы не знаем и не представляем. Грех страшен нам не потому, что наша душа не спасется, что мы не увидим Царствия Небесного и лик Христа. Нам по-язычески страшно от того, что сейчас в нашей жизни может случиться что-то плохое, и мы не хотим понимать, что если Господь нас наказывает, значит, хочет отрезвить, вразумить, уберечь от опасности и направить ко спасению.
Само слово «наказание» нами понимается неправильно. В церковно-славянском языке оно означает «научение», «наказ», «вразумление». Наказание – наука, которой нас любовно учит Господь. Наказания Господня, сын мой, не отвергай, – говорит Священное Писание, – ибо кого любит Господь, того наказывает (Притч. 3, 12).
Если человеку на исповеди прощены его грехи, а он не исцелился, то исцеление ему может быть преподано через наказание, через определенную жизненную ситуацию, в которой он может стукнуться лбом, набить шишку, образумиться и понять, что дальше идти некуда, и начать собственный путь исцеления.
Когда Бог наказывает, Он спасает. А есть люди, которых Бог уже не наказывает, потому что это бессмысленно. Вот что страшно. Не обличай кощунника, чтобы он не возненавидел тебя; обличай мудрого, и он возлюбит тебя; дай наставление мудрому, и он будет еще мудрее (Притч. 9, 8–9), – сказано в Писании.
Самое страшное наказание – кара не в этой жизни, а в будущей. Этим и страшен нераскаянный грех, что придется отвечать на Страшном Суде, когда не останется времени для покаяния и исправления жизни. Если Господь в этой жизни даже через горе и крушение открывает Себя для нас, это значит, что Он хочет вернуть нас к Себе. И тогда для нас постепенно открывается страх того, что наши временные грехи могут стать вечными. Но боязнь этого приходит к человеку только после того, как он по-настоящему узнает, что Господь благ, что есть вечная жизнь и что она – реальность, доступная каждому человеку.
Многие люди, пережившие потерю близких или другие испытания, которые мы воспринимаем как наказание, через это неожиданно узнали в Боге не карателя и палача, а нежного любящего Отца. Это звучит парадоксаль но для людей неверующих, но именно через горе многие познали, что Господь поистине благ. Благо мне, яко смирил мя еси (Пс. 118, 71), – написал на стенах своей избы в Березове лишившийся всего, потерявший любящих сына и дочь опальный Александр Меншиков, любимец Петра Великого.
Если человек способен увидеть в жизненных несчастьях и неудачах урок, который подает ему Господь, тогда он воспринимает все происходящее с ним как исполнение воли Божией и принимает наказание от Господа с величайшей благодарностью и любовью. О таком человеке можно сказать, что он – раб Божий.
Не о себе уже думаю: думаю о том, как бы спеть моему Богу красивую песню. Для того хочу быть, и быть совершенным, чтобы побольше отдать Богу.
Лев Карсавин
Люди, которые порабщены греху, Богу работать не могут. Они живут безбоязненно, грешат и не боятся Господа, но разве свободны они от тысячи других безблагодатных страхов? Человек, который не освободился от страхов мира сего, не свободен. Бояться Бога можно только в свободном состоянии. Это высокий страх любви.
В трех ступенях страха Божия, которые различают святые отцы, первое и очень высокое звание – раб Божий. Раб Божий – это свободный человек. Он не боится наказания в этой жизни, но боится вечных мук. Потому что вечная мука – не наказание, а определение состояния души в вечности.
Состояние раба Божия – мера человеческой святости, и тот, кто таким образом исправил свою жизнь, – подвижник. Восходя на следующую ступень, человек уже не боится вечных мук, он знает, что Господь награждает добродетель блаженством, и трудится для Бога ради награды духовной.
Наемник, как называют его святые отцы, – высокая стадия святости, но такое состояние, как свидетельство о Царствии Небесном, в какой-то мере должно быть доступно каждому христианину. Трудно представить, что человек будет действительно любить Бога, не зная о том, что Он благ. На Пасху мы все вместе причащаемся и ликуем и можем всех простить и всех любить хоть какое-то время, пусть и недолгое. Представьте себе, что можно пребывать в таком состоянии всегда. Неужели ради этого человек не будет трудиться для Бога?
Человек, боящийся мук или работающий Богу ради благодати, в своей свободе еще не совершенен. Сыновний страх, освобождающий даже от мысли о воздаянии и о муках, делает свободу совершенной. Не рассчитывая на спасение, не боясь ада, такой человек все делает для Бога из одной своей сыновней любви. Как сказано в молитве святителя Димитрия Ростовского: Господи, если за все мои бесчисленные согрешения Ты пошлешь меня в ад, то и там я не перестану любить Тебя.
Сыновство – это совершенство святости, которое является целью христианской жизни, целью жизни каждого из нас. Сын трудится для Бога не из страха мук, не ради награды, а только из-за одной любви. Преподобный авва Дорофей говорит, что страх Божий есть любовь, настоящая любовь. Каждому из нас Господь дал возможность называть Его Отцом, и поэтому если мы не ставим перед собой такой цели, то я не знаю, как мы спасемся. Если мы даже страшных мук не боимся, мы никогда не поймем, что такое страх Божий, и будем пытаться заработать себе у Бога благополучную временную жизнь лишь постами, молитвами, мелкими добрыми делам, не изменяющими нашего существа. Мы приходим в полное отчаяние, когда из-под наших ног выбиваются какие-то временные подпорки. Но в Царствии Небесном нет ничего материального, ничего такого, что мы здесь любим, за что хватаемся, чем дорожим, по поводу чего испытываем такие ужасные переживания. В Царствии Небесном нет ничего, кроме духовной жизни.
То, каким Господь видит человека, и к чему Он его призывает, бесконечно высоко и, с одной стороны, очень далеко от нас, но, с другой – доступно каждому, и нет такого человека на земле, который однажды не вошел бы пусть только в одно из этих состояний, человека, в котором Господь не видел бы совершенного Своего сына.
Сообразно с житием твоим должна быть молитва твоя. Ибо тому, кто привязан к земному, невозможно домогаться небесного и тому, кто занят мирским, нет возможности просить божественного, потому что пожелание каждого человека показывается делами его: в чем показывает он свое рачение, о том подвизается в молитве. Кто желает великого, тот не бывает занят маловажным.
Прп. Ефрем Сирин
Наша душа чувствует, что Бог так далек, так непознаваем, так велик, что сказать Ему «Ты», как говорим мы в молитве, практически невозможно. Хотя мы и обращаемся к Богу на Ты, по-настоящему сказать «Ты» Господу можно тогда, когда Он близок тебе, когда Он свой, и ты Ему не чужой.
Мы часто что-то просим у Бога, но обращаясь к Нему «Отче наш», иногда не хотим и не ищем Отцовства в Боге. Мы обращаемся к Нему, как подчиненные обращаются к начальнику, как неимущие – к богачу, который все имеет и может от своих щедрот нам что-то дать; либо как к великому неизвестному и неисследованному источнику благодати, исцелений и чудес, но почти безличному, неузнаваемому, совсем незнакомому для нас. Ведь это гораздо удобнее – относиться к Богу, как к Отстраненному Всемогущему Существу. Но раз Он Отец и Сам Себя так в этой молитве являет, значит, в Нем есть глубокая познаваемость, узнаваемость и желание этого познания, иначе всякая молитва обессмысливается. Но наша молитва будет останавливаться перед этими словами, как перед непреодолимым препятствием, если мы собираемся их произнести, а сынами Божиими быть не хотим.
Господь по милости Своей подает нам просимое, но часто мы сами не верим, что Он может так много нам дать. Ведь какие великие дары мы испрашиваем себе у Бога! Например, в молитве Ефрема Сирина мы просим смирения, целомудрия, послушания – всю сферу благодатной жизни Царства Небесного. Просим… и не верим, что можем это получить.
«Ну, Ты же все можешь, жалко тебе что ли», такими словами часто обращаемся мы к Богу, когда просим о вмешательстве в нашу жизнь. Конечно же, Ему не жалко, но то, что мы обычно просим у Господа, можно дать только своему, только родному – чужому этого дать нельзя.
Как же можно стать родным Богу? Очевидно, что это невозможно сделать одним желанием. Это происходит только через Христа, через Церковь, через Таинства, только через подвиг. Мы не должны искать сыновства вне себя, в каких-то книгах или учебниках, оно заложено в нас как образ и подобие Божие. Залог этого сыновства присутствует в каждом человеке, но путь к нему раскрывается через Крест так же, как Сын Божий искупает человечество и делает его сопричастным Божеству через Распятие, Крестную смерть и Воскресение.
Ищите, и обрящете (Мф. 7, 7; Лк. 11, 9), – говорит Господь. Но прежде всего должно быть глубокое, живое, трепетное желание усыновления Богу. И желание это должно быть непрестанным. Невозможно в какой-то момент быть сыном Божиим, а потом сказать: «А теперь оставьте меня, мне было дано столько, сколько мне надо, и большего я не хочу».
То состояние «христианства», в котором мы в большинстве своем пребываем, не дает нам возможности называть себя сынами, потому что приобщение к истине невозможно только какой-то частью, чуть-чуть и ненадолго. Это можно сделать, только отдав всего себя и весь живот свой Христу Богу. И тогда вся наша жизнь может раскрыться, как подвиг.
Теперь очень часто говорят о богосыновстве, но мало говорят о пути к нему. А путь этот – покаяние. Нигде так ясно не познает душа наша Бога как Отца, как в покаянии. Кающегося Бог принимает, как блудного сына, и радуется о нем, что мертв был и ожил, погибший был и нашелся.
Архим. Софроний (Сахаров)
Блудный сын, когда шел долгим путем к своему отцу, говорил: «Я недостоин быть твоим сыном, возьми меня хотя бы кем-нибудь, самым последним рабом, наемником, я готов в углу жить под лестницей, но только у тебя» (см. Лк. 15, 11–32). Это состояние человека, который приносит на исповедь всего себя и готов принять что угодно, но только от Бога, готов на любую жизнь, на любые условия, но только со Христом.
Таинство покаяния – постоянное принесение себя Богу, состояние блудного сына, в котором жить без Бога невозможно.
Бывает так, что даже небольшой грех неожиданно раскрывает человека с самой уязвимой стороны. Вроде он ничего страшного не совершил, может быть, слово лишнее сказал, никто этого и не заметил, а человек маленький незаметный этот грех переживает так, как, может быть, им не переживалось воровство или прелюбодеяние. Потому что только в этот момент он понял, какое он ничтожество, и жить с этим стало невозможно.
Это – состояние, находиться в котором один на один с самим собой невыносимо тяжело. Хочется спрятаться, убежать куда-нибудь, чтобы облегчить его, чтобы заглушить крик души. И тогда человек идет на исповедь, потому что вдруг понимает, что жить так больше не может, что надо вернуться к Богу. Пусть будет тяжело и больно, пусть это состояние останется с ним, но он будет знать, что Господь его не отвергнет. В такой момент человек не думает, станет ему легче или не станет, он думает только о том, чтобы Бог его не прогнал.
А бывает иначе. «Я приду на исповедь, потому что мне тяжело с собой жить, – думает человек, – а мне хочется жить комфортно. Я знаю, что на исповеди Бог милостив, Он простит мне грехи, и тяжесть пройдет, и я снова буду чувствовать себя легко». Жизнь останется прежней, просто человек станет осторожнее, он начнет избегать ситуаций, в которых может оказаться в столь незащищенном положении. Однако если он не изменился, то рано или поздно ему все равно придется за себя отвечать.
Грех невозможно вырвать из человека, как некий случайный сорнячок. Невозможно отделить греховное действие от греховного помысла, от греховного становления, которое не может существовать само по себе, не цепляясь за переживание человеком каких-то явлений, встреч с другими людьми, всей совокупности человеческой жизни. И поэтому человек, приходя на исповедь, не может принести только часть себя. Он должен принести только всего себя.
Так или иначе, благодать Духа Святого через разные обстоятельства жизни, через столкновения с другими людьми понуждает нас меняться. Как говорил Амвросий Оптинский: «Даже горшки, и те бьются». Так и люди, как горшки, сталкиваются и бьются, и разбивание этого самоистукана (по слову преподобного Андрея Критского в его Великом покаянном каноне), этого глиняного горшка, приводит человека к осознанию, что он всю жизнь вроде духовно жил, в храм ходил, причащался, а в момент испо- веди должен принести Богу не отдельные кусочки этого горшка, а сказать, что – я разбитый горшок.
…к сохранению душевного мир надо чаще входить в себя и спрашивать: где я?
Прп. Серафим Саровский
Невозможно обновить каждую ниточку дряхлого платья. Если одежда истлела, ее надо заменить. Многие грехи человек иногда даже не в состоянии бывает назвать, не всегда находятся для этого нужные слова. А есть такие грехи, которым очень трудно дать название, потому что это не поступки, а состояние, нечто такое, чего никак не описать: все плохо, куда не ткни, везде рвется. И поэтому Господь в Таинстве покаяния человеку, который больше не может жить в старой одежде, его одежду обновляет. Не заплаточки ставит на дырочки, а обновляет жизнь, освобождает его от уз греха.
Господь показывает нам главное: корни греха, которые мы должны в себе исправить и вместе с которыми исправится многое другое, чего мы даже не понимаем. В этом и заключается смысл исповеди. Может быть, мы никогда при жизни и не осознаем, что в нас изменилось, какие грехи Господь нам отпустил по милосердию Своему, просто потому, что мы избрали другой путь жизни.
Поэтому я говорю, что исповедь не может быть фрагментарной. Человек всегда должен приходить во всей своей полноте. И если он поймет это, то не будет жить от исповеди до исповеди, покаяние станет сердцевиной его жизни.
Такая жизнь может показаться невыносимой, но, на удивление, это и есть полнота. Мы говорили о радости, о любви, о том, что об одном кающемся грешнике все Царство Небесное радуется (см. Лк. 15, 7). Эта радость происходит потому, что человек во всей полноте становится Человеком, наконец-то становится рабом Божиим. Это величайшая радость, та милость, которую человек получает от своего Отца.
Не каждому дано быть преподобным Серафимом; не каждый достигает меры святости преподобного Силуана. Но каждому человеку Господь дает прикоснуться ко всей полноте святости, каждому доступна какая-то мера сыновства. Потому что полнота в Царствии Небесном – для всех полнота. Один священник привел мне такой пример. Говорили о том, что все люди разные, разной жизнью жили, в разных условиях существовали, кто-то действительно подвизался в монастырях, кто-то у станка стоял, пахал землю, кто-то родился в семье алкоголиков. Все разные, а полнота у всех одна, все полны. Представьте себе: ведро можно наполнить до верха, оно будет полное, а можно наполнить до верха наперсток, и он тоже будет полный. В наперсток больше не вольешь, и он не может претендовать на то, что он не полон: в нем есть все, что он может вместить. В ведре больше, чем в наперстке, но наперстку от этого ущерба нет, он от этого не страдает, своей неполноты не ощущает. И для каждого человека в Царствии Небесном, если по милости Божией мы там окажемся, несмотря на то что мы все очень разные и по-разному шли к Богу полнота у всех будет обязательно – полнота сыновства. Но кто-то до этой меры дорастет еще при жизни и реализует ее в себе, а кто-то получит ее, как дар Божий, в Царствии Небесном.
Но, думая о Царствии Небесном, мы помним, что это Царство любви, Царство радости и вечного блаженства. Мы не привыкли рассуждать о будущей жизни, как о чемто страшном. И опять получается противоречие, потому что где любовь, там не может быть страха. У Иоанна Богослова в Первом соборном послании написано, что любовь изгоняет всякий страх (1 Ин. 4, 18) и что боящиеся несовершенны (см. там же). И поэтому трудно представить себе одновременно и милосердие Божие, и Страшный Суд. Трудно по одной простой причине: наше собственное тщеславие не дает нам возможности представить себя осужденными, в роли тех, кто всегда виноват пред Богом. Во всякую минуту нашей слабости, какого-то отступления от Бога или даже предательства, мы готовы себя простить и поэтому не можем себе представить, как нас могут не простить другие, мы-то себя прощаем и представить себе, что мы можем быть осуждены окончательно, осуждены в вечности, очень сложно.
Давайте подумаем об этом. Давайте по-настоящему убоимся того, что нам всем принадлежит. Почему мы все себя уже спасли? Почему мы все уже открыли себе вход в Царство Небесное? Почему мы так легко живем, как будто нам не суждено предстать пред Господом и увидеть Его глаза в глаза, увидеть Его сияющий Лик, Который до конца просветит каждого из нас и покажет нам, кто мы такие и сколько в нас настоящего.
Прп. Пимен Великий
Адская бездна отверста перед нами. Все зло, которое мы другим (то естьсебе) делаем, есть зло, выходящее из пустоты нашей, не заполненной светом Божиим. <...> Адская бездна непрестанно отверста перед нами, и мы, слепо страшась ее, слепо привязываем себя к тому, что само не вечно, что есть лишь туман над бездной. Смерть рассеивает туман и оставляет бездну.
Архиепископ Иоанн (Шаховской)
Среди множества наших грехов всегда есть такие, с которыми мы не боремся, с которыми мы можем жить. Но страшно то, что эти мелкие грехи, такие простительные, совершенно незаметные, с которыми мы внутренне согласились, могут остаться с нами навеки, связать нас и не пустить к Богу.
С детства мне запомнилась замечательная картинка из книги Джонатана Свифта «Путешествие Гулливера»: лежит огромный Гулливер, привязанный лилипутами к земле тонкими-тонкими ниточками. Лилипуты бегают по нему и глумятся, а он не может подняться, потому что эти мелкие тоненькие ниточки крепко держат огромного Гулливера и он бессилен что-либо сделать. И в нашей человеческой жизни вполне, как нам кажется, обычной, нормальной, порядочной, мы часто оказываемся связаны своими мелкими грехами и не можем приблизиться к Богу, не можем пребывать с Ним.
Как пишет преподобный авва Дорофей в книге «Душеполезные поучения»: «Если у кого-нибудь хотя бы одна страсть обратится в навык, то он подлежит муке». Он приводит такой наглядный пример: «Орел, если весь будет вне сети, но запутается в ней одним когтем, то через эту малость низлагается вся его сила, ибо не в сети ли он уже, хотя и весь находится вне ее, когда удерживается в ней одним когтем? Не может ли ловец схватить его, если захочет?
Так и душа; если хоть одну страсть превратит себе в навык, то враг, когда не вздумает, низлагает ее». Орел как бы на свободе, но он – пленник. Только один злой навык превратился в человеке в страсть, но она уже подлежит аду.
Рано или поздно мы все задумываемся о том, что такое ад, что такое вечные муки и насколько они реальны. Учение Церкви говорит о том, что адские муки вечны, что человек в аду мучается и физически, и душевно, и духовно, то есть во всей полноте своей человеческой природы, потому что и воскресает человек телесно, определяя себя во всей полноте человечества.
Почувствовать, что такое ад, очень просто, об этом во многом свидетельствует современная жизнь. Владимир Маяковский в своем стихотворении «Разговор с товарищем Лениным» пророчески написал: «Работа адова будет сделана и делается уже». Это действительно так. Мир, в котором мы живем, все больше и больше принимает на себя черты этого страшного состояния, но пока во времени. Ад же можно представить, как греховное состояние человека, осуществленное в вечности. Человек примиряется со своими грехами и страстями. И хотя это обязательно доставляет ему определенного рода мучение, но пока он живет, он умеет себя обманывать.
Христос сказал: Царствие Божие внутрь вас есть (Лк 17, 21). Похожим образом внутрь человека может войти и преисподняя и остаться с ним навечно. Возможность навеки сочетаться с грехом, навеки остаться без Бога, но со своей ненавистью, ложью, развращенностью, со своей подлостью – вот это страшно, гораздо страшнее любых картинок с горящими сковородками и кипящими котлами, полными грешников.
Грех и есть та самая мука, которая мучает грешника в аду, та страсть, через которую человек мистически соединяется с адом, тот недуг души, то искажение и та противоестественность его состояния, которая не дает ему войти в рай. Вот этого состояния вечных мук, уже присутствующего в нас во времени, и надо бояться, а ничего другого. И в какой-то момент человек может устрашиться и начать работать для Бога.
Ведь одно только, Олимпиада, страшно, одно искушение, именно только грех, – и я не перестаю напоминать тебе это слово, – все же остальное – басня, укажешь ли ты на козни, или на ненависть, или на коварство, или на ложные доносы… на лишение имущества, на изгнания, или заостренные мечи, или на войну во всей вселенной, каково бы все это не было, оно и временно и скоропреходяще, и не имеет места к смертному телу, и нисколько не вредит трезвой душе.
Свт. Иоанн Златоуст
Мы говорили о свободе, а теперь поговорим о страхе. Страх и свобода – совместимы ли эти понятия? Ведь по представлениям мира сего страх – это состояние рабское. Страх порабощает человека. Но как мужество отличается от бесстрашия, так и страх Божий отличается от многочисленных страхов мира сего. Тамо убояшася страха, идеже не бе страх, – говорит Давид псалмопевец (Пс. 13, 5). Все, чего мы боимся в этом мире, не имеет никакого отношения к тому высокому страху, который делает человека сыном Божиим и ведет ко спасению.
Апостол Павел сказал: Вы куплены дорогою ценою; не делайтесь рабами человеков (1 Кор. 7, 23). Своей смертью и Своим воскресением Христос освободил нас от власти греха и смерти, и поэтому мы свободны и не должны быть рабами мира сего, не должны его бояться.
А мы, к великому сожалению, чаще всего боимся, что Господь нас в этой временной жизни чего-то лишит, чего-то нам недодаст, накажет несчастьями, болезнями, смертью близких, крушением комфорта. В привычном поиске временных удобств для нас бывает очень важно, чтобы нас не лишали незыблемых, как нам кажется, опор. Другого наказания мы не знаем и не представляем. Грех страшен нам не потому, что наша душа не спасется, что мы не увидим Царствия Небесного и лик Христа. Нам по-язычески страшно от того, что сейчас в нашей жизни может случиться что-то плохое, и мы не хотим понимать, что если Господь нас наказывает, значит, хочет отрезвить, вразумить, уберечь от опасности и направить ко спасению.
Само слово «наказание» нами понимается неправильно. В церковно-славянском языке оно означает «научение», «наказ», «вразумление». Наказание – наука, которой нас любовно учит Господь. Наказания Господня, сын мой, не отвергай, – говорит Священное Писание, – ибо кого любит Господь, того наказывает (Притч. 3, 12).
Если человеку на исповеди прощены его грехи, а он не исцелился, то исцеление ему может быть преподано через наказание, через определенную жизненную ситуацию, в которой он может стукнуться лбом, набить шишку, образумиться и понять, что дальше идти некуда, и начать собственный путь исцеления.
Когда Бог наказывает, Он спасает. А есть люди, которых Бог уже не наказывает, потому что это бессмысленно. Вот что страшно. Не обличай кощунника, чтобы он не возненавидел тебя; обличай мудрого, и он возлюбит тебя; дай наставление мудрому, и он будет еще мудрее (Притч. 9, 8–9), – сказано в Писании.
Самое страшное наказание – кара не в этой жизни, а в будущей. Этим и страшен нераскаянный грех, что придется отвечать на Страшном Суде, когда не останется времени для покаяния и исправления жизни. Если Господь в этой жизни даже через горе и крушение открывает Себя для нас, это значит, что Он хочет вернуть нас к Себе. И тогда для нас постепенно открывается страх того, что наши временные грехи могут стать вечными. Но боязнь этого приходит к человеку только после того, как он по-настоящему узнает, что Господь благ, что есть вечная жизнь и что она – реальность, доступная каждому человеку.
Многие люди, пережившие потерю близких или другие испытания, которые мы воспринимаем как наказание, через это неожиданно узнали в Боге не карателя и палача, а нежного любящего Отца. Это звучит парадоксаль но для людей неверующих, но именно через горе многие познали, что Господь поистине благ. Благо мне, яко смирил мя еси (Пс. 118, 71), – написал на стенах своей избы в Березове лишившийся всего, потерявший любящих сына и дочь опальный Александр Меншиков, любимец Петра Великого.
Если человек способен увидеть в жизненных несчастьях и неудачах урок, который подает ему Господь, тогда он воспринимает все происходящее с ним как исполнение воли Божией и принимает наказание от Господа с величайшей благодарностью и любовью. О таком человеке можно сказать, что он – раб Божий.
Не о себе уже думаю: думаю о том, как бы спеть моему Богу красивую песню. Для того хочу быть, и быть совершенным, чтобы побольше отдать Богу.
Лев Карсавин
Люди, которые порабщены греху, Богу работать не могут. Они живут безбоязненно, грешат и не боятся Господа, но разве свободны они от тысячи других безблагодатных страхов? Человек, который не освободился от страхов мира сего, не свободен. Бояться Бога можно только в свободном состоянии. Это высокий страх любви.
В трех ступенях страха Божия, которые различают святые отцы, первое и очень высокое звание – раб Божий. Раб Божий – это свободный человек. Он не боится наказания в этой жизни, но боится вечных мук. Потому что вечная мука – не наказание, а определение состояния души в вечности.
Состояние раба Божия – мера человеческой святости, и тот, кто таким образом исправил свою жизнь, – подвижник. Восходя на следующую ступень, человек уже не боится вечных мук, он знает, что Господь награждает добродетель блаженством, и трудится для Бога ради награды духовной.
Наемник, как называют его святые отцы, – высокая стадия святости, но такое состояние, как свидетельство о Царствии Небесном, в какой-то мере должно быть доступно каждому христианину. Трудно представить, что человек будет действительно любить Бога, не зная о том, что Он благ. На Пасху мы все вместе причащаемся и ликуем и можем всех простить и всех любить хоть какое-то время, пусть и недолгое. Представьте себе, что можно пребывать в таком состоянии всегда. Неужели ради этого человек не будет трудиться для Бога?
Человек, боящийся мук или работающий Богу ради благодати, в своей свободе еще не совершенен. Сыновний страх, освобождающий даже от мысли о воздаянии и о муках, делает свободу совершенной. Не рассчитывая на спасение, не боясь ада, такой человек все делает для Бога из одной своей сыновней любви. Как сказано в молитве святителя Димитрия Ростовского: Господи, если за все мои бесчисленные согрешения Ты пошлешь меня в ад, то и там я не перестану любить Тебя.
Сыновство – это совершенство святости, которое является целью христианской жизни, целью жизни каждого из нас. Сын трудится для Бога не из страха мук, не ради награды, а только из-за одной любви. Преподобный авва Дорофей говорит, что страх Божий есть любовь, настоящая любовь. Каждому из нас Господь дал возможность называть Его Отцом, и поэтому если мы не ставим перед собой такой цели, то я не знаю, как мы спасемся. Если мы даже страшных мук не боимся, мы никогда не поймем, что такое страх Божий, и будем пытаться заработать себе у Бога благополучную временную жизнь лишь постами, молитвами, мелкими добрыми делам, не изменяющими нашего существа. Мы приходим в полное отчаяние, когда из-под наших ног выбиваются какие-то временные подпорки. Но в Царствии Небесном нет ничего материального, ничего такого, что мы здесь любим, за что хватаемся, чем дорожим, по поводу чего испытываем такие ужасные переживания. В Царствии Небесном нет ничего, кроме духовной жизни.
То, каким Господь видит человека, и к чему Он его призывает, бесконечно высоко и, с одной стороны, очень далеко от нас, но, с другой – доступно каждому, и нет такого человека на земле, который однажды не вошел бы пусть только в одно из этих состояний, человека, в котором Господь не видел бы совершенного Своего сына.
Сообразно с житием твоим должна быть молитва твоя. Ибо тому, кто привязан к земному, невозможно домогаться небесного и тому, кто занят мирским, нет возможности просить божественного, потому что пожелание каждого человека показывается делами его: в чем показывает он свое рачение, о том подвизается в молитве. Кто желает великого, тот не бывает занят маловажным.
Прп. Ефрем Сирин
Наша душа чувствует, что Бог так далек, так непознаваем, так велик, что сказать Ему «Ты», как говорим мы в молитве, практически невозможно. Хотя мы и обращаемся к Богу на Ты, по-настоящему сказать «Ты» Господу можно тогда, когда Он близок тебе, когда Он свой, и ты Ему не чужой.
Мы часто что-то просим у Бога, но обращаясь к Нему «Отче наш», иногда не хотим и не ищем Отцовства в Боге. Мы обращаемся к Нему, как подчиненные обращаются к начальнику, как неимущие – к богачу, который все имеет и может от своих щедрот нам что-то дать; либо как к великому неизвестному и неисследованному источнику благодати, исцелений и чудес, но почти безличному, неузнаваемому, совсем незнакомому для нас. Ведь это гораздо удобнее – относиться к Богу, как к Отстраненному Всемогущему Существу. Но раз Он Отец и Сам Себя так в этой молитве являет, значит, в Нем есть глубокая познаваемость, узнаваемость и желание этого познания, иначе всякая молитва обессмысливается. Но наша молитва будет останавливаться перед этими словами, как перед непреодолимым препятствием, если мы собираемся их произнести, а сынами Божиими быть не хотим.
Господь по милости Своей подает нам просимое, но часто мы сами не верим, что Он может так много нам дать. Ведь какие великие дары мы испрашиваем себе у Бога! Например, в молитве Ефрема Сирина мы просим смирения, целомудрия, послушания – всю сферу благодатной жизни Царства Небесного. Просим… и не верим, что можем это получить.
«Ну, Ты же все можешь, жалко тебе что ли», такими словами часто обращаемся мы к Богу, когда просим о вмешательстве в нашу жизнь. Конечно же, Ему не жалко, но то, что мы обычно просим у Господа, можно дать только своему, только родному – чужому этого дать нельзя.
Как же можно стать родным Богу? Очевидно, что это невозможно сделать одним желанием. Это происходит только через Христа, через Церковь, через Таинства, только через подвиг. Мы не должны искать сыновства вне себя, в каких-то книгах или учебниках, оно заложено в нас как образ и подобие Божие. Залог этого сыновства присутствует в каждом человеке, но путь к нему раскрывается через Крест так же, как Сын Божий искупает человечество и делает его сопричастным Божеству через Распятие, Крестную смерть и Воскресение.
Ищите, и обрящете (Мф. 7, 7; Лк. 11, 9), – говорит Господь. Но прежде всего должно быть глубокое, живое, трепетное желание усыновления Богу. И желание это должно быть непрестанным. Невозможно в какой-то момент быть сыном Божиим, а потом сказать: «А теперь оставьте меня, мне было дано столько, сколько мне надо, и большего я не хочу».
То состояние «христианства», в котором мы в большинстве своем пребываем, не дает нам возможности называть себя сынами, потому что приобщение к истине невозможно только какой-то частью, чуть-чуть и ненадолго. Это можно сделать, только отдав всего себя и весь живот свой Христу Богу. И тогда вся наша жизнь может раскрыться, как подвиг.
Теперь очень часто говорят о богосыновстве, но мало говорят о пути к нему. А путь этот – покаяние. Нигде так ясно не познает душа наша Бога как Отца, как в покаянии. Кающегося Бог принимает, как блудного сына, и радуется о нем, что мертв был и ожил, погибший был и нашелся.
Архим. Софроний (Сахаров)
Блудный сын, когда шел долгим путем к своему отцу, говорил: «Я недостоин быть твоим сыном, возьми меня хотя бы кем-нибудь, самым последним рабом, наемником, я готов в углу жить под лестницей, но только у тебя» (см. Лк. 15, 11–32). Это состояние человека, который приносит на исповедь всего себя и готов принять что угодно, но только от Бога, готов на любую жизнь, на любые условия, но только со Христом.
Таинство покаяния – постоянное принесение себя Богу, состояние блудного сына, в котором жить без Бога невозможно.
Бывает так, что даже небольшой грех неожиданно раскрывает человека с самой уязвимой стороны. Вроде он ничего страшного не совершил, может быть, слово лишнее сказал, никто этого и не заметил, а человек маленький незаметный этот грех переживает так, как, может быть, им не переживалось воровство или прелюбодеяние. Потому что только в этот момент он понял, какое он ничтожество, и жить с этим стало невозможно.
Это – состояние, находиться в котором один на один с самим собой невыносимо тяжело. Хочется спрятаться, убежать куда-нибудь, чтобы облегчить его, чтобы заглушить крик души. И тогда человек идет на исповедь, потому что вдруг понимает, что жить так больше не может, что надо вернуться к Богу. Пусть будет тяжело и больно, пусть это состояние останется с ним, но он будет знать, что Господь его не отвергнет. В такой момент человек не думает, станет ему легче или не станет, он думает только о том, чтобы Бог его не прогнал.
А бывает иначе. «Я приду на исповедь, потому что мне тяжело с собой жить, – думает человек, – а мне хочется жить комфортно. Я знаю, что на исповеди Бог милостив, Он простит мне грехи, и тяжесть пройдет, и я снова буду чувствовать себя легко». Жизнь останется прежней, просто человек станет осторожнее, он начнет избегать ситуаций, в которых может оказаться в столь незащищенном положении. Однако если он не изменился, то рано или поздно ему все равно придется за себя отвечать.
Грех невозможно вырвать из человека, как некий случайный сорнячок. Невозможно отделить греховное действие от греховного помысла, от греховного становления, которое не может существовать само по себе, не цепляясь за переживание человеком каких-то явлений, встреч с другими людьми, всей совокупности человеческой жизни. И поэтому человек, приходя на исповедь, не может принести только часть себя. Он должен принести только всего себя.
Так или иначе, благодать Духа Святого через разные обстоятельства жизни, через столкновения с другими людьми понуждает нас меняться. Как говорил Амвросий Оптинский: «Даже горшки, и те бьются». Так и люди, как горшки, сталкиваются и бьются, и разбивание этого самоистукана (по слову преподобного Андрея Критского в его Великом покаянном каноне), этого глиняного горшка, приводит человека к осознанию, что он всю жизнь вроде духовно жил, в храм ходил, причащался, а в момент испо- веди должен принести Богу не отдельные кусочки этого горшка, а сказать, что – я разбитый горшок.
…к сохранению душевного мир надо чаще входить в себя и спрашивать: где я?
Прп. Серафим Саровский
Невозможно обновить каждую ниточку дряхлого платья. Если одежда истлела, ее надо заменить. Многие грехи человек иногда даже не в состоянии бывает назвать, не всегда находятся для этого нужные слова. А есть такие грехи, которым очень трудно дать название, потому что это не поступки, а состояние, нечто такое, чего никак не описать: все плохо, куда не ткни, везде рвется. И поэтому Господь в Таинстве покаяния человеку, который больше не может жить в старой одежде, его одежду обновляет. Не заплаточки ставит на дырочки, а обновляет жизнь, освобождает его от уз греха.
Господь показывает нам главное: корни греха, которые мы должны в себе исправить и вместе с которыми исправится многое другое, чего мы даже не понимаем. В этом и заключается смысл исповеди. Может быть, мы никогда при жизни и не осознаем, что в нас изменилось, какие грехи Господь нам отпустил по милосердию Своему, просто потому, что мы избрали другой путь жизни.
Поэтому я говорю, что исповедь не может быть фрагментарной. Человек всегда должен приходить во всей своей полноте. И если он поймет это, то не будет жить от исповеди до исповеди, покаяние станет сердцевиной его жизни.
Такая жизнь может показаться невыносимой, но, на удивление, это и есть полнота. Мы говорили о радости, о любви, о том, что об одном кающемся грешнике все Царство Небесное радуется (см. Лк. 15, 7). Эта радость происходит потому, что человек во всей полноте становится Человеком, наконец-то становится рабом Божиим. Это величайшая радость, та милость, которую человек получает от своего Отца.
Не каждому дано быть преподобным Серафимом; не каждый достигает меры святости преподобного Силуана. Но каждому человеку Господь дает прикоснуться ко всей полноте святости, каждому доступна какая-то мера сыновства. Потому что полнота в Царствии Небесном – для всех полнота. Один священник привел мне такой пример. Говорили о том, что все люди разные, разной жизнью жили, в разных условиях существовали, кто-то действительно подвизался в монастырях, кто-то у станка стоял, пахал землю, кто-то родился в семье алкоголиков. Все разные, а полнота у всех одна, все полны. Представьте себе: ведро можно наполнить до верха, оно будет полное, а можно наполнить до верха наперсток, и он тоже будет полный. В наперсток больше не вольешь, и он не может претендовать на то, что он не полон: в нем есть все, что он может вместить. В ведре больше, чем в наперстке, но наперстку от этого ущерба нет, он от этого не страдает, своей неполноты не ощущает. И для каждого человека в Царствии Небесном, если по милости Божией мы там окажемся, несмотря на то что мы все очень разные и по-разному шли к Богу полнота у всех будет обязательно – полнота сыновства. Но кто-то до этой меры дорастет еще при жизни и реализует ее в себе, а кто-то получит ее, как дар Божий, в Царствии Небесном.
Но, думая о Царствии Небесном, мы помним, что это Царство любви, Царство радости и вечного блаженства. Мы не привыкли рассуждать о будущей жизни, как о чемто страшном. И опять получается противоречие, потому что где любовь, там не может быть страха. У Иоанна Богослова в Первом соборном послании написано, что любовь изгоняет всякий страх (1 Ин. 4, 18) и что боящиеся несовершенны (см. там же). И поэтому трудно представить себе одновременно и милосердие Божие, и Страшный Суд. Трудно по одной простой причине: наше собственное тщеславие не дает нам возможности представить себя осужденными, в роли тех, кто всегда виноват пред Богом. Во всякую минуту нашей слабости, какого-то отступления от Бога или даже предательства, мы готовы себя простить и поэтому не можем себе представить, как нас могут не простить другие, мы-то себя прощаем и представить себе, что мы можем быть осуждены окончательно, осуждены в вечности, очень сложно.
Давайте подумаем об этом. Давайте по-настоящему убоимся того, что нам всем принадлежит. Почему мы все себя уже спасли? Почему мы все уже открыли себе вход в Царство Небесное? Почему мы так легко живем, как будто нам не суждено предстать пред Господом и увидеть Его глаза в глаза, увидеть Его сияющий Лик, Который до конца просветит каждого из нас и покажет нам, кто мы такие и сколько в нас настоящего.