Протоиерей Павел Великанов
В Лавре уже вовсю звонят колокола к праздничной всенощной, а на свеженаписанной иконе — недолепленный асист. И самое ужасное то, что и на службу пора бежать, и сусло через пару часов уже пересохнет, придётся заново отрисовывать — да ещё и к исповеди совершенно не подготовились. А завтра — такой праздник, что не причаститься — просто себя не уважать.
В такие острые кризисные моменты на вопль из глубины души вдруг приходит поистине светлая мысль. «Маш, ты к батюшке тоже сегодня? а у тебя с прошлой исповеди листочек с грехами не остался? Есть?! Слушай, я возьму, ладно? Всё ж одно и то же… Спаси тебя Господь, выручила!»…
Жизнь иконописца — сплошное делание. И не только руками, сколько душой: кисть, выводящая святые лики, так и вынуждает очи сердца иметь горе, ввысь. Иначе вместо образов получатся портреты курсовых друзей и подруг. Уклад жизни — полумонастырский: вся жизнь вокруг храма, икон да богослужения так и проходит год за годом, да и не первый уж десяток лет. За лаврские стены когда последний раз выходили — быстро и не вспомнишь. Какие там грехи — всё одни и те же…
Конечно, если попасть к особо ретивому духовнику, который начнет в этой и без того трепетной душе многокилометровые дыры бурить в надежде отыскать чего-нибудь эдакое, то можно ещё целую гору из этих отвалов собрать. Но опытные знают: ничем хорошим такие «глубокие погружения» в пучины души, как правило, не заканчиваются. Вот и кочует «оптимальный» список с грехами из одних рук в другие, вполне органично отражая и типичное состояние души, и её стандартные немощи.
Когда я еще был «свежерукоположенным» священником, то старался убеждать прихожан в крайней важности и необходимости тщательной подготовки к каждой исповеди, проверке совести по исповедным книгам, подробном составлении списка прегрешений с их последующей «сдачей» батюшке, как бабушки говорят. Пока не столкнулся с совершенно неожиданным открытием: оказывается, в какой-то момент церковной жизни личности это «выворачивание» души наизнанку становится настолько привычным делом, как для гимнаста — утренний шпагат.
Причем настоящий смысл этого открытия души духовнику бесконечно далёк от действительного покаяния, — и слава Богу: вывернули душу, посмотрели, ничего особо нового не появилось, всё нормально, свернули обратно — и отправили к причастию. Но стоит представить, что на каждой такой исповеди будет происходить настоящее покаяние — и мне становится просто страшно. Страшно прежде всего за психическое здоровье такого активного покаянного делателя. Почему — постараюсь объяснить.
С чем можно сравнить человеческую душу? Мне кажется, хорошо подойдёт образ дома, или квартиры, в которой живёт человек. Личность каждого из нас живёт «у себя дома»-то есть в душе, или, если быть совсем точным, личность живёт душой, которая, в свою очередь, животворит тело. А теперь представьте, когда где-то пару раз в месяц вы регулярно производите радикальную перестройку своего дома: сносите перегородки и часть несущих стен, меняете крышу, что-то где-то разрушаете или напротив, пристраиваете.
При этом все эти строительные манипуляции производятся с чётким пониманием того, что всё равно всё делается неправильно. В ближайшее время и это надо будет перестраивать. Не надо быть пророком, чтобы понять: через пару месяцев от дома останется одна большая куча испорченных стройматериалов и мусора, а всё живое из него исчезнет.
Покаяние, о котором говорит и Евангелие, и святые отцы — и есть капитальная реконструкция человеческой души. Которая не может быть «по расписанию» двунадесятых праздников, как не может быть и слишком частой. Дом, как и всё живое, нуждается в постоянном уходе: и полы мыть надо, и мусор выносить, и лампочки перегоревшие не забывать заменять. Но между жилым и нежилым домом есть существенная разница. Поэтому говорить о том, что две сгоревших лампочки, пыль на подоконнике и нестиранные шторы являются достаточными основаниями для признания этого помещения непригодным для жизни и требующим радикальных мер — а ведь именно в этом смысл слов «примири и соедини его Святей Твоей Церкви о Христе Иисусе, Господе нашем» —как-то язык не поворачивается.
Вот и образуется коллизия и у чада духовного, и у духовника: у первого — грехов накопать, чтобы было, чем «засвидетельствовать» своё «покаяние» и от чего можно было бы «простить и разрешить». А у священника — иная задача, ревизию навести в душе, чтобы не расслаблялась, строго и решительно зайти в дом души и подвергнуть его критике за то, что розетки не по-евростандарту установлены, а потолки СНИПам не соответствуют.
Роль чада — смиренно согласиться: «простите, грешен, батюшка!» Роль батюшки — по-отечески пожурить. И — внимание! — самое главное: всё оставить на своих местах. Батюшка-то ведь тоже человек разумный, понимает, что начнёшь сейчас рьяно розетки переносить — только и смотри, чтобы кто-то из детей шальной провод под напряжением не схватил. На грех-то, как говорится, и палка стреляет…
В итоге мы получаем удивительно стабильную ситуацию: и овцы целы, и волки вполне сыты. Дом только жалко, что так и стоит десятилетиями в каком-то однажды законсервированном состоянии. В народе говорят, «богатый строится, а нищий — всё кроется». А у нас и крыша, слава Тебе, Господи, не протекает — но и не строится ничего, хоть и средств более чем достаточно. Так и живём в простоте. В простоте ли? Да и живём ли — или всё-таки уже доживаем?
В любом случае, до хорошего, рачительного хозяина, нам ой как далеко. Его ведь сама жизнь подталкивает к постоянным усовершенствованиям своего любимого жилища: детки подросли — значит, что-то пристроить пора, фасад от температурных перепадов облупился — подновить надо будет по весне. Проходишь мимо такого дома, и понимаешь: а здесь и правда «жизнь жительствует», а не теплится на последнем издыхании.
Дерзну предположить, что и душа, которая некогда ощутила вкус подлинного покаяния, и его цену, и его труд, и его плод — уже не захочет жить годами в «законсервированном» доме — и ждать, пока из него — вынесут. Там то, в Царстве Небесном, по тем же чертежам вечные обители строить будут!
…Может, и правда пришло время начать откровенный разговор о несоответствии наших духовных СНИПов душестроительной практике?
В такие острые кризисные моменты на вопль из глубины души вдруг приходит поистине светлая мысль. «Маш, ты к батюшке тоже сегодня? а у тебя с прошлой исповеди листочек с грехами не остался? Есть?! Слушай, я возьму, ладно? Всё ж одно и то же… Спаси тебя Господь, выручила!»…
Жизнь иконописца — сплошное делание. И не только руками, сколько душой: кисть, выводящая святые лики, так и вынуждает очи сердца иметь горе, ввысь. Иначе вместо образов получатся портреты курсовых друзей и подруг. Уклад жизни — полумонастырский: вся жизнь вокруг храма, икон да богослужения так и проходит год за годом, да и не первый уж десяток лет. За лаврские стены когда последний раз выходили — быстро и не вспомнишь. Какие там грехи — всё одни и те же…
Конечно, если попасть к особо ретивому духовнику, который начнет в этой и без того трепетной душе многокилометровые дыры бурить в надежде отыскать чего-нибудь эдакое, то можно ещё целую гору из этих отвалов собрать. Но опытные знают: ничем хорошим такие «глубокие погружения» в пучины души, как правило, не заканчиваются. Вот и кочует «оптимальный» список с грехами из одних рук в другие, вполне органично отражая и типичное состояние души, и её стандартные немощи.
Когда я еще был «свежерукоположенным» священником, то старался убеждать прихожан в крайней важности и необходимости тщательной подготовки к каждой исповеди, проверке совести по исповедным книгам, подробном составлении списка прегрешений с их последующей «сдачей» батюшке, как бабушки говорят. Пока не столкнулся с совершенно неожиданным открытием: оказывается, в какой-то момент церковной жизни личности это «выворачивание» души наизнанку становится настолько привычным делом, как для гимнаста — утренний шпагат.
Причем настоящий смысл этого открытия души духовнику бесконечно далёк от действительного покаяния, — и слава Богу: вывернули душу, посмотрели, ничего особо нового не появилось, всё нормально, свернули обратно — и отправили к причастию. Но стоит представить, что на каждой такой исповеди будет происходить настоящее покаяние — и мне становится просто страшно. Страшно прежде всего за психическое здоровье такого активного покаянного делателя. Почему — постараюсь объяснить.
С чем можно сравнить человеческую душу? Мне кажется, хорошо подойдёт образ дома, или квартиры, в которой живёт человек. Личность каждого из нас живёт «у себя дома»-то есть в душе, или, если быть совсем точным, личность живёт душой, которая, в свою очередь, животворит тело. А теперь представьте, когда где-то пару раз в месяц вы регулярно производите радикальную перестройку своего дома: сносите перегородки и часть несущих стен, меняете крышу, что-то где-то разрушаете или напротив, пристраиваете.
При этом все эти строительные манипуляции производятся с чётким пониманием того, что всё равно всё делается неправильно. В ближайшее время и это надо будет перестраивать. Не надо быть пророком, чтобы понять: через пару месяцев от дома останется одна большая куча испорченных стройматериалов и мусора, а всё живое из него исчезнет.
Покаяние, о котором говорит и Евангелие, и святые отцы — и есть капитальная реконструкция человеческой души. Которая не может быть «по расписанию» двунадесятых праздников, как не может быть и слишком частой. Дом, как и всё живое, нуждается в постоянном уходе: и полы мыть надо, и мусор выносить, и лампочки перегоревшие не забывать заменять. Но между жилым и нежилым домом есть существенная разница. Поэтому говорить о том, что две сгоревших лампочки, пыль на подоконнике и нестиранные шторы являются достаточными основаниями для признания этого помещения непригодным для жизни и требующим радикальных мер — а ведь именно в этом смысл слов «примири и соедини его Святей Твоей Церкви о Христе Иисусе, Господе нашем» —как-то язык не поворачивается.
Вот и образуется коллизия и у чада духовного, и у духовника: у первого — грехов накопать, чтобы было, чем «засвидетельствовать» своё «покаяние» и от чего можно было бы «простить и разрешить». А у священника — иная задача, ревизию навести в душе, чтобы не расслаблялась, строго и решительно зайти в дом души и подвергнуть его критике за то, что розетки не по-евростандарту установлены, а потолки СНИПам не соответствуют.
Роль чада — смиренно согласиться: «простите, грешен, батюшка!» Роль батюшки — по-отечески пожурить. И — внимание! — самое главное: всё оставить на своих местах. Батюшка-то ведь тоже человек разумный, понимает, что начнёшь сейчас рьяно розетки переносить — только и смотри, чтобы кто-то из детей шальной провод под напряжением не схватил. На грех-то, как говорится, и палка стреляет…
В итоге мы получаем удивительно стабильную ситуацию: и овцы целы, и волки вполне сыты. Дом только жалко, что так и стоит десятилетиями в каком-то однажды законсервированном состоянии. В народе говорят, «богатый строится, а нищий — всё кроется». А у нас и крыша, слава Тебе, Господи, не протекает — но и не строится ничего, хоть и средств более чем достаточно. Так и живём в простоте. В простоте ли? Да и живём ли — или всё-таки уже доживаем?
В любом случае, до хорошего, рачительного хозяина, нам ой как далеко. Его ведь сама жизнь подталкивает к постоянным усовершенствованиям своего любимого жилища: детки подросли — значит, что-то пристроить пора, фасад от температурных перепадов облупился — подновить надо будет по весне. Проходишь мимо такого дома, и понимаешь: а здесь и правда «жизнь жительствует», а не теплится на последнем издыхании.
Дерзну предположить, что и душа, которая некогда ощутила вкус подлинного покаяния, и его цену, и его труд, и его плод — уже не захочет жить годами в «законсервированном» доме — и ждать, пока из него — вынесут. Там то, в Царстве Небесном, по тем же чертежам вечные обители строить будут!
…Может, и правда пришло время начать откровенный разговор о несоответствии наших духовных СНИПов душестроительной практике?