Покаяние

Дневник

Уже несколько дней я наблюдала, как мой 10-й класс бойкотирует Наташу и Элю: когда они на перемене сидели за партой, класс в полном составе выходил в коридор. А лишь они выходили из класса – остальные дружно и даже с заметной поспешностью устремлялись обратно. Заметив это, я размышляла, но никаких причин этого найти не могла. Вмешиваться же в конфликт и проявлять свою учительскую власть не хотела.

Чем провинились перед одноклассниками эти милые девушки?

Наташа – чистая и совестливая, с кротким взглядом карих глаз – не могла никого обидеть. Это я знала точно. Эля? Она приехала два года назад из Самарканда и очень быстро сошлась с новыми одноклассниками. Её любили за весёлый нрав, прямоту и лёгкую задиристость. Остроумная, всегда полная новых идей, свободно общавшаяся не только с одноклассниками, но и с учителями, она всегда привлекала к себе окружающих…

Так что же случилось?

Я стала прокручивать назад ленту школьной жизни, пытаясь понять причину бойкота… и по-прежнему ничего не находила.

...Месяца два назад Наташа, старавшаяся всегда быть в тени, неожиданно удивила всех своей смелостью и оригинальностью мышления. Окружающие видели в ней девочку «правильную», послушную и совершенно неспособную противопоставить своё мнение чужому. Она была как бы из прошлого, XIX века. Как будто именно о ней пел Окуджава:

Кто вы такая, откуда вы?
Ах, я смешной человек!..
Просто вы дверь перепутали,
Улицу, город и век…

На уроке литературы, посвящённом любовной лирике Пушкина, казалось, трудно было добавить что-то своё – всё уже давно расставлено по местам добросовестными (и не очень) методистами, исследователями, литературоведами. Дети молча «принимали к сведению» слова о возвышенной и гармоничной любви Пушкина к женщине:

Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам Бог любимой быть другим...

Эти слова, по мнению, давно ставшему классическим, являются воплощением истинного благородства и человеческого достоинства, сумевшего, по словам Вс. Рождественского, «стать выше вполне понятного и законного эгоизма любви».

И вдруг встаёт моя тихая Наташа и заявляет, что она не восхищается этим стихотворением и не считает его вершиной любовной лирики, а тем более – воплощением благородства…

Класс удивлённо замер.

А Наташа продолжила: «Поэт пишет:

Любовь ещё, быть может,
В душе моей угасла не совсем.

Значит, он любит ещё эту женщину! Почему же так легко отказывается от неё, отдаёт её другому, да ещё с таким старческим пожеланием: “Как дай вам Бог любимой быть другим” – ведь поэту только около тридцати лет. Нет, это не настоящая любовь. Это какой-то красивый, но всё-таки показной жест, так не скажут о том, кого любят больше жизни. Или, возможно, у Пушкина уже есть замена, и поэтому прощание немного грустно, но небезнадёжно – впереди его ждёт новое любовное приключение...»

Класс онемел от удивления, а я растерялась.

– Ну, хорошо, а можешь ты предложить взамен этому стихотворению какое-то другое, равное ему по силе чувства?

– Да, могу, – спокойно ответила Наташа, – это стихотворение Николая Асеева.

И она тихо, но с сильным внутренним волнением начала читать:

Я не могу без тебя жить!
Мне и в дожди без тебя – сушь.
Мне и в жару без тебя – стыть.
Мне и Москва без тебя – глушь.
Мне без тебя каждый час – год.
Если бы время мельчить, дробя!
Мне даже синий небесный свод
Кажется каменным без тебя…
Я ничего не хочу знать:
Слабость друзей, силу врагов,
Я ничего не хочу ждать,
Кроме твоих драгоценных шагов.

– Вот это да! – выдохнул кто-то.

И несколько минут мы сидели потрясённые, думая каждый о своём.

А ещё раньше, в самом начале учебного года, один из мальчишек нашего класса с радостным изумлением рассказал, что видел Наташу в роли тракториста – она пахала поле! Правда, рядом с ней сидел её отец-фермер, но это нисколько не умаляло самого факта.

– Представляете, эта наша недотрога так здорово управляется с трактором!

– Правда, что ли, Наташка? – заверещали девчонки.

– Да ладно, ну что там, – смущённо отбивалась Наташа.

Она явно была недовольна таким вниманием к себе.

И вот сейчас – бойкот… Нет, я не могла понять причину и решила поговорить с Олей, которая считалась самой честной и бескомпромиссной личностью в классе.

И Оля рассказала о том, что девчонки, Наташа и Эля, часто отвлекались на уроках, читая какие-то записи в толстой тетради, а иногда передавали её друг другу для переписки. Одноклассница Галя, вертлявая и любопытная, всегда самая первая узнававшая обо всех новостях в посёлке, не могла устоять от соблазна сунуть свой нос в эту тетрадь. Тетрадь оказалась личным дневником Наташи. Как это обычно бывает у романтических девчонок, тетради этой доверялись все сердечные тайны и сокровенные мысли. Всё это само по себе было интересно Гале, но главное... Главное было в том, что в дневнике открыто было высказано мнение обо всех ребятах класса. Однажды, пропустив урок физкультуры, Галя выкрала из Наташиной сумки дневник и не только прочитала его сама, но и проинформировала каждого о том, что написано в дневнике именно о нём.

– Представляете, – возбуждённо говорила Оля, – она считает меня выскочкой! Вот вы знаете меня с пятого класса. Скажите: я действительно выскочка?

– Постой, постой, – с трудом сдерживая Олин напор, пыталась я понять произошедшее. – Значит, вы воспользовались подлым поступком, самовольно проникли в чужую тайну и ещё считаете себя обиженными?

– Но как они смеют быть нам судьями? – уже почти кричала Оля.

– Разве они судили вас? И разве у них нет права иметь своё мнение о людях? Ведь и ты тоже имеешь своё мнение о каждом из одноклассников. Разница только в том, что это мнение существует внутри тебя, точно так же, как оно было внутри у девочек. Но у тебя его не выкрали, как у них. Вот и всё.

Оля на минуту замолчала, а потом неожиданно рассмеялась, хотя на глазах её всё ещё блестели слёзы.

– А ведь действительно! Я тоже имею собственное мнение… Да, но всё-таки… Всё-таки: вы считаете меня выскочкой?

– Нет, Оля, не считаю. Но ведь я тебя знаю только как ученицу, в школьной обстановке. А какова ты в среде сверстников, друзей – я не знаю. Возможно, девочки увидели в тебе что-то такое, что ты пока в себе не видишь. Возможно, стоит задуматься, проанализировать свои поступки…

Благодаря Оле постепенно обстановка в классе нормализовалась, происшествие это вскоре было забыто.

А с Галей у меня состоялся очень серьёзный и бескомпромиссный разговор. Я её обвиняла, укоряла. Я старалась найти самые острые, самые бьющие слова. Мне хотелось, чтобы она осознала свой мерзкий поступок. Я сравнивала её поступок с воровством… Собственно, так оно и было. Но весь ужас в том, что тогда я совсем НЕ ЖАЛЕЛА И НЕ ЛЮБИЛА ЕЁ! Я забыла в своём педагогическом угаре, что приговорённую к побитию камнями блудницу Христос пожалел. Он один пожалел, потому что так и должно быть: кто-то должен пожалеть «падшего». Ведь я сама учила детей, что гуманизм лирики Пушкина в том и заключается, что он «милость к падшим призывал». А я уничтожала этого «падшего» безо всякой милости…

Прошло 15 лет. Наташа стала матушкой и отправилась со своим батюшкой в отдалённый приход Волгоградской области. Она любящая жена и нежная мать. Непоседа Эля колесит со своим непоседой мужем по стране – их переводят из одной воинской части в другую. Оля – юрист, в чём никто и не сомневался.

А Галя…

Прости меня, Галя... Я так и не научила тебя любить. Да и как можно было научить тому, чего не умел сам?

Защитник

Шестой класс готовится к открытому уроку русского языка по теме «Имя прилагательное». Комиссия, в составе которой и представители роно, степенно рассаживается на задних рядах. Я волнуюсь, но тем не менее украдкой оцениваю поведение детей: кто-то напряжён и осознал серьёзность происходящего, кто-то волнуется и спешит в последний раз перелистать учебник, кому-то трын-трава все эти комиссии и открытые уроки… Но есть, всегда есть в любом классе пара-другая ехидных, колючих, испытующих учителя глаз: «Посмотрим, посмотрим, как будешь выкручиваться...» Наткнёшься на такой взгляд – и холодок пробежит по спине.

Но я знаю, что останусь сама собой: ни юлить, ни сюсюкать с детьми в присутствии комиссии не стану. Всё будет так, как бывает обычно. И не страшны мне эти колючие испытующие глаза... Вперёд, с Богом!

Ах, я совсем забыла поговорить перед уроком с Серёжкой Булкиным. Этот Серёжка... Вот и сейчас он весь – порыв, весь – несдержанность, на любой поставленный вопрос отвечает громким шёпотом: «Я! Можно, я?» И так тянет руку, что вот-вот выпадет из-за парты. Если бы я могла его вызвать! Если бы могла... Но ведь он пишет предлоги со словами слитно, а знаки препинания вообще не признаёт. Это про него существует шутка, что в слове из трёх букв он делает четыре ошибки. Ну, когда же он успокоится, когда же поймёт, что я не хочу, не могу его вызвать к доске?

Вот уже прошло пол-урока, и всё несдержаннее становится это его «Я! Можно, я?» Комиссия уже обратила внимание на этого рвущегося в бой мальчика и, мне кажется, с любопытством наблюдает за нашим поединком: кто кого?

В той части урока, где введён элемент развития речи – работа по картине Саврасова «Грачи прилетели», – Серёжка Булкин с грохотом и с громким возгласом: «Я! Можно, я?» – всё-таки выпадает из-за парты и, обрадованный полученной возможностью, резво бежит к доске и пишет придуманное им предложение с прилагательным: «Бирозы стаят изгибнутые». Свет меркнет для меня, и я понимаю, что моя педагогическая деятельность на этом бесславно окончилась…

А после урока я, конечно, ругала его за несдержанность…

...Серёжка Булкин погиб на последней чеченской войне. Говорят, он закрыл собой товарищей, а его самого смертельно ранило осколком.

Прости меня, Серёжка Булкин, – я не сумела разглядеть в тебе защитника. Ведь на том далёком открытом уроке ты так старался защитить меня...