Рукавичка

Я вернулась.

Глаза не открываю – вдруг все исчезнет. Боюсь разжать и кулачок, в котором у меня зажато… не скажу, что, вдруг и оно исчезнет. А потому просто лежу и улыбаюсь. Слышу, как солнышко тепло-тепло гладит по лицу чем-то оранжевым, голубым, синим. Тенькнула птичка за окном…

Вчера утром мы с братом Васяткой наперегонки бегали к бабе Симе за луковой шелухой – мама собиралась к Пасхе яички красить. А шелуха эта в баньке была, что на берегу омутка стоит. Омуток хоть небольшой, но страшный. А потому страшный, что баба Сима всегда о нем упоминала, когда я задумывала месть Ваське устроить.

«Конечно, Васенька, ты сильнее меня, старше, как же! На целых тридцать минут старше! Есть чем гордиться». - Так себе говорю, обиду лелею, тереблю косичку, за которую он меня больно-пребольно дернул, и придумываю, и придумываю… А бабушка посмотрит на меня, да и скажет:

- Что-то Людмилка больно тиха… ну, прям, как омуток наш… А в тихом омуте все рогатенькие водятся…

Не любила наша бабушка, когда люди «греховное жительство в душе своей дозволяли», - так она про обиду и злость говорила.

А уж бегать – тут никакой Васятка за мной не угонится, быстро бегу. И опять на него сержусь – рукавичку мою захватил и не отдает.

- Эй, ты, а еще старший брат, догони, если сможешь!

Кричу ему так, а сама хохочу. Смех нехороший получался – злой от обиды. Он - и брось эту рукавичку в меня. А она мимо пролетела и по гладкому, как стеклышко, ледку омутка покатилась.

Надо сказать, что Пасха в эту весну была преранняя. «Когда это видано, чтобы двадцать шестого марта «Христос Воскресе!» - петь». Так взрослые говорят, а я, как попугайчик Кеша, за ними повторяю их слова. И сама себе уже важной, взрослой кажусь. Хорошо, хоть меня бабушка не слышит.

Катится рукавичка, а я бегу и, как завороженная, за ней глазами слежу. И не думаю, что уже на лед ступила и покатилась вслед за нею. Слышу истошный Васяткин крик за спиной:

- Куда ты, Людмилка!.. там полынья!..

Как с гладкой дощечки с подломившейся льдинки скатываюсь в темное, холодное, обжигающее.

«…милка…нья…нья…» - глухо доносится.

Сжимает горло, давит на грудь. Все ниже, ниже… «бульк-бульк» - мимо ушей… и ничего больше не помню.

Какая красота! Я не верила своим глазам! Воздух струился и был живой. Струился всеми цветами радуги, оставаясь прозрачным. И что удивительно – каждый цвет тоже был живым: оранжевый, красный, желтый, голубой… они понимали меня и свою гармонию. Не умею я вам рассказать про это. А вокруг было много прекрасных дев: как бы кто ни старался красоту их изобразить, не получится. Каждая из них в правой руке величаво несла что-то светящееся и складывала в большую корзину из цветов.

- Сейчас Пречистая придет, - слышу рядом певучий молодой и почему-то знакомый мне голос. Поворачиваюсь и вижу… синие-синие глаза и…

- Как, это ты?..

Чудесная дева приложила пальчик к своим губам, давая знак молчать, потом тихонько снова произносит:

- Сейчас Пречистая придет, понесет дары тем, кто приходил сюда прежде времени.

- А кто Она, Пречистая, - тоже тихонько спрашиваю.

- Богородица.

- Сама Богородица! – От радости чуть ли не кричу. - А почему только тем, кто прежде времени?

- Все, кто здесь, всегда Его имеют.

Она раскрыла свою ладошку и я увидела дивной красоты пасхальное яичко, которое тоже было живое, как бы поющее: «Христос Воскресе!»

Снова тенькнула птичка за окном. Открываю глаза, вижу свою комнату, а за окошком синичка, на веточке качается. Поворачиваю голову к двери, а там в щелочке – четыре носа и глаза. Потом дверь распахивается и вихрем врывается Васятка:

- «Христос Воскресе!» Ура-а!.. и Людка живая!

Все вокруг меня хлопочут и радуются. Я тоже радуюсь, что есть Васятка, мама, папа, бабушка и даже очень серьезный доктор Дима, который нас лечит. А сейчас он просто веселый, потому что тоже радуется.

Папа рассказал, как Васятка меня спасал. Наклонил иву, тихонько перебрался, зацепился ногами за сучки, чтобы руки были свободными, и меня из полыньи за куртку вытянул. На берегу повернул лицом вниз и положил грудью на свое колено, а когда вода из легких вышла, утянул в баньку – там тепло было. Сбегал за папой, он как раз у бабушки был, и меня все спасли. Уроки доктора Димы не прошли даром.

Вот они все, родные, любимые, стоят и улыбаются.

И баба Сима улыбается, положила возле подушки мою рукавичку. Я осторожно беру рукавичку и тихонько ей говорю:

- Я все поняла, бабулечка Симулечка моя, все-все поняла! - Обнимаю ее за шею и почему-то радостно плачу. - Я никогда и ни на кого не буду больше обижаться! Обещаю тебе.

Она целует меня в мокрую от слез щеку, смотрит ласково родными в морщинках синими глазами и говорит:

- Знаю, внученька, знаю! «Христос Воскресе!» - и протягивает мне яичко… такое, как у меня под подушкой лежит. Я удивленно смотрю на нее, хочу спросить, а она прикладывает к своим губам свой коричневый и узловатый палец. И я понимающе изо всех сил моргаю ей глазами.

Она целует яичко, которое теперь в моей руке сияет, а я думаю – как же она все-таки там оказалась?

Ну и ладно. Пусть в нашей жизни всегда будет тайна.