К 55-летию со дня преставления протоиерея Владимира Каменского
(05.01.1897 — 28.07.1969).
Протоиерей Владимир Каменский — уникальная личность в сонме замечательных духовников нашей Церкви второй половины 20 века, явлением которых Дух Святой ответил на новые ожесточенные попытки богоборцев предать веру и Церковь в нашей стране окончательному поруганию и забвению. Авторы очень хорошей книги об отце Владимире "Прекрасен лик страданьями очищенной души. Протоиерей Владимир Каменский. Весть через годы" СПб., 2007, которой и мы во многом будем следовать в своем повествовании, М. Данилушкина и Л. Ильюнина, ставят отца Владимира в ряд с такими видными представителями русской интеллигенции "серебряного века", принявшими священный сан, как отцы Павел Флоренский, Сергий Булгаков, Валентин Свенцицкий. Но думается, что правильнее его поставить в ряд с такими духовниками второй половины 20 века, как архимандрит Таврион (Батозский), иеросхимонах Сампсон (Сиверс), протоиерей Петр Белавский (духовник о. Владимира), протоиерей Владимир Шамонин (его близкий духовный друг), которые тоже впитали в себя богатство дореволюционной культуры, в значительной степени принадлежа ей по своему воспитанию, но духовнический талант которых раскрылся с полной силой в послевоенное время, когда первые вышеназванные священники уже окончили свой жизненный путь.
Впрочем, отец Владимир Каменский был тем человеком, о котором можно сказать словами псалма: "Камень, егоже не в ряду сотвориша зиждущии, сей бысть во главу угла" (дониконовский перевод Пс. 117,22). Его личность и его жизненный путь уникальны и неповторимы. Почти 60 лет шел о. Владимир к принятию священного сана, продираясь к нему через бесчисленные превратности времени. Только 13 лет было дано ему для совершения своего служения, которое неоднократно прерывалось тяжелыми и продолжительными недугами. Но скольких людей он во времена нового наступления безбожия сумел обратить к Богу, — не сосчитать. На этом сходятся все, кто оставил устные или письменные воспоминания о нем.
Для нас, прихожан Спасо-Парголовского храма, отец Владимир Каменский дорог, как близкий духовный друг и сомолитвенник замечательных пастырей, служивших в нашем храме — протоиереев Владимира Шамонина и Василия Лесняка.
Протоиерей Владимир Каменский родился 23 декабря 1896 года (по новому стилю 5 января 1897) в принадлежавшем его деду имению в селе Серноводск Бугурусланского уезда Самарской губернии (ныне это Башкортостан) в потомственной дворянской семье студента, впоследствии профессора Петербургского Политехнического института Андрея Андреевича Каменского и Марии Викторовны Гладкой, дочери офицера и херсонского помещика Виктора Гладкого.
Дед будущего о. Владимира по отцовской линии, Андрей Васильевич Каменский, был инженером-механиком, талантливым изобретателем, предложившим, в частности, одну из первых работоспособных конструкций форсунки для двигателя внутреннего сгорания. Бабушкой о. Владимира по материнской линии была родная сестра известного железнодорожного строителя, путешественника и писателя Николая Георгиевича Гарина-Михайловского, Галина Георгиевна. Как раз в это время он был главным инженером строительства железной дороги в Самарской губернии, и его пригласили быть крестным отцом новорожденного. По материнской линии о. Владимир состоял также в родстве с известным писателем-народником Глебом Ивановичем Успенским.
Возможно, свою религиозность будущий о. Владимир унаследовал от бабушки, которая, овдовев, отправилась в Иерусалим, где приняла монашеский постриг и даже стала игуменией одного из палестинских монастырей. Впрочем, монашеский постриг на склоне лет приняла уже ее мать Варвара, мать девятерых детей, после того как исцелилась от неизлечимой болезни в результате молитвы у мощей святой великомученицы Варвары в Киеве.
Раннее детство будущего отца Владимира и его младшей сестры Татьяны проходило в другом имении его деда в Чудовском уезде в Новгородской губернии.
С раннего детства Владимир стал удивлять своими необыкновенными способностями едва ли ни ко всему. Чуть ли не с двух лет он научился читать, и вскоре читал такие книги, которые не были легкими даже для взрослых, так что уже в детстве его близкие прозвали его философом.
Почти никогда он не принимал участия в детских забавах, только музыка, которую с детства он очень любил и тонко понимал, была его единственным развлечением. Поэзия, музыка, живопись, языки — ко всему этому он имел несомненные способности, но и математика, и другие точные и технические науки давались ему не менее легко. Самой трудной проблемой для него стал выбор, к чему преимущественно приложить столь многогранные способности. Почти 60 лет потребовалось будущему о. Владимиру, чтобы найти свое подлинное призвание.
А пока, по-видимому, по желанию отца и деда, он поступил в Тенишевское реальное училище, из стен которого вышло немало способных практиков-инженеров, экономистов, предпринимателей. Курс Тенишеского училища, как и все реальные училища, давал образование, подобное гимназическому, но с упором на изучение точных наук и современных языков. Окончив его в 1914 году, Владимир поступил, также, вероятно, по желанию деда и отца, в Петербургский Политехнический институт. Но проучившись в нем год, он понял, что все-таки не к технике, не к изобретательству, влечет его сердце и перевёлся на философское отделение историко-филологического факультета Петербургского Университета, где в это время преподавали замечательные философы Н.О. Лосский и Л.П. Карсавин, выдающиеся филологи академики классик Ф. Ф. Зелинский и востоковед Б. А. Тураев. В этот период он также стал в частном порядке обучаться живописи у одного из ярких представителей искусства "серебряного века" — К.С. Петрова-Водкина, который видел в своем ученике потенциал крупного художника.
Возможно, переход в Университет был связан с постепенным возвращением Владимира к вере. Дело в том, что, обучаясь в реальном училище, углубляясь в "реальные" предметы, он едва ли не полностью утратил веру, в которой был наставлен в детстве. Что стало для Владимира путём к возвращению к вере мы в точности не знаем. Возможно, это было воспоминание о картине, изображавшей Крещение Господне, висевшей в доме дедушки и бабушки, глядя на которую, мальчику казалось, что Христос идет не к Иоанну, а прямо к нему. Об этом часто вспоминал о. Владимир в беседах со своими духовными чадами. Возможно, это были вдохновенные лекции великого востоковеда и глубоко верующего и глубоко воцерковленного православного человека, будущего члена и активного участника Поместного Собора 1917-1918 годов академика Б.А. Тураева о монашестве Древнего Египта, которые тот читал в качестве факультатива. Тем более, что по некоторым воспоминаниям академик Тураев обратил внимание на одаренного юношу и хотел сделать его своим учеником. Возможно, это обращение к вере если и не вызвало, но во всяком случае укрепило, как ни странно, и безобразное оплевывание религии и в особенности православия новыми властителями России и их приспешниками, которое многих честных, но прежде далеких от веры и Церкви людей вернуло в лоно православия.
Трудно сказать, когда Владимир присоединился к группе православной молодежи, посещавшей для совместной молитвы и причастия "интеллигентский" приход Знаменского храма у Московского вокзала, а затем собиравшейся по домам для изучения Писания и творений отцов Церкви. Скорее всего, это было до революции, хотя не исключено, что они продолжались и в течение второго периода учебы Владимира в Петроградском Университете уже после революции. Потому что с 1 января 1917 года Владимир был призван на действительную военную службу и направлен на Кавказский фронт. Владимир никогда не отличался крепостью здоровья, поэтому даже в военное время он был признан годным только к нестроевой службе, которую он проходил в качестве писаря штаба артиллерийского дивизиона. Но все равно война и все связанное с ней было трудным испытанием для его чувствительной души, и спустя некоторое время он заболел тяжелой формой двусторонней пневмонии, так что и в жизни его почти отчаивались. Но он выздоровел. По-видимому, все это усилило его религиозность. Возможно, на память пришли яркие лекции академика Тураева, и у Владимира появилось желание монашества.
По-видимому, желание это было от Бога, ведь впоследствии все свое священническое служение он совершал, как монах в миру. Есть тысячи и тысячи вполне добропрядочных людей, которым мысль о монашества никогда и на ум не взойдет, а если и взойдет, то будет отвергнута, как очевидное безумие. Но кому открылась хотя бы ненадолго красота лучшей части, кто остановился на этой красоте и почувствовал влечение к ней, но потом заглушил его желаниями и попечениями житейскими, тот, как правило, не остается безнаказанным.
Нечто подобное произошло и с Владимиром. По-видимому, он решил закончить образование, прежде чем подумать о своей дальнейшей судьбе, почему и восстановился в 1920 году на философском отделении Факультета общественных наук Петроградского Университета. Но этим дело не кончилось — мир продолжал опутывать Владимира своими сетями. Учась в Университете, он женился. Просто поразительно и непонятно, почему обретший горячую веру молодой человек, сделал своей избранницей девушку, не испытывавшую, по-видимому, никакой потребности в вере. Хотя в браке родилось четверо детей, две сына и две дочери, брак этот никак нельзя назвать счастливым. Жена не только постоянно пыталась воспрепятствовать посещению Владимиром храмового богослужения, что можно было в тех условиях счесть заботой о его безопасности, но считала абсолютно бесполезным делом и домашнюю молитву. Как, наверно, тяжело было переносить это будущему великому молитвеннику. Но так вырабытывалось впоследствии удивлявшее многих его смирение и терпение.
Да и судьба почти всех детей будущего о. Владимира оказалась печальной. Только дочь Наталья дожила до преклонных лет, стала врачом, сумела реализовать неосуществленную мечту отца о монашестве, в конце жизни даже приняла на себя подвиг юродства, похоронена в Печорах. Сын Савва погиб на войне, сын Иван в молодом возрасте умер от рака, дочь Серафима, поступив в мединститут, подверглась тяжелому психическому заболеванию, которое после её довольно скорой смерти оказалось следствием недиагностированной опухоли головного мозга. Так что прямых потомков по плоти, у отца Владимира не осталось, как не должно их быть у истинного монаха.
Конечно, при таких семейных обстоятельствах мысль о служении Богу и Церкви пришлось забыть надолго, если не навсегда. Однако нельзя не увидеть и Промысла Божия в таких неблагоприятных семейных обстоятельствах будущего о. Владимира. Ведь если бы он вступил на путь служения Церкви в те лихие годы, то, по своей пламенной горячности, искренности и простодушию он вряд ли бы надолго уцелел, но Бог хранил его для более плодотворного духовного сеяния тоже в трудные, но все-таки более благоприятные времена.
Еще учась в университете, Владимир стал подрабатывать лектором в Петроградском губполитпросвете. Это не удивительно, ведь он всегда обладал сильным словам. На какую тему он читал лекции, сказать трудно, но вряд ли они могли соответствовать духу тогдашней государственной идеологии. Во всяком случае, по окончании Университета, работы по специальности молодому философу не нашлось. Несколько лет ему пришлось трудиться инструктором по изготовлению детских игрушек в одной из кустарных артелей. Будущий о. Владимир до последних дней трепетно любил детей, возможно, он и женился прежде всего потому, что желал иметь собственных, и эта работа, свободная от идеологии, вряд ли была ему противной. Наконец, в 1926 году ему удалось устроиться преподавателем истории в военно-морское училище имени Фрунзе (б. Морской кадетский корпус). Но в условиях советской действительности, история — предмет сильно заиделогизированный, и конечно, вряд ли Владимир мог иметь здесь успех. В 1928 году он находит более благоприятное поприще для реализации своих способностей. Он становится сотрудником Русского музея, где начинает заниматься изучением влияния фольклорных мотивов на русскую живопись.
Растущая семья требовала поиска источников заработка, и в 1930 году, продолжая работу в Русском музее, он становится научным сотрудником вновь образованного института истории естествознания и техники (ИИЕТ) Академии наук, созданного по инициативе и под научным руководством академика В. И. Вернадского, и заведующим музеем этого института, который должен был располагаться в бывшем Митрополичьем корпусе Александро-Неаской лавры. В институте его главной темой, было изучение истории отечественной металлургии, начиная с 17 века и до наших дней. Им была задумана монументальная трехтомная монография на эту тему, из которой свет увидел только первый том в 1937 году.
Исторический интерес Владимир Андреевич сочетал с искусствоведческим. Его интересовала не только развитие техники, но и то, как ее развитие отражается в видении и изображении людей. В 1935 году он защитил кандидатскую диссертацию на соискание учёной степени кандидата исторических наук на тему: "Художники крепостного Урала", текст которой был опубликован в качестве монографии в 1957 году в Свердловске. Видимо, она смогла выйти потому, что до издателей не дошло, что он незадолго перед этим принял священный сан.
В 1935 году ИИЕТ вместе с другими академическими учреждениями был переведён в Москву, и Владимиру Андреевичу пришлось искать новую работу. Ему удалось устроиться научным сотрудником-архивариусом в частнохозяйственный фонд Ленинградского отдела Центрального Государственного исторического архива (ныне ЦГИА СПб) В то время в художественные музеи и в архивы направлялись признанные ненужными и вредными предметы религиозного культа, и книги духовного содержании не только для хранения, но и для оценки их денежной ценности, а если таковая признавалась незначительной, то и для уничтожения. Некоторые верующие сотрудники музеев и архивов, с очень большим риском для себя, старались спасти такие предметы и книги от уничтожения. Конечно, и Владимир Андреевич не мог смириться с таким вандализмом, и старался спасти, что мог, возможно, даже не задумываясь, какой опасности он подвергал себя и свою семью.
До преклонных лет, несмотря на все испытания, он сохранил некоторую детскость, наивность, доверчивость. В 50-е годы настоятель храма во Всеволожске, с которым у о. Владимира сложились непростые отношения, но который тем не менее относился к нему не без симпатии, писал в одном из своих годовых отчетов, что о. Владимир подобен ребенку, за которым требуется уход, наблюдение и обслуживание.
И, конечно, наивно было считать, что деятельность по спасению богослужебных предметов и книг может остаться незамеченной. Владимир Андреевич передал то, что ему казалось наиболее ценным — личные вещи преп. Серафима Саровского — подрясник и скуфейку — в другую семью, а для хранения спасенных икон и книг он не нашел более безопасного места, чем квартира его отца, уважаемого профессора Политехнического института А.А. Каменского, где и сам Владимир Андреевич жил со своей семьей. Поэтому, когда к нему нагрянули с обыском, у него было изъято 350 икон, 932 книги дореволюционного издания, много напрестольных крестов, лампад и других предметов религиозного культа. Естественно, во времена, когда людей арестовывали зачастую по голословным, ничем не подтвержденным доносам, все объяснения Владимира Андреевича, что все это было собрано им для продолжения научной работы, были совершенно бесполезны. Владимир Андреевич был арестован, защита подготовленной им докторской диссертации не состоялась, ее материалами воспользовалось другое лицо. Это произошло 31 октября 1940 года.
Еще до ареста, в 1938 году, возможно, предвидя ожидающую его судьбу, он развелся с женой, впрочем, не столько по своему желанию, сколько по совету некоего отца Серафима, окормлявшего группу православной интеллигенции, о котором неизвестно ничего, кроме того, что он был глубоким, едва ли не столетним старцем и который сказал Владимиру Андреевичу: "У нее свой путь, а у тебя свой. Несовместима далее ваша жизнь. Её выдай замуж, а ты будешь служить Богу". Насколько известно, жена Владимира Андреевича замуж не вышла, и затаила обиду на своего бывшего мужа, так что, когда он вернулся из заключения, не захотела принять его в собственную его квартиру, в которую она некогда вошла в качестве жены.
Следствие продолжалось около полугода. Владимир Андреевич был признан активным участником контрреволюционной церковной организации, был обвинен в том, что он ведет активную антисоветскую работу по созданию подпольного монастыря под кодовым названием "Келья". Конечно, для следствия это было вполне логичным ответом на вопрос, зачем ему понадобилось такое количество книг и икон. Но, наверно не случайно и то, что ему, внутренне стремившемуся к монашеству, было вменена в преступление деятельность по созданию никакой другой организации, а именно монастыря.
Виновным себя Владимир Андреевич не признал, на обвинительном заключении он написал: "Виновным себя в предъявленных обвинениях не признаю... работал всегда честно и никаких преступлений не совершал". Следует заметить, что никто из соседей и сослуживцев не оговорил Владимира Андреевича, все они дали о нем положительные отзывы, как о достойном и порядочном человеке. Однако в силу железно действовавшей в системе НКВД презумпции виновности (если бы не был виноват, не был бы и арестован) и обильных вещественных доказательств его "преступления" оправдан он, конечно, быть не мог, но вместо стандартной десятки, он по приговору тройки УНКВД по Ленинградской области от 13 июля 1941 года был осужден на 5 лет заключения в ИТЛ.
Отбывал наказание на лесоповале в Воркутлаге. По причине слабости физических сил, усугубленных переживаниями во время следствия, он не мог выполнять дневную норму, почему получал в 2,5 раза уменьшенный по сравнению с обычным штрафной паёк. Заболел цингой, началась гангрена ног. Его, конечно, не лечили. Передвигался, как он вспоминал впоследствии на четвереньках, находился в полубессознательном состоянии. Однако именно тогда, как вспоминала прихожанка Коломяжского храма Нина Ефимовна Варакса, он молился так: "Господи, если ты восставишь меня в образ Божий, буду служить Тебе".
И Господь не оставил без ответа молитвы своего будущего верного служителя. Когда Владимир Андреевич уже, выражаясь лагерным жаргоном "доходил", т. е. находился в состоянии между жизнью и смертью, в лагерь нагрянула проверочная комиссия. Его, как почти уже мертвеца, бросили в чулан под гору грязного белья. Но комиссия оказалась дотошной, и обыскала даже этот самый чулан для хранения грязного белья. Обнаружив, что заключенный еще жив, комиссия потребовала от лагерного начальства, чтобы оно поставило его на ноги, пригрозив суровыми карами. Его вылечили, благо что в лагере среди заключенных было немало опытных врачей. Правда, одна из ног стала сохнуть, и Владимир Андреевич до конца своих дней вынужден был передвигаться, заметно прихрамывая. Также промыслительно было то, что оставшийся срок своего заключения он провёл не на общих работах, а в лагерном лазарете (по другим сведениям, в сельхозлагере, где условия были значительно легче).
В 1945 году он был освобождён из лагеря, но в крупных городах жить не имел права, и выбрал местом своего поселения Воронежскую область, где работал заведующим подсобным хозяйством одной из районных больниц.
В 1947 году вновь арестован и приговорен к 10-летней ссылке в деревню Плотниково Пихтовского района Новосибирской области. В августе 1954 года освобожден от наказания со снятием судимости и восстановлением в правах. В 1956 году полностью реабилитирован.
Получив возможность уехать из ссылки и вернуться в Ленинград, он первоначально не хотел этого делать. Он нашел покой в деревенском житии, в построенном им домике на опушке леса, в общении с Богом и природой, познавая Бога и через нее. Работа, которой он занимался до войны, уже совершенно не влекла его, и он не имел ни малейшего стремления к восстановлению на ней. Тем более, что он никогда не роптал на несправедливо перенесенные испытания, но часто, в беседах с духовными чадами называл их "духовной академией". И удивительно, что впоследствии митрополит Никодим (Ротов) действительно зачел их ему за курс Духовной академии, когда назначил его, не имевшего никакого формального духовного образования, духовником Ленинградских духовных школ и духовенства епархии.
Но спустя некоторое время он, как впоследствии рассказывал духовным чадам, увидел сон, в котором его покойная к тому времени мать показывала ему священническое облачение и говорила: "Отец тобой недоволен" (Отец умер в 1940 году). Увидев этот сон и вспомнив, по-видимому, о своем обещании послужить Богу, данном в отчаянном состоянии, он решился вернуться в Ленинград и поступить на службу в Церковь, хотя бы истопником или дворником.
Неласково встретила его северная столица. Ни его бывшая жена, ни сестра не захотели приютить его. Возможно, он казался им непредсказуемым чудаком, способным вновь навести неприятности на их дома. Полгода ему пришлось промаяться на вокзале. Единственной отдушиной его было то, что одна проводница, с которой он познакомился, разрешила ему ездить в свою смену на поезде. Возможно, одним из маршрутов поездок была Гатчина, где Владимир Андреевич познакомился с известным в прошлом деятелем иосифлянского движения, духовником Преподобномученицы Марии Гатчинской бывшим узником ГУЛАГа протоиереем Петром Белавским, после войны воссоединившимся с Патриаршей церковью, но оставшимся человеком бескомпромиссных взглядов. Так, он никогда ни в устной, ни в письменной речи не упоминал слова "Ленинград", за что претерпел немало неприятностей.
О. Пётр стал духовником Владимира Андреевича, и оставался им до конца его жизни. Вероятно, он дал ему и рекомендацию для принятия священного сана.
Наконец, Владимира Андреевича приютили дальние родственники, жившие во Всеволожске, которым нужен был помощник по хозяйству. Поселившись во Всеволожске, Владимир Андреевич стал прихожанином Свято-Троицкого храма, едва ли не единственного в то время действующего храма во Всеволожском и Кировском районах Ленинградской области. Случилось, что настоятелю храма потребовался чтец, способный бегло и без ошибок читать по-церковнославянски (таких тогда найти было непросто). Настоятель храма узнал или почувствовал, что таким чтецом вполне мог бы быть Владимир Андреевич.
И он предложил ему читать в храме сначала приватно, а, вскоре, увидев, что Владимир Андреевич читает очень хорошо, взял его и в штат. Митрополит Григорий Чуков, вероятно, в последний свой визит в Свято-Троицкий храм (он скончался 5 ноября 1955 года) обратил внимание на замечательного чтеца, и, вероятно, немного побеседовав с ним, по своей глубокой проницательности понял, что перед ним стоит не просто чтец, а готовый священник. Он благословил Владимира Андреевича готовиться к принятию священного сана.
Вскоре, хотя уже и после смерти Владыки Григория, после сдачи ставленнических экзаменов, Владимир Андреевич 26 февраля 1956 года был рукоположен епископом Лужским Романом (Тангом), викарием Ленинградской епархии, в сан диакона, а спустя неделю, 4 марта, тем же архиереем он был рукоположен в сан пресвитера.
Настоятель храма первоначально, видимо, очень хорошо относился к бывшему своему псаломщику, иначе бы он не оставил его служить в своем храме. Но отец Владимир в начале своего служения так горел духом, был исполнен такой радости и энтузиазма, что он, наконец, обрел свое подлинное призвание, так желал делиться со всеми открывшимся ему знанием Живого Бога, проповедовать Христа как во благовремении, так и в безвремении, что это стало озадачивать настоятеля. Тем более, что такое горячее желание сеять слово Божие находилось в совершенном противоречии с тогдашней политикой государства в отношении Церкви. На настоятеля постоянно давили, чтобы он обуздал своего не в меру ретивого клирика, грозя лишить его регистрации. Он часто смирял отца Владимира, тот всегда соглашался со всеми претензиями, но продолжал поступать по-прежнему. В нем, как в древнем пророке Иеремии слово Божие было как огонь, который он не мог удержать в себе. Он старался не оставлять без объяснения и пастырского назидания ни одну совершаемую им требу, а когда он служил Литургию, он проповедовал нередко до 6 раз — перед исповедью, после Апостола, после Евангелия, перед причастием, перед молебном и после молебна.
Народ потянулся к нему. У входа в храм, после окончания богослужения, его почти всегда ждала толпа, ищущая благословения и назидания. Многие нечастые прихожане стали считать его настоятелем.
Естественно, что это вызывало человеческую ревность в настоятеле, ему стало казаться, что отец Владимир хочет выставиться, ищет популярности, нарушает субординацию. Он постоянно упрекал о. Владимира в отсутствии духовной скромности, говорил, что такая чрезмерная активность может повредить всему приходу и прежде всего самому отцу Владимиру, но ничего не помогало, пока, наконец, в 1960 году митрополит Питирим (Свиридов), несомненно, под сильным внешним давлением, не запретил отцу Владимиру самостоятельное совершение Литургии и в особенности проповедь, правда, под благовидным предлогом о расстроенном здоровье о. Владимира, поскольку-де служение Литургии и в особенности произнесение проповеди требуют большого нервного напряжения и ещё больше расстраивают и так расстроенное здоровье отца Владимира.
Впрочем, отец Владимир предвидел такой исход и задолго до запрещения стал печатать свои проповеди на машинке и рассылать по своим духовным чадам, которые собирались для их чтения и совместной молитвы. Ведь многие прихожане не имели возможности часто приходить в храм, ведь приход Троицкого храма включал значительную часть Всеволожского и Кировского районов, и правый и левый берега Невы. Говорят, что зимой он сам посещал своих прихожан в Шлиссельбурге, которые практически не могли доехать до храма. Ведь Нева в районе Шлиссельбурга имеет очень быстрое течение, и поэтому почти не замерзает, в лучшем случае образуется самый тонкий ледяной покров, переход по которому грозит смертельной опасностью. А отец Владимир приезжал на поезде на станцию Петрокрепость, брал у рыбаков сапоги и к их крайнему изумлению, благополучно переходил на другую сторону Невы и возвращался обратно. Многие даже не верят этому, но есть не меньше свидетелей, подтверждающих, что это правда.
Впрочем, к чести настоятеля, отца Николая, следует сказать, что в своих годовых отчетах он всегда характеризовал его положительно. Так, в отчете за 1957 год он писал: "Священник Владимир Каменский исключительно хороший, глубоко верующий человек. Благоговейный и преданный Святой Церкви пастырь. Нужный и полезный в служении собрат". В отчете за 1959 год он писал: "Священник Владимир Каменский к своим пастырским обязанностям относится исключительно ревностно, иногда даже излишне усердно. Практически всегда говорит проповеди. Как человек очень честный, при этом несколько нервный, раздражительный, впечатлительный и глубоко верующий. Часто проводит ночи по своему болезненному состоянию, почти без сна. В бессонные ночи молится или пишет проповеди. В практической жизни равнодушен к себе и подобен ребенку, требующему ухода, наблюдения и обслуживания." В отчете за 1960 год настоятель указывает, что "несмотря на все применяемые к отцу Владимиру ограничения, претензий к этому он никогда не заявлял и даже говорил, что пришел к заключению, что эти мероприятия сделаны для его же пользы, в чем и приносил мне благодарности".
В Троицкий храм слушать проповеди отца Владимира многократно приходили проверяющие, искавшие в них таких высказываний, которые можно было истолковать как антисоветские, которые бы дали повод легко расправиться с ним. Но удивительно было, что ничего такого им обнаружить ни разу не удалось. И причина была не в осторожности, не в хитрости отца Владимира, которых у него не было, но во всецелой обращенности его ума и сердца, ко Христу, к вечной жизни в Нём, к путям ее обретения, которые просто не оставляли места для каких-нибудь рассуждений о житейских предметах.
Около 7 лет — более половины времени, которое было отпущено ему для совершения пастырского служения, отец Владимир был клириком Свято-Троицкой Церкви во Всеволожске, и это еще раз подтверждает мысль, что настоятель её не был его гонителем.
В точности неизвестно, почему в 1963 года отца Владимира вдруг стали перебрасывать с прихода на приход, так что менее чем за год он сменил не менее семи мест служения в Ленинграде и области. К счастью, этот пинг-понг скоро кончился по причине назначения на Ленинградскую кафедру митрополита Никодима (Ротова) и перенесенного отцом Владимиром на ногах воспаления легких, давшего серьезные осложнения на сердце, заставившие отца Владимира просить митрополита о внеочередном отпуске для поправки здоровья. Отец Владимир произвел очевидно, сильное впечатление на владыку Никодима, и после выздоровления он решил посадить его, как он любил выражаться, на твердый якорь, т.е. назначить на приход, где ему было бы комфортно служить. Таким якорем для отца Владимира стал храм Святого Великомученика Димитрия Солунского в Коломягах. Служение отца Владимира в Коломяжской церкви можно было назвать одним из самых счастливых периодов в его жизни, если бы его не донимали частые и тяжелые недуги.
Настоятелем храма в эти годы был протоиерей Владимир Молчанов, выходец из обновленческого духовенства, но в 1937 году, когда все священнослужители, невзирая на юрисдикции, стали восприниматься властью, как первостатейные враги, он попал под каток репрессий и был осужден на 10 лет ИТЛ. Выйдя из заключения в 1947 году, он принес покаяние в расколе и был принят в клир Патриаршей Церкви. Конечно, у двух бывших лагерников могло быть немало точек, где они могли находить общий язык.
Но, главное было не столько в настоятеле, который по приходскому уставу, принятому Архиерейском собором 1961 года, перестал быть главой прихода, а в старосте, который по новым правилам становился председателем Приходского совета. Во многих случаях это способствовало разрушению приходской жизни и даже закрытию храмов как бы по воле самих прихожан. Но в Коломягах все сложилось противоположно намерениям власти. Дело в том, что старостой Коломяжской церкви еще со времени блокады стал Ефим Михайлович Привалов, человек безукоризненной честности и глубокой веры и преданности Церкви. Он пользовался полным доверием у прихожан, и все попытки насадить кого-либо вместо него были обречены на провал.
Во многом благодаря его твёрдости прихожанам удалось отстоять храм от закрытия во время хрущевских гонений. Конечно, он прекрасно разбирался в священниках и понял, какое сокровище получил приход в лице отца Владимира, и, насколько мог, старался создать для него режим наибольшего благоприятствования. Он и уволенного за штат духовного друга отца Владимира Каменского, замечательного священника-поэта протоиерея Владимира Шамонина неоднократно приглашал служить в Коломяжский храм, рискуя подвергнуться нареканиям от уполномоченного.
Отец Владимир Шамонин оставил, вероятно, самый прекрасный духовный портрет отца Владимира Каменского:
"И вот с момента посвященья
Горит Божественным огнём,
Дух мудрости, дух разуменья
Дух страха Божия на нем,
Он проповедовал народу,
Не как "бряцающий кимвал",
Он первозданную природу
В сердцах заблудших раскрывал;
Глубокий смысл речей, казалось,
Простому люду не понять —
Но сердца чистого касалась
Незримо Божья благодать."
Действительно, и стихи и даже проповеди отца Владимира Каменского не просты и по форме, и по содержанию. В них надо тщательно вдумываться, чтобы, наконец, понять, какие сокровища смысла в них заключаются. Он все-таки был мастером не письменного, а устного слова. Когда он произносил слово, ему содействовал Святой Дух, в напечатанном же тексте веяние Святого Духа может ощутить только тот, кто сам Ему причастен.
Это прекрасно понимал митрополит Никодим, когда в 1966 году принял смелое решение назначить протоиерея Владимира Каменского духовником Ленинградских духовных школ и всего духовенства епархии вместо почившего протоиерея Иоанна Цветаева. Это был действительно смелый шаг. Ведь отец Владимир по хиротонии был молодым священником. Только 10 лет прослужил он в священном сане, а в епархии в это время еще служили священники даже дореволюционного поставления. Еще больше было клириков, получивших образование в духовных школах еще до революции, не говоря о тех, кто успел получить образование в Ленинградских духовных школах за 20 лет после их возрождения, а отец Владимир вообще не получил никакого духовного образования, кроме самообразования. И уже, конечно, было немало в епархии достойных клириков, обладавших стабильным здоровьем, а о болезненности отца Владимира митрополиту известно было прекрасно. И тем не менее он остановил свой выбор на отце Владимире, проницательно поняв, что он обладает знанием, которому нельзя научиться из книг. "Мы преподаем теорию, а Вы будете воспитывать духовность" — прекрасно определил место отца Владимира Владыка, вводя отца Владимира в должность духовника.
К своим обязанностям отец Владимир относился с исключительным усердием. Никогда не спешил, но, наоборот, старался, чтобы исповедующийся семинарист или студент с максимальной полнотой раскрыл свою душу. Его духовные чада, у которых он жил (а он до конца жизнь вёл жизнь странника, так и не обрел собственного жилья, и даже не захотел переселиться на постоянное жительство в здание Духовных школ), вспоминали, что после исповеди семинаристов и студентов он молился всю ночь, повторял многократно имена исповедавшихся и молился, чтобы Бог сотворил их добрыми пастырями, любящими и Бога, и людей.
А о том, как учащиеся Духовных школ воспринимали своего духовника, прекрасные воспоминания оставил другой замечательный петербургский священник блаженной памяти протоиерей Игорь Мазур:
"Он был образцом подлинного пастыря. К нему можно было обратиться с любыми вопросами и сомнениями. Он был очень скромным, тихим. Старался на себя не обращать внимания. Главное для него было поддержать чужую душу. Один семинарист однажды сказал: "Как бы я хотел быть похожим на отца Владимира. И я ему сказал: "Ну, тогда нужно сначала приобрести такую ученость, как у него. (Он, например, знал не менее семи иностранных языков). Потом отсидеть в лагере, как он. А ты в двадцать лет хочешь стать таким же". Может быть, наивные это были разговоры, но показательно, что именно на отца Владимира хотели быть похожими молодые люди моего поколения."
"Когда отец Владимир говорил проповеди, — продолжает отец Игорь, — они шли от самого сердца и несли истинное Слово Божие. Но кроме Евангелия он часто цитировал произведения русских писателей: Чехова, Пушкина, Некрасова, Тургенева, говорил необычным поэтическим слогом. У него была необычайная сила веры, постоянная печаль о Боге. Одевался он очень бедно, ночевал то в одном месте, то в другом, не заботился о себе, думал только о пастырском служении. Он часто повторял нам: "Мы священники, как врачи, должны идти на помощь людям в любое время". И он, действительно, всегда шел к людям на помощь: пробирался по лесной дороге, переходил Неву, порой ночью шел пешком через весь город. Много раз рисковал жизнью ради ближних. Времени для отдыха у него почти не было и, несмотря, на свою физическую слабость, он старался всегда помочь удрученным горем, укрепить в вере, развеять сомнения. Отец Владимир, живя в большом городе, интересовался всеми вопросами, волновавшими прихожан. Он старался никого не осудить, а, наоборот, помочь, утвердить на пути к Источнику христианской любви и свободы. В одной из своих последних бесед он говорил, что нужно стремиться к тому, "чтобы душа другого не была невидима для тебя". И, действительно, он всегда старался увидеть души своих прихожан, их заботы и страдания. К нам, студентам духовных школ отец Владимир относился, как к своим детям, с любовью и особой внимательностью" (цит. по кн. Екатерины Мазур "Протоиерей Игорь Мазур" СПб, 2023).
Но приняв ответственное и требующее больших душевных сил послушание духовника духовных школ и духовенства епархии, отец Владимир не оставил коломяжского прихода, где его полюбили, и который он сам искренне полюбил. Он уклонился от предложения митрополита перейти в клир храма Духовной академии, и почти до последнего дня оставался клириком Свято-Димитриевского храма.
Один из прихожан храма, знавший отца Владимира в детстве вспоминал: "Это был очень светлый и необыкновенно деликатный человек. В нашем доме было много подарков от него. Это были книги и открытки. Позже я стал понимать смысл этих подарков. Многие из них оказались пророческими. Многих людей объединяло знакомство с отцом Владимиром. Многие из них потом помогали друг другу."
Многих удивляла прозорливость отца Владимира. Так, однажды, идя с одной прихожанкой, сказал ей: "Смотри, впереди идут две женщины. Обе они коммунистки, а все-таки лучше, чем мы с тобой". Другой прихожанке он сказал: "Хочешь я скажу, какие мысли у тебя на уме?" Та заплакала и сказала: "Нет, батюшка не хочу". Как-то раз прихожанка Коломяжского храма Нина Ефимовна Варакса провожала отца Владимира до станции Удельная. Он шел впереди, и молчал, а она шла за ним и мысленно говорила: "Вот бы, батюшка, ты со мною поговорил бы". Неожиданно он остановился, круто повернулся и сказал: "А я, Ниночка, больше с ними беседую, с теми, кто там" и показал рукою на небо. "Он действительно, любил живых, но не менее любил и усопших, потому что они для него были тоже живы. Отец Владимир приходил в храм за несколько часов до начала службы, чтобы скрупулезно вычитывать свои огромные помянники, вынимая частицу за каждого записанного в них. Усопших было намного больше, чем живых.
Прозорливость отца Владимира, хотя и была отчасти благодатной, но благодать как раз и привлекало то глубокое внимание и сочувствие людям, которое отличало отца Владимира во время всей его жизни.
В то время всякие внебогослужебные собрания прихожан, мягко выражаясь, не поощрялись. Но отец Владимир на Преображение Господне обязательно устраивал угощение для прихожан и особенно приходской молодежи. Та же прихожанка вспоминала, что отец Владимир доставал где-то не менее, чем два ведра самых роскошных фруктов, и всех радушно приглашал в сторожку угощаться".
Большой отдушиной для отца Владимира было общение с детьми. Он, сохранивший в своей душе многие детские черты, любил и умел общаться с детьми на равных. Самых маленьких детей он звал "мой друг", "моя подружка". Один из его молодых друзей впоследствии вспоминал: "руки у него были мягкие, теплые, они согревали". "Когда в храм приходили с детками, — вспоминала многодетная прихожанка Мария, — то он в подряснике приносил много гостинцев и ещё огромный бидон молока. Дети прыгали от радости".
Он знал истинную ценность земной жизни, и поэтому был равнодушен к тому, что влечет так многих, всем своим существом понимая, что все пройдет и только любовь останется. Прекрасно он выразил это в стихотворении 1952 года, еще находясь в ссылке:
"В телах-гробах проходим срок,
Не зная срока заключенья;
Но знаем — каждому свой срок,
И все получим разрешенье.
В телах-гробах томимся мы,
Чтобы навыкли мы любви;
Любили тех, кто, как и мы
В гробах томится в заключенье".
В одном из своих последних стихотворений он так сформулировал, в чем он видит смысл жизни:
"Жизнь — путь мученья!
Жизнь — путь терпенья,
Путь восхожденья к спасенью,
Чрез крест и смерть, и погребенье
Путь к Воскресенью".
Поздно обретя свое истинное призвание, отец Владимир всей душой стремился продолжать служение. Но физические силы его были на исходе. Несколько раз за последние годы он вынужден был просить о внеочередном отпуске для поправки здоровья. Наконец, в начале 1969 года его постиг обширный инсульт. Он понял, что более не сможет совершать служение. Весной 1969 года он написал митрополиту Никодиму письмо с просьбой освободить его от обязанностей духовника Духовных школ и штатного священника Свято-Димитриевской церкви. Митрополит сначала медлил, но в конце июня решился удовлетворить просьбу отца Владимира о почислении за штат, написав ему: "Пусть отец Владимир ни о чем не беспокоится. Мы желаем отцу Владимиру скорейшего и полного выздоровления".
Однако этому доброму пожеланию митрополита не суждено было исполниться. В начале июля состояние отца Владимира существенно ухудшилось, его положили в больницу. Стояла жара, чтобы как-то спастись от нее, в больнице устраивали сквозняки, в результате чего у о. Владимира обострилось хроническое воспаление легких, которым он страдал с юности. За неделю до кончины он написал исповедь за всю свою жизнь, которую он передал духовнику, отцу Петру Белавскому. Митрополит Никодим хотел причастить батюшку, понимая, сколь сам он этого хочет. Но посланный им священник не был допущен администрацией больницы.
И для своих духовных чад он оставил завещание, в котором прежде всего завещал им благодарить за все и благословлять все, что случается с ними в жизни, принимая это как от руки Божией.
Отец Владимир Каменский преставился к Господу 28 июля 1969 года в день своего тезоименитства, в день успения равноапостольного Великого князя Владимира, Крестителя Руси. Конечно, в этом нельзя не видеть знака признания свыше того, что и его подвиг содержал в себе черты апостольства.
В укромном уголке, наверно, самого живописного в Петербурге Шуваловского кладбища не так просто найти два одинаковых окрашенных в зеленый цвет деревянных креста, осененных голубцами. Под одним из них покоятся останки дочери отца Владимира Серафимы и его супруги Юлии (годы жизни и смерти, к сожалению, не обозначены). Под вторым покоятся мощи самого отца Владимира.
Под голубцом резная надпись: "Помяни, мя, Господи, во царствии Своем". На кресте эмалевый медальон с фотографией отца Владимира и датами его рождения и смерти. Под медальоном эпитафия:
"Добрый наш пастырь
И верный наставник,
Ученый, философ в миру;
Мы благодарны
за встречу с тобой
И свято чтим память твою".
Могила находится в ухоженном состоянии, несомненно, регулярно посещается. Посещается она и прихожанами Спасо-Парголовского храма, по крайней мере, раз в год, во время традиционной ежегодной большой панихиды в пятницу Фоминой седмицы. И все-таки, нельзя не отметить, чтобы такой замечательный человек и священник, как протоиерей Владимир Каменский, многим в свое время открывший путь в Царствие Небесное, заслуживает более пристального внимания к его памяти. Об этом в год и день 55-летия со дня его преставления стоит задуматься всем, кто сохранил память о батюшке и всем, кто будет читать эти строки.
Как отмечают многие очевидцы, в мае и начале июня на могиле отца Владимира в любое время поют соловьи. Так земная тварь, всегда, по слову поэта, изнывающая о вечном и чающая избавления, воздает честь тому, кто неизменно чтил Творца и стремился к вечности и словом, и всей жизнью своею.