Свет

«Светлый человек, правда?» – слышим иногда. Восклицаем: «Как светло-то на душе стало!» Или: «Глянь, как светится», – обращаем внимание на человека, чьи глаза лучатся (опять же, слово-то какое солнечное!) радостью, добротой, приветливостью.

«Со слезами прошу и молю вас, – увещевает св. Алексий Мечев, – будьте солнышками, согревающими окружающих вас, если не всех, то семью, в которой Господь вас поставил членом. Будьте теплом и светом для окружающих; старайтесь сперва согревать собою семью, трудитесь над этим, а потом эти труды вас так завлекут, что для вас уже узок будет круг семьи, и эти теплые лучи со временем будут захватывать все новых и новых людей, и круг, освещаемый вами, будет постепенно все увеличиваться и увеличиваться; так старайтесь, чтобы светильник ярко горел.Всех объять любовью может только Господь, а поэтому полюбить всех мы можем только через Христа.Мы должны подражать любви Божией. Случай сделать кому-нибудь добро – это есть милость Божия к нам, поэтому мы должны бежать, стремиться всей душой послужить другому. Истинно и твердо верующий, входя в общение с Господом, приобретает любовь Божественную. В общении с Господом объединяются семьи и государства.Любовь приобретается путем работы над собой, путем насилия над собой и путем молитвы».

Странно, казалось бы, слышать, что любовь приобретается «путем насилия над собой». Но об этом свидетельствует весь аскетический опыт. Причина внутреннего сопротивления нашего Божественной любви не столько во внешних факторах, сколько в плотском устроении нашем, противящемся всему небесному и святому. Мы склонны тянуться к любви естественной – эротической, дружеской, родовой, но к любви духовной мы не стремимся, потому что земное в нас противится небесному, падшее – святому. Свято же лишь то, что в Боге и от Бога непосредственно исходит, потому что Бог – свят.

Святость – это исключительно Божие свойство. Один только Он – свят по Своей природе. Все и всё святое святится Его святостью, в понятии которой «концентрируются основные руководящие принципы и цели Божественного Откровения» (свящ. Павел Флоренский).

«…Свет во тьме светит, и тьма не объяла его» (Ин. 1; 5), – благовествует нам Апостол любви. «Кто светел, тот и свят», – поет Борис Гребенщиков, формулируя распространенное понимание взаимосвязи светлости и святости. Распространенное и ошибочное, чтоб не сказать, лукавое. Потому что не только «не все то золото, что блестит», но и не все то свято, что светится.

В Священном Писании и в святоотеческих творениях много говорится о свете в контексте святости, но не упускается из внимания и то, что «…сам сатана принимает вид Ангела света. А потому не великое дело, если и служители его принимают вид служителей правды» (2 Кор. 11; 14 – 15). И «если свет, который в тебе, тьма, то какова же тьма?» (Мф. 6; 23)

Лукавый может имитировать свет святости, а мы можем поддаться на его уловку, воспринимая все светлое подряд в себе и вокруг, как несомненное добро, из-за непросвещенности или помраченности нашего «духовного ока» – разума. Духовное зрение страдает как от недостатка знаний, так и от поврежденности страстями. При этом тяга к свету сохраняется. Немудрено, что подслеповатый в духовном отношении человек может в сумерках сознания перепутать ценности, потянувшись к искусственному свету, приняв его за истинный. Разум – светильник души, но каков свет светильника, таково и качество освещения, и специфика отображения реальности, и, что самое главное, таков может оказаться и свет, к которому человек тянется, ибо «подобное стремится к подобному».

А вот теперь неудобный вопрос: не потому ли многие люди устремляются к ложному свету, что истинного не видят?

Казалось бы, что в этом вопросе неудобного? Да, именно потому, что не видят, в упор не видят, не хотят видеть света Истины, Которая воссияла миру и светит уже две тысячи лет – потому и тянутся к лжи, что Истина им не по вкусу. Они ж как Иванушки, которые всё норовят из копытца напиться!

Однако братец Иванушка не из пренебрежения к колодезной воде взял, да и напился из копытца, но от жажды. Воды хочется, а есть только такая… Хоть и в «копытце», а все ж вода – какая-никакая живительная влага. До колодца-то неблизко, солнечный удар хватит, пока дойдешь… да и существует ли он – колодец тот? А может, и вовсе нет никакого колодца, но только единое трансперсональное вод естество, разнообразно являемое?.. Зачем же себя обкрадывать, загоняя естественные потребности в рамки топографически и инструментально обусловленного анахроничного обычая, когда есть возможность, расширив сознание, обогатиться познанием разнообразия водных ресурсов, одной из форм которых является вода в крошечном резервуаре, образовавшемся путем продавливания почвы козлиным копытом?

Многие люди жаждут духовно; их ли вина, что среди нас, которым открыто, что если будем веровать, как сказано в Писании, сами станем источниками воды живой, текущей в жизнь вечную (см.: Ин. 4; 14 и 7; 38) – среди нас таких «источников» мало? Значит, как-то не так веруем, не по Писанию! То есть, исповедуем-то мы на словах все правильно, а вот вера наша (личная, каждого из нас, непроизвольно проявляющаяся в делах), видимо, не вполне совпадает с заявленным исповеданием, раз не принимают нас всерьез жаждущие.

Митрополит Антоний Сурожский вспоминал слова своего духовного отца:

«Никто не может отвернуться от падшего мира и обратиться к Богу, если не увидит либо на лице, либо в глазах хоть одного человека сияние вечной жизни…»

Неудобность вопроса в том заключается, что это на наших лицах, в наших глазах невооруженным взглядом (да и вооруженным…) порой никак не разглядеть этого сияния.

Удивительно ли, что люди привлекаются ложным светом, если истинный светильник находится под спудом? Только по чьей вине? Бесспорно, есть категория людей, которые настолько внутренне испорчены, что их с души воротит от всего благодатного, чистого, истинного, святого. Однако таких людей, которых можно было бы упрекнуть, что их отец – диавол (Ин. 8; 44), не очень много было во все времена. Кто-то не верует во Христа по немощи, подсознательно опасаясь скорбей, сопряженных с этим выбором, кто-то интуитивно знает, что ему придется пересматривать и переоценивать всю свою жизнь, а это страшно, ну а кто-то потому, что не видит оснований… Нет, необязательно он отвергает христианство или, возьмем конкретней, Православие, но ему нужны очень веские причины, чтобы принять новую, скажем так, жизненную платформу. С какой стати он это будет делать, если в тех, кто на ней уже давно стоит, он не видит ничего такого, чего не имел бы уже и так? Тем более, если то, что он высоко ценит (элементарные человеческие добродетели), у знакомых ему христиан далеко не всегда на высоте?

Можно согласиться, что часть «неверующих по немощи» и «за отсутствием оснований» не обратилась бы ни при каких условиях, потому что «возлюбили больше славу человеческую, нежели славу Божию» (Ин. 12; 43), но только часть… Сколько в древности было примеров, когда самые обычные люди, немощные, грешные, казалось бы, чуждые чему-либо возвышенному, вдохновлялись примером таких же, как они, обычных людей, их странной и абсурдной для античного (да и не только для античного) сознания верой, свидетельствуемой не только стойкостью в страданиях, но наипаче несокрушаемой любовью, по которой, согласно слову Учителя (Ин. 13; 35), все должны узнавать Его учеников, и обращались в христианство, пренебрегая ужаснейшими страданиями, чтобы только стать причастниками Истины? Примеров немало.

Почему? – Потому что было, на чьи лица взирать…

Светильник нашей веры – наш образ жизни: поведение, манеры, поступки, речь, отношение к людям и событиям, а так же к себе самим. Светит ли наша вера из наших дел (Иак. 2; 18), или мы свой светильник веры держим под спудом своих пороков, для пущей мерзости покрытых как бы маскирующим их чехлом лицемерия? Этот вопрос каждый может задать своей совести. Блажен тот, кого она не упрекнет.

Не то удивительно, что многие наши современники прельщаются ложным светом, а то удивительно, что, зачастую вопреки обстоятельствам и соблазнам, в том числе и от нас исходящим, некоторые из них все же приходят в Православную Церковь и даже остаются в ней. Дивны дела Твои, Господи!

Стремление к свету – естественно. Господь объявляет Своим ученикам, что они «свет миру» (Мф. 5; 14) и призывает их светить (16) людям делами любви – любви святой, одухотворенной благодатью Божией, очищенной Духом от страстных примесей, а лучше сказать одухотворяемой и очищаемой, потому что одухотворенность и чистота любви – это не стадия, но процесс, происходящий по мере нашего «духовного взросления». Нельзя противопоставлять свету мира сего – этому пусть душевному, пусть непросвещенному, падшему, плотскому мудрованию — нашу якобы «духовную» мрачность. Альтернатива свету – только свет; любви – любовь. Тварному свету – нетварный, тленной любви – нетленная.

Когда Господь заповедовал Своим ученикам любовь, отмечая, что именно по этому признаку в них будут узнавать Его учеников, Он говорил о добродетели до того неведомой в своем величии, в своей духовной высоте, но в то же время узнаваемой в силу ее укорененности в человеческом естестве. Грех может быть естественным или противоестественным (в зависимости от происхождения), а добродетель – либо естественная, либо сверхъестественная, но «сверх-» – это не что-то потустороннее, иноприродное, нет – это родное, природное, но, по благодати Божией, преображенное: освободившееся от чуждых примесей и открывшееся в своей богодарованной и богоподобной сущности.

Вот и любовь Господь заповедует, указывая, что она-то и будет привлекать своим светом людей, стремящихся восполнить собственную скудость любви, припадая к ее Источнику. То есть не о чем-то чуждом обычным, непросвещенным людям Он говорит, но о том, что им знакомо, только почти иссякло, да и то, что осталось, перемешано со всякой всячиной. Эта живительная влага, протухшая и оскудевшая, словно побуждает нас потянуться к Источнику ее неиссякаемого обновления и очищения. Свет любви Христовой – радость не только разового утоления жажды, но и радость покоя, по слову Обещавшего, что пьющий Его воду «не будет жаждать вовек» (Ин. 4; 14), потому что Источник ее – неиссякаемый.

«Светися, светися, новый Иерусалиме: слава бо Господня на тебе возсия…», – поем мы в Пасху, зачастую не задумываясь, откуда этот образ светящегося нового Иерусалима. А образ этот из заключительной книги Нового Завета – Откровения Иоанна Богослова или Апокалипсиса, как ее еще называют:

«И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет. И я, Иоанн, увидел святый город Иерусалим, новый, сходящий от Бога с неба, приготовленный как невеста, украшенная для мужа своего. И услышал я громкий голос с неба, говорящий: се, скиния Бога с человеками, и Он будет обитать с ними; они будут Его народом, и Сам Бог с ними будет Богом их. И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло. И сказал Сидящий на престоле: се, творю все новое.И город не имеет нужды ни в солнце, ни в луне для освещения своего, ибо слава Божия осветила его, и светильник его – Агнец» (Откр. 21; 1 – 5, 23).

Освещение «небесного града» – нового Иерусалима – видимое проявление его освящения: нетварный свет славы Божией победно сияет в нем, и лучи его из вечности достигают наших сердец, побуждая устраивать земную жизнь достойно звания граждан небесного града.

Бог освящает не только место, но и время. Светлая седмица – время празднования торжества святости над греховностью, жизни вечной над погибелью, света над тьмой, которая никогда его не могла объять; это время, когда надо отложить все скорбное (оно от нас не убежит) и сосредоточиться на свете небесного града – свете, ободряющем и укрепляющем нас, немощных, в вере, прогоняющем вон тоску и уныние, сокрушающем отчаяние и очищающем всякую плесень души.