Яблоки Акулины

Она стояла посреди притвора, бережно прижимая к себе огромную корзину с яблоками. Лицо ее было ласково и спокойно. Заметив мой взгляд, она неожиданно улыбнулась и протянула мне два больших, красивых яблока: ярко-красное и изумрудно-зеленое.

- Спасибо, - робко прошептала я.

Ничего не ответив, она развернулась и какой-то удивительно легкой, невесомой походкой направилась к дверям храма. Длинные края ее распахнувшейся шали бесшумно скользили по старому деревянному полу и казались похожими на крылья. Мне подумалось, что сейчас она взмахнет ими и исчезнет, так же внезапно как появилась здесь.

- Яблоки Акулины? – спросил, приближаясь ко мне дед.

Я принялась было в ответ расспрашивать его о встретившейся мне странной женщине, но он пообещал все рассказать после службы.

В храме было тихо и сумеречно, нежно пахло фимиамом. «Величит душа Моя Господа, и возрадовася дух Мой о Бозе Спасе Моем…», - трогательно пели молящиеся, и только Акулина стояла молча. Я увидела, как она закрыла лицо руками, и сквозь узкие, бледные пальцы одна за другой закапали слезы, оставляя мокрые разводы на ее длинной, унылой шали.

- Все будет хорошо, - тихо промолвила я, дотронувшись до руки Акулины. Она удивленно взглянула на меня и слегка улыбнулась.

Дед же покрылся пунцовым румянцем и, наклонившись ко мне, велел никого не беспокоить.

- Ты сам говорил: «Умей утешить», - ответила я, оправдываясь. Видно вспомнив свои наставления, он по-отечески погладил меня по голове, из-за чего мне пришлось поправлять съехавший набок платок, который я так старательно завязывала перед службой.

Когда мы вышли из храма, нас встретил холодный осенний вечер, небо уже засеребрилось, и сквозь густую туманную даль, тускло струился прозрачный лунный свет.

- Дед, ты обещал рассказать про Акулину, - напомнила я.

- Ишь ты, какая нетерпеливая, - ответил он. - Дома все и узнаешь.

В просторной деревенской избе деда Архипа было тепло и безмятежно-спокойно. Уютно потрескивали дрова в камине, и блики разгоревшегося пламени отбрасывали причудливые тени на темный резной потолок. Расположившись за круглым обеденным столом, накрытым домотканой цветастой скатертью, мы стали, как говорится, чаевать. Дед любил пить чай по старинке: из глубокого блюдца, вприкуску с сахаром или вареньем. Чай заваривал свой, домашний: из лесных ягод, ароматной мяты, листьев смородины или чабреца.

- Ну что же, внучка, - слушай мой рассказ, - наконец произнес он, допивая из блюдца последние глотки приготовленного на этот раз терпкого брусничного чая. - Семья Акулины приехала к нам в самом начале войны. Отец ее ушел на фронт, а мать с дочерью поселились здесь у своей дальней родственницы Серафимы. Дом у нее был новый, добротный, стоял он на самой окраине села, а вокруг него – удивительной красоты яблоневый сад. Очень уж он полюбился матери Акулины. Пройдешь, бывало мимо, видишь: стволы беленые, ветви ухоженные – все ее стараниями…

В это мгновение дед вдруг закашлялся и, поспешно встав из-за стола, направился подбрасывать дрова в камин. Огонь в нем становился все более ярким и обжигающим, а багровые языки пламени у меня на глазах превращались в тонкоствольные юные яблони, усыпанные снежно-белыми цветами. Я почувствовала легкое прикосновение весны и тонкий, едва уловимый запах цветущего сада.

- Ты чего? - донесся до меня встревоженный голос деда.

- Все хорошо, дедушка, - еле слышно промолвила я, словно пробуждаясь ото сна.

- Ну, смотри у меня! А то зову - не откликаешься. Может, нездоровится тебе?

- Да нет же, все хорошо. Ты говорил про Акулину и мать ее, что было с ними дальше?

- Нагрянули к нам вскоре немцы в деревню, - беспокойно продолжил дед. - А мать Акулины была женщиной грамотной, языки знала - велели они ей работать на них. Пытали ее, неволили, но она оставалась непреклонной. Тогда и подожгли ее в доме Серафимы. Та в это время с Акулиной в соседней деревне была - продукты обменивать ходили, когда вернулись к вечеру, увидели уже, как догорает сад. У девочки тогда речь - то и отнялась. Ни слова не произнесла с тех пор. Было ей тогда лет семь - восемь.

- Где же они жили потом, дедушка? - спросила я, тайком утирая выступившие слезы.

- Серафима вскоре скончалась, а девочка так и мыкалась из одного угла в другой, жалели ее. А когда отец с фронта вернулся, обзавелись они собственным домом и первым делом посадили вокруг него яблоневые саженцы - в память о матери Акулины.

- Дед, а дети у Акулины есть?

- Всю жизнь одна прожила. Многие к ней сватались, несмотря на недуг ее. Уж больно красива была. Полюбился ей кто или нет, никто не знает, да только так ни за кого и не пошла, схоронила отца и осталась одна одинешенька. Главной ее заботой стал яблоневый сад. Таких яблок как у нее, ни у кого здесь нет, потому и зовут их «яблоки Акулины». В храме из них круглый год пироги пекут, немощных и больных потчуют. А в святочные дни яблоки ее в город везут, сиротам раздают, старикам бездомным.

- Это все в память о матери?

- Да кто же теперь знает, внучка? Может служение у нее такое. Каждому ведь полезно послужить как-то…

Дед еще долго рассказывал об Акулине и ее отце, его ратных подвигах и многочисленных наградах. А ночью мне приснился прекрасный яблоневый сад. Был ли это сад Акулины или же покинутый нами Эдем, - я не знаю, да только яблоки в нем были поистине райские, самых разных цветов и оттенков: молочно-белые, золотистые, искристо-желтые, пурпурные, розовато-лиловые, нежно-зеленые.

Проснувшись, я услышала смешанный запах душистых яблок и свежеиспеченных оладий. Дед непременно готовил мне их в дорогу. Когда-то так делала моя бабушка, теперь - он. Бабушка говорила, что круглые, румяные оладьи похожи на солнце, а потому и человека должны были делать светлым, теплым и радостным.

Покидая дом деда Архипа мне было как всегда тревожно. Каждый раз во время наших расставаний у меня возникало чувство, будто бы он прощался со мной навсегда.

- Будь милосердна. Учись прилежно. Да, смотри, не зазнавайся, гордыня всякого погубит, - повторял он свои короткие, поучительные фразы. - Коли помру, смотри, молись за деда своего...

- Ну, что ты, дедушка, как можно? - укоряла я его, и на глаза начинали наворачиваться слезы.

- Вы у нас Архип Петрович еще сто лет проживете, - весело говорил приезжавший за мной сводный брат.

- Скажите тоже, - бормотал тот в ответ. На прощание дед осенял нас крестным знамением, и скорый поезд мчал нас домой, в далекий, суетный город. Начиналась обыденная жизнь, отрадой в которой являлись долгожданные праздники, каждый из которых оставлял в памяти неповторимые краски детства.

Часто вспоминается мне, как впервые после разлуки с Акулиной родители вновь привезли из деревни ее вкусные, пряные яблоки, старательно уложенные в затейливый мешок, повязанный праздничной лентой. Впоследствии на протяжении многих лет я непременно получала такой подарок в рождественские дни.

Дед стал присылать мне яблоки Акулины по почте, всякий раз - в нарядном шелковом мешке, расшитом чудесными библейскими образами: волхвами, несущими Богомладенцу свои дары, пастухами, пришедшими поклониться Спасителю, небесными Ангелами, воспевающими славу Творцу… Каждый раз это была новая картина, хранящая светлые думы Акулины, и вышитые ее рукой святые цитаты из Писания.

- Подумаешь яблоки, - презрительно сказала моя одноклассница, услышав об Акулине. Но для меня это были не просто яблоки…

Помнится, как мой брат, давно забросивший живопись, увидев яблоки Акулины, снова взялся за кисть и стал писать свои задумчивые натюрморты.

- Яблоки Акулины творят чудеса, - сказала я матери.

- Это не яблоки, а любовь, которую они вобрали в себя, - ответила она.

Я не знала, как можно так любить и есть ли способы этому научиться, но яблоки Акулины, всегда пробуждали во мне желание сделать что-нибудь такое, от чего другим людям вокруг стало бы светлее. Жаль, что эти добрые побуждения не всегда претворялись в жизнь, но это была уже моя вина.

В первый день января дед известил нас о болезни Акулины: она уже не вставала с постели и подолгу глядела в окна на уснувший яблоневый сад, порой просила принести яблоки и трепетно вдыхала их аромат.

Акулина ушла в Сочельник - самый тихий день в году, такой же кроткий и молчаливый, как и она сама. Ушла… Но остался запах яблок, заветные словеса на шелку, дивные комнаты в яблочных натюрмортах. И мне искренне верилось, что если однажды все это исчезнет и растворится в небытие, останется самое незыблемое – ее всеобъемлющая любовь и неустанная, неслышная нам молитва.

В святочные дни я стояла посреди притвора…

- Помяните рабу Божию Акулину, - взволнованно повторяла я, протягивая прихожанам ярко-красные и изумрудно-зеленые яблоки.