Космос Великого канона

Член Синодальной богослужебной комиссии, настоятель храма Живоначальной Троицы в Троицком-Голенищеве протоиерей Сергий Правдолюбов десять лет посвятил изучению Великого канона, защитил магистерскую диссертацию на эту тему, но, по его признанию, так и не раскрыл секрет творчества святителя Андрея Критского. Но снова и снова открывая Великий канон, мы погружаемся в море покаяния и учимся плавать, летать, дышать, жить с Богом.

Личная покаянная исповедь святого Андрея

– Великий канон святителя Андрея Критского, который читается на первой седмице Великого поста, словно вводит человека и психологически, и литургически в особое пространство великопостных дней, настраивает на особую тональность мыслей и переживаний. Потом, на 5-й неделе Поста, ближе к концу, Церковь снова возвращается к чтению Великого канона. Как сложилось, что Великий канон занял такое место в богослужебной жизни? Как родился этот канон, расскажите о его создании?

– Великий канон был создан преподобным Андреем Критским не для церковного употребления. Это была его личная покаянная исповедь, написанная для самого себя. Мы не можем определить, исполнялся ли он при его жизни соборно или он только дома, в келье своей, читал его. Есть лишь отдаленные отголоски свидетельств. Почти пятьдесят лет после кончины Андрея Критского, которая последовала в 740 году, этот канон нигде не употреблялся, а потом, в 790 году Константинополь пережил бедствие – случилось страшное землетрясение. О тех днях говорили, что земля тряслась, гул шел из земли, все было объято светом огня и пламени. Даже сохранилась такая память «Великого труса», то есть землетрясения.

Маленький тропарь такой есть в Постной Триоди: «Господи, до вечера дожить не надеемся, помоги нам и спаси нас». До сих пор он исполняется на нашем богослужении в память об этом землетрясении. Как некоторые ученые думают, именно в те дни, во время константинопольского землетрясения Великий канон Андрея Критского стал употребляться, причем, не как покаянный, а как богослужение бедствия, спасения, молитвы.

Рукопись канона хранилась у монахинь монастыря Святого Патапия (святой VII века, память 8 декабря) в Константинополе. Они вышли на площадь, боясь быть погребенными под обломками, и стали читать этот покаянный канон.

Так, первое общецерковное употребление Великого канона было службой бедствия. Он не просто читался, а весь пропевался. Этот текст очень понравился всем, и уже потом его стали употреблять в церковном богослужении, как именно – мы не знаем, точных данных нет.

Некоторые следы его употребления имеются в типиконах Калабрии, в монастырях Гротаферрата в Италии, где было много греческих монахов. Там на некоторых рукописях Великого канона есть отметки на полях: «понедельник, вторник, среда, четверг». А одна наша славянская рукопись даже имеет надпись «пятница», то есть, и пятница первой седмицы тоже была задействована Великим каноном. Иные исследователи говорят: «Этого не могло быть!»

У меня есть только один аргумент: надо обратиться к творчеству преподобного Феодора Студита, который умер в 826 году. Он не только включил Великий канон в состав своей Триоди, но и подражая Андрею Критскому написал свой канон о Страшном суде, который и сейчас исполняется у нас в храмах за неделю до Великого поста. Он взял те самые ирмосы, написанные Андреем Критским, и как редактор и режиссер, продумал и написал в этом же ритме, с теми же мелодиями свой канон о Страшном суде. Поэтому вполне вероятно, что именно Феодор Студит был инициатором пропевания Великого канона и на первой седмице поста, и в полном составе на 5-й седмице.

В резонансе со старцем

В чем замысел такого употребления канона? Когда начинается Великий пост, сразу войти в него трудно, надо включаться понемногу. Это как дидактика, как учение для школьников – ступенями, порциями, чтобы они могли постепенно все воспринимать.

В общем-то, чтение фрагмента Великого канона на первой седмице занимает очень малое время, всего 35-40 минут, но благодаря этому тексту рождается такое вдохновение, такое понимание себя и своей жизни, а вслед за тем и покаянное чувство. Ведь это же не просто «красивые слова», а святой, Андрей Критский делится с нами своим самоощущением,

Он говорит: «Я каюсь, и вы вместе со мной кайтесь. У меня получается, и у вас получится!». Он – как старец, который беседует с тобой, полностью тебя воспринимает.

И, хотя между нами очень большая разница, он – старец, а ты – просто грешник и новоначальный, но ты, слушая его, входишь в резонансное с ним состояние и пользуешься его молитвой, его смирением, его сокрушением и его опытом.

Ты у него учишься: «Делай как я, ведь и я тоже каюсь, прошу прощения, сокрушаю сердце». Это учительство осуществляется каждый раз, каждый Великий пост. А на 5-й седмице поста Великого уже весь канон, как некое стройное целое, возникает, и вместе с житием Марии Египетской раскрывается во всей своей полноте. Теперь он звучит как особое молитвенное состояние и действие – «стояние». Удивительно, что у нас это сохранилось.

К сожалению, в Сербской Церкви от канонов сохранились только ирмосы, текст они не читают. И только Великий канон они поют и каждый тропарь пропевают, как было и в глубочайшей древности. У нас пропевать гораздо труднее, чем у греков, и не столько для исполнения, сколько для восприятия. У греков было пение не многоголосное, а один тон, как у нас знаменный распев, так легче услышать слоги и слова, они легко читаются и слушаются когда идет унисон, а не гармоническое звучание. То, что у нас тропари Великого канона читает священник – это очень хорошо, это дает возможность понять и почувствовать красоту и смысл канона.

Ритмическая церковная поэзия

– Расскажите, пожалуйста, о строении канона, об удивительной связи ирмосов и тропарей, о драматургическом развитии, развитии настроения внутри самого канона?

– Несколько слов о жанре канона, как говорят филологи и ученые. До появления канона было двухсотлетнее, почти полностью поглотившее все творческие силы, господство Кондака, который начался с творчества Романа Сладкопевца. Он однажды публично опозорился, Богородица его пожалела, дала ему дар песнетворчества и пения таких кондаков. Они стали невероятно популярны, народ очень любил их.

Как раз в этих кондаках и была впервые употреблена (не будем говорить о нюансах и исключениях, но в кондаках это стало общим) так называемая ритмическая церковная поэзия, чередование ударных и безударных слогов и сам способ построения строфы кондака, повторение строфы-образца последующими 24-ю одинаковыми по ритмической структуре строфами-икосами. Принцип точного повторения мелодии и ритма ирмоса последующими строфами-тропарями был использован в канонах.

У Романа Сладкопевца первая строфа, которая называется «Кукулий» или «Проимион», то есть «вступление», была нагружена мощным символизмом, глубоким богословским смыслом, а дальше шли строфы «для простаго народа», которые раскрывали содержание самого действа, допустим, Рождества Христова, Преображения Господня или других великих праздников. После высокого вступления шли диалоги разных действующих лиц, их переживания, объяснения обстоятельств – возникала некая картинка, которая слушалась с большим вниманием.

Певец пел эти строфы, а народ подпевал припев в конце каждой строфы.

В кондаке было около 24 строф, и такое пение было полным восторгом для народа, который наслаждался таким богослужебным пением в течение двухсот лет. Развитие церковного творчества продолжалось и дальше, но со временем на общецерковное богослужение повлияла монашеская традиция. На рубеже VII-VIII веков отличительным признаком монашеского богослужения становится канон, праздничность богослужения отходит на второй план.

Что монахи хотели сказать этим каноном? Вот тут надо сразу отметить, что в отличие от яркого и заменяющего проповедь рассказа о празднике или событии, монахов и людей аскетического уровня стали интересовать глубокие и важные мысли, рождающиеся при осознании истории, символика вспоминаемых событий. Скажем таким смелым словом, это было попыткой создания глубоко осмысленного и продуманного «богословия истории».

От сотворения мира и до Страшного суда

На что же они опирались в своих поисках? Как говорил нам наш профессор Московской духовной академии о. Владимир Иванов, и как об этом писал Сергей Сергеевич Аверинцев в своем сочинении «Поэтика ранневизантийской литературы», средний византиец знал всё – от сотворения мира и до Страшного суда, до Второго пришествия. Он себя осознавал совершенно четко, твердо – в пространстве между началом и концом мира, осознавал себя в моменте этой священной истории, в которой он находился.

Кстати, это же осознание присутствует и в Божественной литургии – воспоминание событий от самого сотворения и до конца мира, до Второго пришествия. Это было знанием и системой духовной ориентации любого человека, любого христианина. Ведь недаром не только для тех, кто собирался креститься, Великий пост начинался с чтения «В начале сотворил Бог небо и землю…» и повествования о творении всего мира, знаменитой беседой на «Шестоднев» Василия Великого и других святителей – те самые «уставные» чтения, к которым обращались во время Великого поста. Тут важно было осознание непрерывной связи с началом, с Адамом и Евой и с нашим временем: что сегодня должен сделать ты?

Итак, что же стало опорой в творчестве монахов-песнотворцев? Определенные места из Священного писания Ветхого завета, избранные задолго до христианских времен.

В Александрийском и Ватиканском кодексах, а также в нашем знаменитом Синайском кодексе, который сначала хранился в Санкт-Петербурге, а после революции был продан в Британский музей в Лондоне, после «Псалтири» следовали так называемые «Библейские песни». Они были разнообразны: в Александрийском кодексе был один состав, в других списках – несколько другой.

Для чего надо было прочитывать или пропевать эти песни после чтения Псалтири? Это некие остовы для мысли, для осознания истории, на которые ум должен опираться, чтобы вспоминать что происходило в древности и осознать, почему мы сейчас так живем. Первая песнь – это исход из Египта и спасение избранного народа, Пасха, вторая песнь – по Второзаконию, путешествие в пустыне. И дальше, и дальше – вплоть до песни «Трех отроков», которая сейчас является основой для седьмой и восьмой песни канона. Эти песни – опоры, столпы.

Очень вдохновенно говорила об этом наша прославленная пианистка Мария Вениаминовна Юдина: не только книга о. Павла, а всё миросозерцание христианства держится на неких опорах, столбах, на них же и утверждается «Столп и утверждение Истины» – Церковь Святая. Мы просто даже сейчас не подозреваем, что события-символы Библейских песен во все века служили такими столпами-опорами, на которых держится конструкция мировой истории, мысль опирается на них. Монахи это особенно ярко чувствовали, как поётся в ирмосе Третьей песни канона на Вознесение:

«Силою Креста Твоего, Христе, утверди мое помышление, во еже пети и славити Божественное Твое Вознесение».

И вот эти избранные древними людьми библейские события, собранные в Библейских песнях – наиболее яркие, песненные, запоминающиеся – стали осознаваться уже в христианстве в свете Нового Завета. Это те же самые столпы, на которых и мы можем строить, видеть созерцать и осознавать – для чего мы, христиане, живем».

Столпы истории

В двух словах трудно об этом говорить, но, все же, как возникает миросозерцание, мировоззрение человека? Ребенок сначала находится в своей кроватке, для него весь мир сосредоточен вокруг его кроватки, и мама – это все. Потом он вылезает из кроватки, ползает на полу, его пространство — его комната. Потом он доходит до кухни – еще расширилось пространство. После того, как он охватит уже всю квартиру, он выходит во двор. С каждым днем у него будет постоянное расширение сферы его мировоззрения. Потом он идет в школу, включается в этот круг – дерется со сверстниками и другими мальчишками из соседней школы. Улица, район, Москва. Кроме этого, он должен изучить не только географию нашей страны, а всего мира!

В конце концов, чтобы осознать себя как личность, он должен познакомиться со всеми цивилизациями нашего мира – существующими и древними. Мало кому это удается полностью, некоторые остаются на уровне десятого класса, на уровне армии, даже до старости. Но нам требуется действительно осознать и понять, что мы делаем на этой земле?

Мы читаем такого-то писателя или поэта, слушаем такую-то музыку и у нас, в нашей сфере потихонечку начинают выстраиваться некоторые вертикали и горизонтали, осознание мира и того, что было в нем, включая Японию, Китай, Индию, Южную Америку с цивилизацией Майя и много чего еще. Мы не можем охватить все, это невозможно, но у нас есть интуиция. Наша вертикаль и горизонталь, словно полочка, заполняется одним писателем, другим, музыкантом, поэтом, историком и все это вместе у нас выстраивается, но нам нужен смысл.

Вот в этих Библейских песнях, которые были взяты из Священного Писания, из глубокой древности, монахи увидели опоры постижения смыслов, они выстраивают вертикаль отношений человека и Бога.

И эти песни, эти столпы мы осознаем не только лишь, как фрагменты ветхозаветной истории, мы смотрим на эти события именно в свете Нового Завета. И вот эти опоры осознаются нами в новозаветном смысле. Может быть, я ошибаюсь, но я беру на себя смелость сказать: Богослужебный канон – это постоянно работающая система космической навигации, без которой наш Корабль-Церковь может потерять стабильность своего полёта, а космонавты-христиане постепенно могут потерять осознание осуществления своей цели в истории, отклониться от курса и потерять понимание своего путешествия ко Христу для вневременного соединения со Своим Главой в Царстве Небесном. Вот какое важное значение имеет в богослужении и жизни любой девятипесненный Канон, постоянно и ежедневно читаемый и поющийся в православных храмах.

Основа, ось и смысл богослужения

Меня очень много лет занимает одна мысль. Когда Господь после воскресения присоединился на пути к путешествующим Луке и Клеопе, а шли они от Иерусалима в Эммаус (это почти час пятнадцать – как раз как лекция академическая), о чем они говорили?! Взял бы кто-нибудь из апостолов и маленький конспектик бы сделал! Записал бы, о чем шла речь – ведь так интересно! Почему не записали? А Лука-то вообще ученый человек, историк, врач, писатель высшего класса – сделал бы приложение к Евангелию, написал, о чем говорил Господь тогда по дороге! Меня долго эта мысль мучила! Студенты, они же всегда записывают все, а здесь-то: что же Он говорил?!

Потом, наконец, мне пришло в голову: они записали! Как записали? Своей традицией, своим восприятием. «Начав от Моисея, из всех пророков изъяснял им сказанное о Нем во всем Писании» (Лк. 24, 27). Так растолковал им о Мессии Сам Господь, а что сделали преемники апостолов? Они этот принцип употребили в структуре богослужения. Всё всенощное бдение, которое сформировалось значительно позже, это же постоянное сопоставление Ветхого и Нового заветов. Идет ветхозаветный псалом, потом новозаветные стихиры, потом снова стих из древней Псалтири, и снова стихира. Принцип: стих – Псалтирь ветхозаветная, стихира – исполнение в Новом Завете. Всё всенощное бдение, оно так и идет: древний – новый, древний – новый.

Берется древнее событие, например, переход через Чермное море, осмысливается в новозаветном плане и присоединяется к переживанию событий того или иного праздника. В этом — основа, ось и смысл богослужения. Это как раз то, о чем Господь говорил Луке по дороге в Эммаус. Канон имеет такое же строение. Каноны тоже основываются на этой форме. А строятся они просто поразительно. Как-то один ученый сказал, что мы слышим ритм и звуки Псалтири в наших современных богослужебных канонах. Очень интересное наблюдение. Но почему? Да по тому, что наши монахи не вслушивались и не вглядывались в стихосложение и принципы древнееврейской традиции, они не обращали внимания на древние корни и звуки древнееврейского языка, они взяли и, ничтоже сумняся, то, что поется в Псалтири на греческом языке, восприняли как исходник. Ритм и звуки греческого перевода Псалтыри стали эталоном.

Ударные-безударные

«Воифос кэ скепастис / эгенето ми ис сотириан» – так это звучит по-гречески. «Помощник и Покровитель бысть мне во спасение…» – это Библейская песнь Моисея. Так, как она звучит по-гречески, так авторы первых канонов взяли ее и стали в таком же точно ритме, в таком же точно созвучии, с таким же чередованием ударных и безударных слогов строить свои новые гимнографические тексты – тропари канона, и эта традиция дошла до нашего времени.

«На недвижимом, Христе,/ камени заповедей Твоих/ утверди мое помышление» – ирмос третьей песни канона – такой вот краткий-краткий ирмос, всего-навсего три колона.

Что такое кОлон — это часть стиха. Слово «стих» вовсе не значит всё стихотворение, а просто одну строку из строфы. Строфа – это значит весь тропарь, состоящий из нескольких стихов-строк. Колон – это единственное число, во множественном числе это слово будет по-гречески кола, ударение на «а», как профессора, доктора. Хотя по-русски правильнее надо было бы говорить «профессоры, докторы». А колон во множественном числе будет «колоны».

Все строфы Песни канона должны иметь одинаковое количество слогов в стихе, и фиксированное точное место ударений в колоне. Вот такой интересный принцип изложения молитвы, стремления к Богу, совсем не простой, а временами даже изысканный. Попробуйте сказать что-то, используя слова именно с такими ударными слогами! А вот песнотворцы подбирали слова с нужным количеством слогов и ударений. Этим монахи занимались! Сидели в келье и считали ударные и безударные слоги. Причем, читаем об этом даже в житиях.

Почему же Иоанн Дамаскин был разоблачен в том, что он нарушил повеление своего игумена, который запретил ему сочинять, а он сидел и творил стихиры заупокойные? Да по тому, что игумен шел раз мимо кельи Иоанна, а он там считал слоги: «Та та, та-та та та! Пом-пом-пом пом!». – «Так, что он там делает? Сочиняет стихиры? Я ему запретил!» Монахи не гнушались подсчетом слогов и ударений. Там, конечно, шла мелодия, которую мы не можем восстановить. Но слоги и ударения прослеживаются в точности от шестого века до наших дней! И какой красоты и тонкости достигали эти, казалось, грубые и простые монахи!

Вот ирмос Четвертой Песни Великого канона:

Посмотрите, как построена эта строфа! Насколько она изысканна! Повторы рисунка ритма, вставки, рефрены! Это как скелет, на который идет нанизывание плоти, тропарей. И по-славянски это так же построено, не полностью, но работает, действует.

Вот, например, Троичен и Богородичен четвертой песни:

«И раждаеши, и девствуеши/, и пребываеши обоюду естеством Дева,/ Рождейся обновляет законы естества,/ утроба же раждает нераждающая./ Бог, идеже хощет,/ побеждается естества чин:/ творит бо елика хощет».

С Триодью на Марс

Кто скажет, что это не поэзия?! Но большинство людей, стоящих в храме, даже не задумываются, не знают, сколь изысканна эта схема, и как виртуозно Андрей Критский сумел вложить в эту схему всю глубину покаяния, сокрушения, вместо ударений взяв на вооружение ритм, для полного выражения того, что мы хотим понять и почувствовать. И действует, и работает! Это парадокс, это чудо, и мы радуемся этому!

Я не знал этого, хотя вырос в храме, слышал, как Великий канон читал мой отец, а потом – Святейший Патриарх Пимен, мне очень нравилось его слушать, но мне даже в голову не приходило, что в строках Великого канона – космос!

И так построено большинство канонов, они до сих пор действуют и работают. А вот о чем именно говорят тропари – тут надо уже углубляться в историю Ветхого завета, в Евангельские события, без знания Священной истории ничего не поймешь в Великом каноне. Надо постепенно развивать свою сферу сознания и до конца своей жизни окультуривать неразработанные интуицией места, некоторые из которых надо отметить, слушая канон.

Публично признаюсь в грехе, Иоанна Златоуста люблю невозможно, но прочел всего два тома, а все остальное мне неведомо. А что ж ты любишь-то, отец Сергий? Мне достаточно было даже немного прочитать, и я полюбил святителя всей душой! А что же ты не почитал дальше? А некогда! Не успеваю. Вот так и в церковной жизни. В Постной Триоди такое богатство, такая красота, что объять всю ее почти невозможно. Несколько раз давал себе слово не пропустить ни одного дня Великого поста, все прочесть! Мне уже 63 года, а у меня есть белые места в Триоди, которые я никогда в жизни не читал! Грех. А это такое богатство красоты, такое обилие смыслов! Хватит не на одну жизнь. Хочешь слетать на Марс и обратно, возьми Постную Триодь, наконец прочитаешь!

«Университетские» византийцы и монахи

– Монашество, аскеза, отказ от всего лишнего, всего ненужного и вдруг — такая скрупулезнейшая, тончайшая, филигранная работа поэтическая… Это такая греческая любовь к красоте?

– Вопрос очень трудный, я об этом у нескольких знающих людей спрашивал. Тонкость, структура, красота, поэзия с определенным, не искусственным количеством слогов – монахи на это шли сознательно, это не просто для украшения своей монотонной жизни в келье. В эту схему они вкладывали всю свою душу. Душа звучала по-другому, она реагировала по-другому, и в этом есть некоторый ответ, почему канон так сильно воздействует на слушающих его до сих пор.

Кстати, аристократические и многоученые «университетские» византийцы не признавали подобной формы, они считали, что это не соответствует античным формам классического стихосложения, что это профанная поэзия. Что с них взять – монахи, все это несерьезно, в аристотелевской поэтике нет места такой поэзии. Многие позднейшие ученые тоже считали, что Великий канон написан прозой. Только лишь 150 лет назад, почти случайно, была открыта для европейской науки тайна поэтики канона.

Правда, церковные греки никогда и не теряли этот способ стихосложения, и писали новые каноны и тропари по этим древним правилам и не придавали большого значения тому, что они знают. Хотя западным ученым можно было взять текст и на пальцах просчитать, действительно ли он сложен по такой форме или это только выдумка. Каждый человек может проверить любой текст греческого канона и убедиться в этом. Я думаю, что здесь имеется глубокий смысл.

Но лишь из-за того, что писчий материал был весьма дорогой, строки канона ни в коем случае не писали широко, как стихи, и до сих пор в греческих книгах, вот эти строфы канона излагаются совершенно как проза. Но, исполняя канон, монахи чувствовали ритм, понимали, где нужно делать паузу, они ощущали это изнутри, им не надо было разбивать эти строки на специальные схемы и строфы. Это продолжается даже до сего дня: некоторые песнопения поются по тем же схемам, которые писал и Роман Сладкопевец и Андрей Критский. Есть даже такое слово «подобен». Творческие люди, конечно, использовали эти выработанные схемы и писали свои тексты на прежние ритмы и на прежние мелодии.

– Андрей Критский выражал свои личные глубокие переживания, писал от себя, но опираясь на структуру. Здесь, наверное, можно говорить о некоторой важности внутренней структурности при внешней свободе выражения?

– Я спросил у профессора, отца Платона Игумнова, который перевел на русский язык два кондака Романа Сладкопевца: «Скажите, почему у Романа Сладкопевца все построено на математических схемах, которые он же сам и установил. Следовать этим схемам было мучением или для него это было естественно?» Он говорит: «Мне кажется, что это у него был такой святой дар от Богородицы, он не мучился с соблюдением схемы, а просто легко и благодатно писал». А другим, конечно, было тяжелее, другие трудились, чтобы уложиться в ритм. Даже в Великом каноне есть случай, когда слово ритмически разрывается. Не сумел уложиться в ритм, ну и что? Как в 50-х годах, в университетской среде были такие шуточные стихи, друг другу писали начинающие поэты:

«Ветры северные ду-
ют гулять я не пойду».

И греки так же делали. Есть такие приемы, которые облегчают восприятие в музыкальном исполнении. Здесь можно вместо одного слога сделать два, их можно уложить в мелодию. И это не так страшно, это не обязательно, чтобы было точно так, как в первоисточнике. Все-таки Роман Сладкопевец совершенно бесподобен, по своей легкости, красоте и точности, соответствию рисунку и ритму строфы.

Лаконичность или «кудрявые песнопения»

– А ведь святитель Андрей Критский писал и другие каноны. Мы слышим их на богослужениях?

– Да, он написал много канонов – на Пасху, на многие другие праздники, но они не исполняются. Вопрос очень трудный, я, как человек, очень любящий Андрея Критского, ревновал. Сказал отцу Матфею Мормылю: «Почему убрали из употребления канон Критского?» – он говорит: «Отец Сергий, знай свое место, Церковь так решила!». Я не сдался, говорю: «Отец Матфей, ваш ответ меня не полностью удовлетворяет, ведь Андреем Критским были написаны трипеснцы на каждый день Страстной седмицы Великого поста, и их вытеснили трипеснцы следующих песнотворцев, но редакторы Триоди не смогли их полностью вычеркнуть и больше не переписывать, они были отодвинуты на Повечерие, но сохранены».

То есть, писчий материал дорогой, надо бы составлять книги покороче, но нельзя! Там такая красота, что нельзя выбрасывать. До сих пор на Повечерии, правда, по большей части, в монастырях по кельям их читают. Кое-что сохранено, но не все, например, мы не слышим Четверопеснец Великой субботы, и это печально. Ведь люди их читали и в XII, и в XIV веке! Преподобный Сергий читал эти каноны св. Андрея Критского у себя в Троице-Сергиевском монастыре, а потом пошли новые книги, новые переписывания – уже без этих текстов.

Почему Церковь предпочла другие песнопения? Вот некоторый ответ, опять-таки чисто предположительный: Андрей Критский был аскетом, монахом, он не любил большие и кудрявые песнопения. Для монахов это было хорошо, а для светских? «Что это они там такое заунывное тянут? Надо бы как-то подкрасить!» А преподобный Иоанн Дамаскин в монастыре не воспитывался, он был министром финансов, потом ушел в отставку и принял монашество. Можно предположить, что в своем творчестве он пошел на некий синтез принципов Андрея Критского со светскими чаяниями. Его песнопения стали так популярны, что решили принять их в общее употребление.

А Феодор Студит, который жил после Иоанна Дамаскина и Косьмы Маюмского, он был, действительно, монахом с детства, и он так любил творения Андрея Критского, что пытался восстановить в богослужении то, что было утрачено в творчестве Иоанна Дамаскина и Косьмы Маюмского, и восстановил! История богослужения – такая интересная вещь, что в нее можно углубляться и углубляться, искать и сравнивать, открывать удивительные вещи!

– Кажется, в современном искусстве, дизайне отказались от витиеватости, модной в века барокко, а прежде – в Византии. Мне кажется, что современному человеку близка лаконичность и аскетичность. Когда сегодня читаешь тропари Великого канона Андрея Критского, то удивляешься пронзительности и точности его мысли. На первой неделе Великого поста наш современник, придя на службу, из офиса, где он считал какие-то цифры или продвигал проекты, с улицы, забитой пробками, вдруг он оказывается в другом пространстве…

– Это загадка. Я не могу объяснить ее. Такая сила, энергия, благодать есть в текстах Андрея Критского, и почему-то нет у нас. Ведь мы в богослужебной комиссии редактируем и составляем тексты, почему у нас не звучит так насыщенно, а у Андрея Критского звучит? Не могу объяснить. Это, мне кажется, соотносится вообще с опытом церковным, духовным, многих и многих людей.

Во-первых, никогда монахи не говорили лишних слов, все их творчество – это небольшие, краткие изречения, все «Добротолюбие» из таких речений составлено. От некоторых монахов остались буквально две-три мысли изложенные ими, больше ничего не нужно было. Один монах сидел в келье среди пустыни, никого не видел, постился, молился, страдал, боролся с грехами, с бесами, уже победил все и когда уже много поколений спустя его нашли и спросили: «Скажи, что самое важное в жизни?», – вдруг этот монах говорит одну фразу: «Братья, самый страшный грех – это сребролюбие!». С чего бы это? Он что, был министром финансов? Нет. А что же у него там, в пустыне, деньги были? Нет. Но он прозрел корень зла – вот, что удивительно. Когда он эти слова сказал, монахи их записали и до сих пор эта строчка обжигает всех нас. А почему она действует? Потому что у него вся жизнь вложилась в это одно изречение.

Пушкин позавидовал бы

Творчеством Андрея Критского я всю жизнь занимаюсь и поэтому о нем больше всего говорю. В чем же тайна его воздействия? Это тайна… Знаете, как мне это открылось? Когда я писал работу по Канону Андрея Критского, я был дьяконом, между службами бегал в отдел рукописей и очень много их посмотрел. Как-то раз прибежал в Библиотеку иностранной литературы, заказал том, открыл – о, канон на Рождество Христово на греческом языке, думаю, дай-ка посмотрю. Читаю – какая сила, какая мощная сила! Откуда? Почему она сохранилась здесь, в итальянском издании Болонского университета?

Пытаешься перевести эти удивительно крылатые слова. Берешь бумагу, берешь авторучку и она становится каким-то странным таинственным инструментом, она начинает словно выжигать слова на бумаге! И ты пишешь свой перевод: «Бесплотный воплощается, и Зиждитель зиждется, Неприступный пеленается, и оскудевает Тот, который весь мир сотворил…». Вот эти слова, которые ты пишешь, оказываются насыщенными такой силой, что любой поэт позавидовал бы! И это я на русском языке переписываю, а слова исполнены великой силы! Это загадка!

Что я стал делать? Я брал тропари из канонов Андрея Критского, которые обладали невероятно мощной энергией, и писал их в поздравлениях архиереям и разным батюшкам. Они получали и говорили: «О, вот это да! Как же сказано о Пасхе, о Рождестве!» Я, простите, эксплуатировал эти тексты, но лучше не скажешь ведь! Я, конечно, не скрывал авторство св. Андрея, наоборот, говорил об этом. И даже одна моя цитата из неопубликованного Пасхального канона св. Андрея Критского была использована Святейшим Патриархом Алексием Вторым в Пасхальном послании, сейчас не помню какого года.

Хочу покаяться еще в одном грехе. То, что звук записывается на современных диктофонах, – это понятно, электромагнитные колебания, их можно как-то записать, а потом воспроизвести. Но для меня совершенно непонятно всю жизнь и до сего дня, как звук воспроизводится с виниловой пластинки, а раньше была еще и граммофонная. Игла стальная ездит по бороздке и звучит симфонический оркестр. Пусть, не во всей полноте, как сейчас это возможно, но звучит же! И у меня такое представление, когда я беру в руку свою «граммофонную иглу», то есть, авторучку, начинаю переводить текст Андрея Критского, словно начинает звучать симфонический оркестр – небо открывается! Он по-гречески написал, этот греческий текст напечатали в Риме, я пришел в библиотеку, взял ручку, стал переводить, и как он вдруг начал звучать!

Поэты, если бы знали, то они цеплялись бы в тексты Андрея Критского и кричали бы: «Я хочу тоже так написать! Объясните мне, как он смог вот так?» Это совершенно непостижимо, непонятно. Я думаю, Пушкин позавидовал бы. Если бы его хоть пара строк употреблялись бы в Триоди на службе, он был бы счастлив. Он был бы счастлив. У него гениальные строки, а в Триодь не вошли…

Я это ощущаю потому, что есть тропарь и кондак, мною сочиненные святителю Киприану, которые вошли в богослужение. Конечно, такого воздействия, как у Андрея Критского, у этих тропарей нет, а все равно вошли в богослужение. Кто-то пропоет, кто-то прочитает, но это большое счастье. А святые, древние гимнотворцы, написавшие мощнейшие, насыщенные слова, любого поэта могут перекрыть своим видением, своим восприятием, своей огненной строкой. Если бы у нас полностью выполнялись «уставные чтения» – чтения лучших фрагментов из произведений самых лучших ораторов, писателей, музыкантов, поэтов, — то человек, который прослушал бы за целый год такие классические образцы, сам бы стал другим, он бы совершенно внутренне изменился. Это ничуть не хуже курса университета.

Какое богатство заложено в Церкви! Оно собрано со всех времен, со всех эпох и со всех национальностей – это просто чудо. Как это воспринять? Надо постараться отбросить все свои мысли, погрузиться всей душой, вдуматься в текст, попробовать находиться в резонансе с преподобным отцом, который нам помогает каяться и спасаться.

Голос потаенной музы

– Когда был сделан перевод на церковнославянский язык, на ваш взгляд, адекватен ли он греческому тексту, первоисточнику? Попал ли он в ритмическое смысловое значение, которое закладывал автор? Делаются переводы на русский язык, есть стремление сделать тексты канона более доступными, более понятными…

– Один западный ученый сказал ещё в позапрошлом веке: «Когда я слушаю греческое богослужение, то я ощущаю, что я слушаю голос таинственной музы». Он улавливал в текстах богослужения корни особенной поэтики, он еще не знал, но понимал, что там что-то спрятано. Когда мы берем славянский текст, то мы видим, что изначальная схема никаким образом не отображена, не ставили такой цели наши древние переводчики, они благоговейно переводили то, что они слышали и видели. И каким-то непонятным, необъяснимым способом у них получилось. Наверное, их духовное состояние было настолько высоким, что они смогли передать авторское ощущение, авторское понимание и сумели вложить его в славянские строки.

Мы чувствуем ритм их тропарей, действительно, как некий голос потаенной музы. Ритм заложен и в славянском переводе, он не в полной точности соблюдается, как у греков, но он сохранен. Это чувствовали древние, но не пошли на четкое соблюдение слогов, ударных и безударных, и правильно сделали. Мы бы, в отличие от греков, этого бы не поняли. Перевод на русский язык делает нечто интересное и странное. Твое мировоззрение, сформировавшееся в век научно-технического прогресса, твое мировосприятие, твоя вера в счастливое будущее – это все начинает просачиваться в текст, и ты, волей-неволей, делаешь его более простым, плоским и понятным. Ты вносишь туда совершенно чуждое тому, что было у Андрея Критского. Как-то давно я читал украинский перевод, сделанный доктором Процюком, который переложил канон Андрея Критского «онегинской строфой»! Как вам сказать… Это читать невозможно! Это полное несовпадение! Он все делал благоговейно, с любовью, с радостью, но эффект оказался совершенно противоположным! Нельзя передать византийский текст «онегинской строфой». Как опыт – да, а чтоб в Церкви читать – никак не возможно!

В славянском переводе сохранилась тайна византийского текста, и стоит потратить некоторые свои умственные силы, свое время, чтобы вдуматься и постараться понять. Почему одни воспринимают канон, а я не могу? А ты подумай, что у тебя внутри не совпадает с той древней традицией, духовной, возвышенной. Сотни тысяч людей понимали, а ты не понимаешь.

Я раньше немножко плохо думал о начале ХХ века, считал, что в то время все люди совершенно от Церкви отошли, пока не наткнулся на цитирование какой-то стихиры Новоселовым. Пришел человек домой после службы и пишет в дневнике: «Какие же там были хорошие слова!», – и далее он цитирует стихиры и места из канона, и я думаю: «Удивительно!». И далее Новосёлов пишет: «Да, бывает трудно читать славянский текст и понимать не всегда легко, но читаешь-читаешь, вроде бы ничего такого особенного нет, и вдруг такое слово попадется – благодать так и зальет… ».

Эта тайна сохранилась в славянском переводе, а в имеющемся русском – уже не заливает, маленькой струйкой из-под крана только. Есть выход только один – дождаться. Может быть, растет этот мальчик или девочка, благодатный мальчик, молитвенный, добрый, ласковый и талантливый, вдруг у него получится перевести на русский язык? Вдруг он возьмет и перенесет на русский язык то, что было в греческом и славянском. Это вполне возможно! Церковь вовсе не закрыта от подвижников, новых творцов, которые смогут так же возвышенно и прекрасно, замечательно передать тайну покаяния…

Кстати, недавно я читал молитвы, написанные на русском языке, одного подвижника, который подвизался на Горе Афонской и еще где-то, я почитал, и мне так понравилось! И что? Мы должны от этого отрекаться? Мы консерваторы? Нет, возьмите и сделайте так же, как у него получилось, и мы скажем: «Ой, как хорошо!». Будем только радоваться! Но пока что-то не получается…

В начале…

– Но ведь погружения в события древней и новой Священной истории буквально пронизывают весь строй богослужения…

– Хотелось бы дополнить мысль о форме канона Андрея Критского, мысль о тех опорах ума, опорах человеческого сознания, молитвенного смирения и миросозерцания примерами из богослужения Великой субботы. Не будем искать древние формы, а вспомним, как оно сейчас совершается.

В Великую субботу служится литургия Василия Великого, которая начинается с вечерни, во время которой читаются пятнадцать паремий – текстов из Ветхого завета. Чтецы стоят перед плащаницей, Господь лежит во гробе посреди храма – голова к северу, ноги к югу. И каждый стоит перед плащаницей. Это то самое мгновение, которое важно пережить человеку любого уровня, любого состояния.

И богослову, и мыслителю, и простому рабочему, и водителю троллейбуса нужно осознать, что произошло: Творец всего мира лежит умерщвленный. Как это произошло?! Что произошло? Осознай, что! И вот тут начинают очень важные тексты звучать. «Мир всем», – говорит священник, а затем начинается чтение: «В начале сотворил Бог небо и землю» – мы опять возвращаемся к самому началу! То есть, Спаситель лежит в каменной пещере, мы стоим перед гробом Господним и созерцаем Его обернутое и распростертое тело, мы видим Его лик святой и Евангелие лежащее, и в это мгновение начинают читаться те же самые места из Священного писания, на которые мы должны опираться во всей своей жизни.

Мы должны их осознать, пропустить через себя. В этот момент происходит наше восстановление, воссоздание нашего мировоззрения, растерянного грехами, заботами, суетой жизни большого города. Как будто в нас заново устанавливают программу, как на компьютере, которая должна в нас работать, но мы должны осознать, что произошло. Паремии как раз восстанавливают связь с богослужебным каноном. И вот, во время чтения паремий приходит время первого пения, открываются Царские врата и хор поет: «Поем Господеви, славно бо прославися: коня и всадника верже в море…» – а это ведь тема первой песни канона, но здесь звучит как пасхальное песнопение, мы осознаем, что скоро будет Пасха. Все наше спасение связано с этим событием, это основа, на которой зиждется все.

Потом Царские врата закрываются, читаются следующие паремии, идет-идет история, а затем снова отверзаются врата: «Отроки в пещи». Что они пели? «Господа пойте и превозносите Его вовеки» – идет собрание всего сотворенного к прославлению Творца, Бога-Вседержителя, мы осуществляем то, к чему был призван Адам, но не смог выполнить это призвание.

А что в это время поётся? Точно то же, что поется в седьмой и восьмой песни канона. Восстанавливаются, утерянные за год, связи и возможность существовать, смело смотреть Господу в глаза и говорить: «Господи, я понимаю, я – грешник, но я так ценю Твою любовь, я нахожусь в сфере Твоего влияния, в сфере Церкви, это — моя жизнь, мое жизнесозерцание, за которое можно и всю свою жизнь отдать». И так мы подходим к Пасхе и к Воскресению. Каждый канон связан с этой важной схемой, опорой. Это богословие истории, философия истории и вообще смысл нашей жизни. У каждого человека должно быть полное осознание, что вся жизнь мира строится на основании Священного Писания, истории древней и истории новозаветной, которая пронизывает сейчас все твое существо. На этих опорах и должны существовать люди как разумные и знающие Бога существа, поэтому так важны все каноны… Но часто мы пропускаем их мимо ушей, мы их не слышим.

История Нового завета

– А ведь каноны читаются в храме каждый день… Вы сказали, что византийцы жили с ощущением себя во времени – от сотворения мира и до Второго пришествия, значит, каждый день, человек, слушая канон, проживая его, может учиться соотносить себя с этой линейкой времени, и тогда этот самый день, мгновение тоже становится частью вечности…

– А как же? Чтобы закончить вот эту мысль, связанную с мировоззрением каждого человека, поделюсь еще одной мыслью. В Великую субботу, уже следующей ночью, в половину двенадцатого, начинается Пасхальная полунощница, а перед ней час-три читается книга «Деяния Святых Апостолов». С какой стати «Деяния»? Почему не Евангелие про распятие, про погребение? Почему читается именно книга «Деяний»? Это глубоко мировоззренческая вещь! Чтобы осмыслить то, что произошло, когда Господь воскрес. Мы восстанавливаем то, что было сразу после Его воскресения. Подобно Большому взрыву, создание всего нашего мира – мы не можем представить, как это было, невозможно это осознать. Ученые говорят: «Мы не можем понять, как это произошло! Мы отсчитываем секунды и пытаемся представить, что было после этого Большого взрыва!».

И вот, перед самой Пасхой стоит псаломщик и читает книгу «Деяния»: апостолы пошли туда, потом собрались в Иерусалиме, потом Павел пошел в Дамаск, потом отправился в Рим? О чем это здесь? Вот тут есть мысль, очень важная мысль, высказанная Георгием Кедриным, византийским историком (XI в.). Мне Бог послал читать его историю на славянском языке, представьте себе: огромная старинная книга. Бестселлер! Там такое написано – ужас! После этой книги, читая нашу современную историю, все кажутся преподобными! Эта книга названа символически, грандиозно… Опять же, где наши поэты и писатели, чтобы учиться делать новые заголовки для своих творений? Книга об истории Церкви называется «История Нового завета». То есть, после книги «Деяний» шло продолжение новозаветной истории и какое? Иерусалим, древний Рим, Византия, история шла-шла-шла, со всеми ужасами, страстями, убийствами (страшно просто!), шла-шла через века и страны и дошла до наших дней.

Сегодня – это тоже история Нового завета. Псаломщик, читающий перед Пасхальной полунощницей «Деяния», должен за несколько часов прочесть всю эту историю Нового завета, включая историю России, Москвы и закончить тем, что десять минут назад наши прихожане сели в троллейбус, приехали в храм и сейчас мы будем праздновать Воскресение Христово. Так замкнется цикл – от Воскресения Христа до нашего времени. Так происходит вживление в осознание прошедшего времени и смысла настоящего времени для тебя самого. Лучше не придумаешь! Как же это удивительно! Если ты образованный человек, умный, то ты должен осознать, почувствовать смысл этой страшной земной истории, дойти снова до рая, до Второго пришествия. Уже мы все освобожденные, спасенные, но добровольно спасенные. Приползает змей и говорит снова: «Яблочко хочешь?», – Человек содрогается в ужасе от всей земной истории, вспоминает и говорит с экспрессией: «Нет!!! Ни в коем случае! Я знаю, чем это кончилось, иди отсюда!!!».

– Но он предлагает всякие другие варианты, и ты соглашаешься каждый день…

– «Нет-нет, я это уже знаю, этого не надо! Я буду с Господом, а ты уйди отсюда!» В Церкви происходит постоянное обновление, актуализация прошлого и будущего. Как в компьютерной технике: выделите текст и перенесите в новый файл, чтобы он не развалился. Нам все время помогают переносить наше сознание, чтобы мы понимали, что мы меняемся каждые семь лет, а наша личность остается незыблемой. Этому служит богослужение, молитва. Все в нас и в жизни взаимосвязано. Как про отца Павла Флоренского Андрей Белый говорил: «Зашел отец Павел Флоренский в комнату, а за ним тянулся длинный-длинный хвост цивилизации, истории, всего того, что он осознавал и ощущал». Мы в идеале должны, конечно, не как Флоренский, у которого была уникальная голова, а хотя бы немного, но осознавать всё прошедшее…

Ради маленькой монетки

– Здесь удивительная двойственность расширения мысли: и от частного — к общему, и, наоборот, от общего – к частному. В каноне к каждой точке сводится вся мировая история, и в то же время в этой точке, именно здесь и сейчас, именно в эту секунду находишься ты. Как лазерный луч, который входит в душу, можно пропустить его мимо, а можно с ним работать, с его помощью познавать самого себя и Бога. Давайте вернемся еще раз к тропарям канона…

– Вот, почти наугад.

«Аз есмь, Спасе, юже погубил еси древле царскую драхму; но вжег светильник, Предтечу Твоего, Слове, взыщи и обрящи Твой образ» (VI Песнь, тропарь 15-й).

Как же сказано! Почему «царская драхма»? Из твёрдого металла изготавливается изображение царя, кесаря. И потом это изображение вдавливается в мягкий металл – монету – одну, другую, много монет… Что же это значит? Я – человек, и на моем лице тоже может изобразиться вдавливанием образ Божий, объёмный, проработанный в деталях. Как говорил старец Силуан: «Вы все похожи на Господа Иисуса Христа». Я и есть та самая потерянная драхма. Почему светильник? Господь сказал про Иоанна Предтечу: «Он, есть светильник горящий и светящий». И вот как же емко сказано: приди, найди свой образ.

А в притче Евангельской, помните: Царство Небесное подобно женщине, которая потеряла мелкую монетку. Она бросает все свои дела, зажигает свечку, которая стоит три или четыре таких монетки, берет веник и начинает мести по углам, искать-искать, она тратит свое время, потом вдруг: «Ой, я нашла!». Позвала соседок, потратила еще десять монеток, чтобы отпраздновать находку. Как грандиозно, поразительно! Ну, закатилась эта монетка, улетела в угол, ну ее! «Неизбежные потери», как говорят в экономике, а Господь взял и пришел ради этой маленькой монетки. Неизбежные потери, пришел искать и восстанавливать Сам Господь. Как читается в Великую субботу, на службе Погребения Спасителя: пришел ты, Господи, на землю, чтобы найти Адама и не нашел его на земле, и даже до ада снизошел, ища его. То есть, искал даже до ада и нашел, и вытащил. Какая сила! И это в двух строках. Какая глубина, как интересно и важно это слышать.

– Для людей думающих, интеллектуалов, заботящихся о состоянии своего сознания, о красоте своего ума, мышления, питающих его из разных источников, мне кажется, в Великом каноне тоже удивительные строки есть, но и не только для них, для каждого – о погубленной красоте ума…

— Вот, три строки, лаконичные три строки:

«Вообразив моих страстей безобразие,
любосластными стремленьми
погубих ума красоту».

На что здесь обратить внимание? Воображение – это у нас слово истертое, здесь оно используется совсем не так, как у нас обычно. Греки очень ответственно обращались с такими словами. «Вообразив моих страстей безобразие…» Опять же, безобразие мы понимаем в нравственном или в эстетическом смысле. Есть такой смысл, но греки глубже копают.

Бог зла, смерти не сотворил, нет какого-то существа, которое было бы источником зла, оправдывало бы зло. Для добра и света есть опора в Боге, а для зла опоры нет. Потому что злые существа первоначально были сотворены Богом добрыми, они на самом деле добрые существа, ангельские, светлые.

И что же делаю я, придав образ тому, что не имеет образа? В нас есть образ Божий, а образа зла нет в нас. Я что делаю? Придаю образ тому, что не имеет никакого образа. Вот этими абсолютно несуществующими злыми образами я гублю ума красоту. Ум должен Бога отражать, он должен быть в соответствии с Творцом, в полном с Ним взаимодействии, он призван созерцать Творца, радоваться — так Бог и сотворил человека. Нет, я изображаю то, чего не существует, живу этим вымыслом и тем самым гублю красоту ума.

Если грубее сказать и проще: происходит страшная-страшная спекуляция дьявола на божественном. Он берет любовь юноши к девушке, мужчины к женщине и ее огрубляет до страшного состояния, до плотской страсти, он спекулирует на том, чего нет, как такового. Так он изобрел стриптиз: идет постепенное раздевание, так давайте дальше продолжайте, кожу снимите всю, косточки разберите. Что это, морок? Это беда, это грубое издевательство над человеком и над его богосотворенными прекрасными стремлениями.

В другом месте канона Андрей Критский еще серьезнее говорит: «Убил ум…», – то есть, я сам убил свой ум. Монахи что делают? Они делают постоянную тяжелую работу – возвращают образ Божий на свое лицо, трудятся, чтобы убрать эти страшные греховные мысли, которым никакого основания нет в природе, Богом сотворенной. Мы все призваны вернуть красоту божественную. У настоящих подвижников лица светятся. Как один умный человек сказал: «Все его решения в трудных моментах жизни отражаются на его лице». Он принял решение быть с Богом и этим наполняется его лицо, оно дышит полнотой жизни божественной и красотой. Все эти мысли рождаются из маленького тропарика Великого канона...

Источник: pravmir.ru