Людмила Дунаева
Когда я была ещё более молода и прекрасна, чем теперь (в это трудно поверить, однако уверяю вас: была), меня мучил один вопрос. То есть не один, меня мучила куча разных вопросов, как это часто случается с теми, кто слишком молод и прекрасен. Но один вопрос меня мучил больше других.
Вопрос был такой: почему я такая несчастная.
Отчасти ответы были очевидны: я не эльф и живу не в Средиземье, я учусь на дирижёрском отделении, потому что у меня нет голоса, чтобы учиться на вокальном, я влюбляюсь в козлов, а хорошие ребята, которые влюбляются в меня, мне нафиг не нужны, у меня мало денег, у меня много грехов.
Словом, полный бесперспективняк. Потому что эльфом я никогда не стану (даже если сделаю плащ из занавески и меч из плинтуса), в Средиземье никогда не попаду (эльфятник в Нескучном, куда по четвергам заваливается толпа эльфов в занавесках и с мечами из плинтуса, – не в счёт), голос у меня появится годам к сорока, как сказала заведующая вокальной кафедрой, а на хрена мне голос в такой глубокой старости, если мне хоть раз удастся влюбиться не в козла, он стопудово будет женат или влюблён в другую, где берут деньги, я не в курсе и что делать с грехами – тоже.
Кроме того, я очень страдала оттого, что никак не могла изо всех сил полюбить длиннющие церковные службы. Я выстаивала их неукоснительно и надеялась, что рано или поздно мне таки понравится. Никак. А между тем, батюшка говорил: смотрите, вот вы не любите долгие службы, а в Раю всегда служба и никогда не кончается.
В общем, понятно: даже в Раю мне ничего приятного не светило. Конечно, с моими-то тараканами…
Я пыталась перестать читать Толкиена – тем более, что на нашем приходе к нему относились весьма настороженно, а самые примерные прихожане мечтали не о Средиземье, а о монашеской келье. Посему все остальные были уверены, что православные должны мечтать только об этом. А читать – только «Добротолюбие» и «Лествицу». Даже дети этого прихода знали, что Пушкин и Лермонтов были неправы, но Лермонтов был неправ меньше, поскольку мечтал избавиться от диавольского искушения рифмовать слова. Сочинение на эту тему какой-то пятиклассницы висело на гимназической Доске почёта. А я с великим стыдом не обнаруживала в себе ни малейшего желания перестать писать стихи, хотя уже прочла в одной из благочестивых брошюр, как одна девочка исцелилась от сего пагубного недуга после отчитки у одного святого старца.
В итоге, Толкиена я таки читала, но тайком даже от себя. Не спрашивайте, как я умудрялась… К страданиям о недостижимом Средиземье прибавлялись страдания о том, что православная девушка не должна мечтать о Средиземье. Об опере тоже. Уж лучше замуж: это хоть и не монастырь, конечно, но тоже может помочь спасению души, особенно если по послушанию, не по любви, и рожать каждый год в однокомнатной квартире.
Но я пока не была готова к смерти. Хотя я и мечтала умереть молодой, но каким-нибудь менее зверским способом. Например, красиво погибнуть в бою, сражаясь бок о бок с Перворождёнными против поганых орков… тьфу ты, ну вот, я же говорила…
С деньгами было ещё хуже, чем с прочими грехами. В сребролюбии я каялась педантично каждую неделю, однако постоянно думала: где бы раздобыть деньжат, чтобы покататься на лошадках? Понятное дело, что православная девушка не должна ездить верхом, поскольку дамские сёдла канули в прошлое и ездить приходится в брюках. Но по сравнению с мечтами о Средиземье, с пагубной страстью к стихоплётству, слишком громким голосом (у меня его не было, но все остальные умудрялись вообще не говорить, а шелестеть), нежеланием как монастырской благодати так и благаго ига супружества… В общем, такой пропащей душе лишняя прогулка верхом уже никак не могла повредить. Даже в штанах. Но мне всё равно было печально.
В таких возвышенных страданиях я проводила свои дни. А однажды меня попросили прийти в местное отделение Общества Инвалидов: им требовался музработник. Зарплату обещали чисто символическую, но на два раза покататься мне бы хватило.
Я настроилась на самое глубокое сострадание, какое только могла себе вообразить (мне даже показалось, что я его отчасти испытываю), старательно припомнила все цитаты из Писания, какими следует утешать болящих в их тяжкой доле, и пошла.
По дороге я подумала, что Сам Бог посылает мне этих людей, чтобы я увидела настоящие мучения и как следует прониклась мыслью, что меня ждёт, если я не пожелаю «исправиться».
… Когда я выходила из маленького флигелька в старом переулке после первой встречи с потенциальным работодателем, я была совершенно выбита и колеи.
Никакого музыкального занятия тогда не получилось, потому что собравшимся была весело и без хорового пения.
Мальчик-колясочник, обретя во мне родственную душу, стал жадно расспрашивать меня, кто из героев «Властелина колец» мне больше нравится и почему. Он писал стихи по мотивам и учился играть на гитаре. Потому что можно ведь целый мюзикл написать, собрать исполнителей, зал найти – да не проблема, всё можно устроить, если очень надо!
Я взволнованно подумала, что ведь и правда: а если мюзикл? То я просто книжку читаю а так – уже почти участвую! Или даже не почти…
Потом собравшиеся рассказали мне, как они недавно ездили в церковь и как им там понравилось. Как священник рассказал про Рай, где все могут наконец делать то, чего не могли при жизни. Исполнить все свои мечты…
- Здесь мы с ограниченными возможностями, – сказала одна дама с иссохшими руками, – а там у всех возможности неограниченные! Хотя я и сейчас рисую, но кисточку приходится держать в зубах. Руками, конечно, будет удобнее. И помощник не нужен, чтобы холст на подрамник натянуть…
Я сразу вспомнила про свои мечты что-то нарисовать, оставленные после первых неудачных попыток. Я ещё тогда с обидой сказала сама себе, что, мол, руки у тебя из задницы, дура, а поэтому и нефиг…
- Зато вместе работать веселее, – сказал безногий мужчина. -–А я тут придумал, как из спичек настоящий замок собрать. Вчера начал… Думаю до выставки успеть…
- А у нашего трио аккордеонистов через неделю опять гастроли, – сказала слепая. – Вы , девочки-мальчики, кулачки за нас подержите… кто может, конечно!
- Я ногами подержу, – сказала безрукая художница, и вся компания дружно расхохоталась.
Кроме меня.
Я сидела и… завидовала. Завидовала, как, пожалуй, не завидовала ещё никогда. И пыталась понять: почему я, здоровая, не могу радоваться так, как они. Почему они живут полной жизнью, а я мучаюсь, почему?!
Почему они могут мечтать и воплощать свои мечты, и никто не говорит им, что это плохо или хотя бы недостаточно хорошо, почему им можно ходить в брюках даже в церковь (*примечание: это были 90-е годы) и вообще, ходить туда, когда захочется, а не как на работу…
Им вообще всё можно. И они делают всё, что могут, а некоторые пытаются делать даже то, что НЕ могут. И в конце концов у них получается…
И кто тут из нас «лицо с ограниченными возможностями»?
ПризнАюсь честно: слушая их рассказы, читая их стенгазету, я испытывала страстное желание тоже стать инвалидом. Тогда я была достаточно молода и прекрасна, чтобы иметь право быть глупой и не объяснить себе: мне хочется не на костыли и не в инвалидную коляску, мне хочется перестать быть одинокой.
Зря некоторые думают, будто причина одиночества – эгоизм. Что вы, настоящий эгоист никогда не бывает одиноким… Причина одиночества – страх. Я с детства жила среди тех, кто постоянно чего-то боялся. Боялся что-то потерять или – что почти то же самое – не найти. Весь наш приход держался на страхе, потому что нас таких – большинство. Даже когда бояться нечего, мы боимся как бы «про запас». Мы боимся, что, если мы перестанем бояться, то вот тут-то оно и случится. Что? – да кто ж его знает…
И вот, теперь я увидела людей, которые, похоже, не боялись ничего, потому что они уже потеряли если не всё, то очень много. Либо никогда и не имели. И бояться им больше было нечего. А значит, можно было наконец начать жить и радоваться, хотя со стороны это кажется невозможным.
Делая что-то заведомо невозможное, вы не можете бояться неудачи. Неудачи очень любят, когда их боятся, и обижаются, когда о них даже и не думают. Наверно, поэтому моим новым знакомым удавалось и удаётся то, что не удаётся иной раз здоровым. Когда делающие невозможное собираются вместе, между ними нет зависти, но они зажигаются друг от друга, как свечи и горят любовью.
Среди них больше нет одиноких.
Хотя я уже не так молода и прекрасна, как в те годы (впрочем, с этим можно было бы и поспорить), зато почти так же глупа, но кое-какие выводы, сделанные после той встречи, я всё-таки пытаюсь воплотить в жизнь. И в последнее время мне очень помогает ссылка внизу этой страницы: Неинвалид.ру
Там каждый день рассказывают о том, как кто-то совершил невозможное. Раз могут они, значит, смогу и я. Смогу я – сможет кто-то ещё. И мы больше никогда не будем одиноки.
Как научиться делать невозможное?
Очень просто: перестать бояться.
Как перестать бояться?
Просто – перестать.
Вопрос был такой: почему я такая несчастная.
Отчасти ответы были очевидны: я не эльф и живу не в Средиземье, я учусь на дирижёрском отделении, потому что у меня нет голоса, чтобы учиться на вокальном, я влюбляюсь в козлов, а хорошие ребята, которые влюбляются в меня, мне нафиг не нужны, у меня мало денег, у меня много грехов.
Словом, полный бесперспективняк. Потому что эльфом я никогда не стану (даже если сделаю плащ из занавески и меч из плинтуса), в Средиземье никогда не попаду (эльфятник в Нескучном, куда по четвергам заваливается толпа эльфов в занавесках и с мечами из плинтуса, – не в счёт), голос у меня появится годам к сорока, как сказала заведующая вокальной кафедрой, а на хрена мне голос в такой глубокой старости, если мне хоть раз удастся влюбиться не в козла, он стопудово будет женат или влюблён в другую, где берут деньги, я не в курсе и что делать с грехами – тоже.
Кроме того, я очень страдала оттого, что никак не могла изо всех сил полюбить длиннющие церковные службы. Я выстаивала их неукоснительно и надеялась, что рано или поздно мне таки понравится. Никак. А между тем, батюшка говорил: смотрите, вот вы не любите долгие службы, а в Раю всегда служба и никогда не кончается.
В общем, понятно: даже в Раю мне ничего приятного не светило. Конечно, с моими-то тараканами…
Я пыталась перестать читать Толкиена – тем более, что на нашем приходе к нему относились весьма настороженно, а самые примерные прихожане мечтали не о Средиземье, а о монашеской келье. Посему все остальные были уверены, что православные должны мечтать только об этом. А читать – только «Добротолюбие» и «Лествицу». Даже дети этого прихода знали, что Пушкин и Лермонтов были неправы, но Лермонтов был неправ меньше, поскольку мечтал избавиться от диавольского искушения рифмовать слова. Сочинение на эту тему какой-то пятиклассницы висело на гимназической Доске почёта. А я с великим стыдом не обнаруживала в себе ни малейшего желания перестать писать стихи, хотя уже прочла в одной из благочестивых брошюр, как одна девочка исцелилась от сего пагубного недуга после отчитки у одного святого старца.
В итоге, Толкиена я таки читала, но тайком даже от себя. Не спрашивайте, как я умудрялась… К страданиям о недостижимом Средиземье прибавлялись страдания о том, что православная девушка не должна мечтать о Средиземье. Об опере тоже. Уж лучше замуж: это хоть и не монастырь, конечно, но тоже может помочь спасению души, особенно если по послушанию, не по любви, и рожать каждый год в однокомнатной квартире.
Но я пока не была готова к смерти. Хотя я и мечтала умереть молодой, но каким-нибудь менее зверским способом. Например, красиво погибнуть в бою, сражаясь бок о бок с Перворождёнными против поганых орков… тьфу ты, ну вот, я же говорила…
С деньгами было ещё хуже, чем с прочими грехами. В сребролюбии я каялась педантично каждую неделю, однако постоянно думала: где бы раздобыть деньжат, чтобы покататься на лошадках? Понятное дело, что православная девушка не должна ездить верхом, поскольку дамские сёдла канули в прошлое и ездить приходится в брюках. Но по сравнению с мечтами о Средиземье, с пагубной страстью к стихоплётству, слишком громким голосом (у меня его не было, но все остальные умудрялись вообще не говорить, а шелестеть), нежеланием как монастырской благодати так и благаго ига супружества… В общем, такой пропащей душе лишняя прогулка верхом уже никак не могла повредить. Даже в штанах. Но мне всё равно было печально.
В таких возвышенных страданиях я проводила свои дни. А однажды меня попросили прийти в местное отделение Общества Инвалидов: им требовался музработник. Зарплату обещали чисто символическую, но на два раза покататься мне бы хватило.
Я настроилась на самое глубокое сострадание, какое только могла себе вообразить (мне даже показалось, что я его отчасти испытываю), старательно припомнила все цитаты из Писания, какими следует утешать болящих в их тяжкой доле, и пошла.
По дороге я подумала, что Сам Бог посылает мне этих людей, чтобы я увидела настоящие мучения и как следует прониклась мыслью, что меня ждёт, если я не пожелаю «исправиться».
… Когда я выходила из маленького флигелька в старом переулке после первой встречи с потенциальным работодателем, я была совершенно выбита и колеи.
Никакого музыкального занятия тогда не получилось, потому что собравшимся была весело и без хорового пения.
Мальчик-колясочник, обретя во мне родственную душу, стал жадно расспрашивать меня, кто из героев «Властелина колец» мне больше нравится и почему. Он писал стихи по мотивам и учился играть на гитаре. Потому что можно ведь целый мюзикл написать, собрать исполнителей, зал найти – да не проблема, всё можно устроить, если очень надо!
Я взволнованно подумала, что ведь и правда: а если мюзикл? То я просто книжку читаю а так – уже почти участвую! Или даже не почти…
Потом собравшиеся рассказали мне, как они недавно ездили в церковь и как им там понравилось. Как священник рассказал про Рай, где все могут наконец делать то, чего не могли при жизни. Исполнить все свои мечты…
- Здесь мы с ограниченными возможностями, – сказала одна дама с иссохшими руками, – а там у всех возможности неограниченные! Хотя я и сейчас рисую, но кисточку приходится держать в зубах. Руками, конечно, будет удобнее. И помощник не нужен, чтобы холст на подрамник натянуть…
Я сразу вспомнила про свои мечты что-то нарисовать, оставленные после первых неудачных попыток. Я ещё тогда с обидой сказала сама себе, что, мол, руки у тебя из задницы, дура, а поэтому и нефиг…
- Зато вместе работать веселее, – сказал безногий мужчина. -–А я тут придумал, как из спичек настоящий замок собрать. Вчера начал… Думаю до выставки успеть…
- А у нашего трио аккордеонистов через неделю опять гастроли, – сказала слепая. – Вы , девочки-мальчики, кулачки за нас подержите… кто может, конечно!
- Я ногами подержу, – сказала безрукая художница, и вся компания дружно расхохоталась.
Кроме меня.
Я сидела и… завидовала. Завидовала, как, пожалуй, не завидовала ещё никогда. И пыталась понять: почему я, здоровая, не могу радоваться так, как они. Почему они живут полной жизнью, а я мучаюсь, почему?!
Почему они могут мечтать и воплощать свои мечты, и никто не говорит им, что это плохо или хотя бы недостаточно хорошо, почему им можно ходить в брюках даже в церковь (*примечание: это были 90-е годы) и вообще, ходить туда, когда захочется, а не как на работу…
Им вообще всё можно. И они делают всё, что могут, а некоторые пытаются делать даже то, что НЕ могут. И в конце концов у них получается…
И кто тут из нас «лицо с ограниченными возможностями»?
ПризнАюсь честно: слушая их рассказы, читая их стенгазету, я испытывала страстное желание тоже стать инвалидом. Тогда я была достаточно молода и прекрасна, чтобы иметь право быть глупой и не объяснить себе: мне хочется не на костыли и не в инвалидную коляску, мне хочется перестать быть одинокой.
Зря некоторые думают, будто причина одиночества – эгоизм. Что вы, настоящий эгоист никогда не бывает одиноким… Причина одиночества – страх. Я с детства жила среди тех, кто постоянно чего-то боялся. Боялся что-то потерять или – что почти то же самое – не найти. Весь наш приход держался на страхе, потому что нас таких – большинство. Даже когда бояться нечего, мы боимся как бы «про запас». Мы боимся, что, если мы перестанем бояться, то вот тут-то оно и случится. Что? – да кто ж его знает…
И вот, теперь я увидела людей, которые, похоже, не боялись ничего, потому что они уже потеряли если не всё, то очень много. Либо никогда и не имели. И бояться им больше было нечего. А значит, можно было наконец начать жить и радоваться, хотя со стороны это кажется невозможным.
Делая что-то заведомо невозможное, вы не можете бояться неудачи. Неудачи очень любят, когда их боятся, и обижаются, когда о них даже и не думают. Наверно, поэтому моим новым знакомым удавалось и удаётся то, что не удаётся иной раз здоровым. Когда делающие невозможное собираются вместе, между ними нет зависти, но они зажигаются друг от друга, как свечи и горят любовью.
Среди них больше нет одиноких.
Хотя я уже не так молода и прекрасна, как в те годы (впрочем, с этим можно было бы и поспорить), зато почти так же глупа, но кое-какие выводы, сделанные после той встречи, я всё-таки пытаюсь воплотить в жизнь. И в последнее время мне очень помогает ссылка внизу этой страницы: Неинвалид.ру
Там каждый день рассказывают о том, как кто-то совершил невозможное. Раз могут они, значит, смогу и я. Смогу я – сможет кто-то ещё. И мы больше никогда не будем одиноки.
Как научиться делать невозможное?
Очень просто: перестать бояться.
Как перестать бояться?
Просто – перестать.