Есть в истории прошлого века священники, о которых трудно писать. Не только потому, что имена этих батюшек свято и трепетно оберегается теми, кто имеет особую причастность к их духовному кругу, но и по другой причине. Само упоминание о них – это воззвание к совести: есть ли в тебе то, чему учили они, так ли ты живешь, выполняешь ли хоть малое?…

Нет, увы, нет.

И, если что-то оправдывает желание рассказать о них, то это надежда и на свое исправление. Это тот случай, когда страшно произнести пустое слово, потому что никакая художественная выразительность не достигает их правды, простой и ясной. Таков был и этот батюшка с Маросейки, из храма Святителя Николая в Кленниках. Московский старец, о котором говорили, что по духу он как бы единый от великих старцев Оптиной Пустыни, подвижник в суете, «во граде, яко в пустыни, живый».

Малозаметный храм, обыкновенный, старомосковский… Низенького роста священник, с простым, благостным лицом, ласковый и очень скромный.

Иной раз, получая от опытных духовников совет обратиться к о. Алексею Мечеву, люди при первой встрече с ним недоумевали: «Удивительно, как в Москве, да еще в церкви на одной из центральных улиц мог сохраниться такой священник. Это совсем не городской, это – типичный сельский священник»*. А на свое недоумение слышали в ответ от тех же: «И, все же, обратите внимание на этого пастыря.»

С наружной стороны на Маросейке все было, как обычно: привычный строй службы, многолюдство, вот, разве что, пение не партесное, «с настроением», а особое, как бы монастырское, дающее молитвенный настрой.

И среди этого – батюшка. А народу к нему – великое множество, и со всеми он один и тот же – сердечный, невыразимо добрый. В 20-е годы, среди голодовки и горя, казалось необыкновенным то, что он каждого принимал, как родного, не делая никаких различий между своими духовными детьми и теми, зашли к нему по случаю, что называется, с улицы: для него не важно было, кто перед ним – коммунист, католик, или просто человек, потерявшийся в водовороте событий, без четких представлений, с явно расстроенными нервами… Каждого он встречал, как посланного к нему Богом, каждому был готов уделить внимание, протянуть руку.

Затем его посетители замечали отступление от правил; не вообще от правил церковных (о. Алексей знал устав, как никто, и придерживался его неукоснительно), а от распорядка: то задержится служба, то молебен совершается в «неурочное» время.

Объяснение этому находилось довольно быстро: батюшка не мог отказывать людям, и никогда не считал просьбы «тягостным докучением». Если кто-то плакал о родной душе и просил отслужить молебен, – незамедлительно служился молебен; если кто-то опаздывал на исповедь, она продолжалась до начала причастия; если просили вынуть частичку за больного после совершения проскомидии, – совет «заказать поминание на следующий день» отсекался как негодный, и частица вынималась тут же, чтобы не оставить скорбящих без утешения. Таким был о. Алексей в обращении.

В самом укладе его жизни было то, что объединяло его с о. Иоанном Кронштадтским и Преп. Амвросием Оптинским: он был почти все время на людях. В промежутках между службами, как врач, бегая «по вызовам», или принимая народ в своей квартире, он не имел ни минутки свободной, даже время за чаем предназначалось духовным детям. А вечером, когда уже валился с ног, снова заставал у себя посетителей, и продолжал принимать до самой ночи.

Когда-то Преп. Амвросий шутил по своему поводу: «Как на людях я родился, так на людях и живу». То же мог сказать о себе и о. Алексей Мечев. С детства он не имел своего уголка, отдельной комнаты, и уроки свои делал на виду. Так и пошло с тех пор: типичная московская квартира с маленькой комнатой, разрывающийся до часу ночи телефон, стук в дверь, записки, просьбы, и среди этого еще ворох повседневных забот. И, казалось бы, никаких условий для духовной жизни. Молитва и приобретение духовных дарований, мыслимо ли это при таких обстоятельствах?

А дарования, между тем, были. Вот, заходит к батюшке интеллигентный человек «по рекомендации», и среди скромной обстановки его комнатки невольно бросает взгляд на баночку варенья: «Однако… Попик-то хорошо живет», и вмиг подступает сомнение: да подлинно ли он тот особенный священник, подвижник, как о нем говорят? А тут и сам о. Алексей входит за ним, и отвечает с улыбкой на его мысли: «Так значит, этому старику не стоит доверять, раз он варенье ест?» А, вот, приводят мальчика, не имея уже сил его исправить, и о. Алексей, до тех пор не знавший ничего об этом ребенке, обращается к нему с порога: «Ты зачем крадешь? Нехорошо красть.»

На слезы и просьбы у старца для всех был один смиренный, кроткий ответ: «Я помолюсь». По его молитве устраивались дела, находилось пропитание для голодающих, поднимались на ноги больные, приходили в церковь те, кто, казалось, неисправимо враждебно настроены по отношению к верующим родственникам.

«Просите, и дано будет вам»

Но было и другое время. В продолжение восьми лет о. Алексей служил литургию в пустом храме. Как больно было ему, наверное, слышать слова неосторожные, жесткие: «Как ни пройдешь мимо твоего храма, все у тебя звонят. Заходил в церковь – пусто. Ничего у тебя не выйдет, понапрасну только звонишь»**** Да, только не оправдался «прогноз» – пошел народ, и храм наполнился, и со всей Москвы на Маросейку потянулись люди.

«Секрет» такого преображения передал о. Алексею Иоанн Кронштадтский, к которому тот относился за духовным советом: молиться, непрестанно молиться и не ослабевать. И еще заповедал о. Иоанн батюшке брать на себя чужие скорби, «разгружать» людей, и тем забывать о своих печалях, которые покажутся малыми, стоит только выйти к людям, посмотреть, что творится вокруг.

И батюшка молился. Как о счастье и о благе великом говорил он о том, что Господь даровал ему детскую простую веру. Эта вера давала ему дерзновение, совершала чудеса и помогала уберечься от соблазнов.

За исповедью и в беседах он снимал непомерную ношу с плеч людей самых разных. «Мудрецы», ученые говорили о владевшем ими чувстве: «типичный сельский священник» «разгрузил» то, что годами было не под силу ни им самим, ни другим духовникам! Тяжесть эта ложилась на его плечи болезнями, скорбями, которые омывались покаянием за общий, народный, грех… Он не роптал, а с радостью спешил в дальние концы города за новым своим «грузом»: то драма случится в семье профессора-педагога – сын, мальчик еще, предпримет попытку самоубийства, то смертельная болезнь «постучится» где-то в дом, то надо спасать от погибели девичью душу.

Когда же ответом на его заботу было движение к «возвышенным рассуждениям», о. Алексей, необыкновенно чуткий, умел мягко остановить увлеченного собеседника: «Я не понимаю. Неграмотный я», или прямо сказать: «Ишь, какой! Ты умом все понять хочешь. А ты сердцем живи».

Духовное братство

Приезжавшие в те годы в Оптину Пустынь паломники из Москвы нередко слышали от старцев, о. Анатолия (Потапова) и о. Нектария, упрек: «Зачем вы ездите к нам, когда у вас есть, отец Алексей?» Он был единого с ними духа – доброты, не знавшей слова «карать», – всепокрывающей, милующей, хотя и взыскательной.

Наставления батюшки для мирян были по-оптински просты. Он предостерегал, когда видел пылкое устремление неопытных к «духовным высотам»; учил тому, что «не клобук и не мантия спасают», что и в миру можно жить, по-монашески чисто, имея мир Божий и добрую совесть; приучал причащаться Святых Тайн, насколько возможно, чаще, предвидя еще до революции близкие испытания. Показывал он и, как практически, деятельно исполнить главную заповедь. Казалось бы, все знакомо, читано много раз, известно из апостольских посланий. Но как, по-новому, звучит это у старца Алексея:

«Почему Бог не создал всех равными, одинаково умными, прекрасными, богатыми и сильными? Потому, что тогда не было бы места и дела ЛЮБВИ на земле: любовь покрывает недостающее – ты богат, другой беден, люби его и любовью восполнишь недостающее; ты умен, другой малоумный, люби его и любовью восполнишь его скудость, ты образован, а он нет – люби его и твоя любовь заставит тебя дать ему знание, и т.д. Получается при неравенстве природном круговое восполнение любовью: ты богат, но скорбен, другой беден, но весел – любите друг друга и вы обоюдно восполните недостающее.»

Не случайно одним из самых близких святых для батюшки был апостол Иоанн Богослов, чья жизнь и наставления от начала до конца проникнуты духом высшей христианской добродетели. Таков был и сам о. Алексей Мечев, таков был и дух Маросейки – беда для ревнителей «буквы», сплошной подвиг любви.

Дорогие друзья, если вас заинтересовала личность о. Алексия, на сайте еще можно почитать его наставления:

Поучения св. Алексея Мечева
Будьте теплом и светом для окружающих