Николай Павлюченков

Павел Александрович Флоренский (9 (21) января 1882, Евлах, Елизаветпольская губерния, Российская империя — 8 декабря 1937, захоронен в Левашовской пустоши) — русский православный священник, богослов, религиозный философ, ученый, поэт.

Павел Флоренский вступал в самостоятельную жизнь в самые первые годы ХХ века, в обстановке, когда сам выбор молодого ученого-интеллигента в пользу Церкви был исповедническим подвигом.

Флоренский родился в 1882 году в семье русского инженера-строителя и представительницы древнего армянского дворянского рода. Оба – отец и мать – только номинально принадлежали к своим веро­исповеданиям, семья была подчеркнуто светской с такими неписанными правилами, согласно которым говорить о Боге и религии в доме было неловко и даже неприлично.

Когда на рубеже веков, в 1899 году, в нем произошел внутренний переворот, когда в своих поисках истины он обратился от науки к религии, он натолкнулся на непонимание в семье и даже на угрозу потерять материнское благословение.

По желанию отца и матери тогда он все же поступил в Московский университет, где, постепенно взрослея, укрепился в противостоянии различным и очень сильным искушениям. Пути Флоренского пересекались тогда со многими представителями российской интеллектуальной элиты, которые вели духовные поиски в разных направлениях, обходя при этом Церковь. Искали в спиритизме, в оккультизме, изыскивали свои собственные пути, а в Церкви видели лишь старый, отживший и реакционный институт, неспособный дать человеку ничего, кроме сухих нравственных наставлений и организационных заповедей.

В годы учебы в Московском университете (1900–1904) Флоренский близко познакомился с А. Белым. Они вместе поначалу искали монашества, но затем их духовные пути разошлись: А. Белый увлекся антропософией Р. Штайнера.

Также достаточно близким было знакомство Флоренского с Мережковскими – проповедниками т. н. «нового религиозного сознания» и эпохи «Третьего Завета». Вся эта проповедь обставлялась не только критически-пренебрежительным отношением к «официальной» Церкви, но и попытками создать свою собственную «мистическую» Церковь со своими ритуалами и «таинствами». Но Флоренский не пошел по пути Мережковских. В 1904 г. он написал им: «Для меня ясно то, что я должен быть в Православии и должен бороться за него. Если Вы будете нападать на него, то, быть может, я буду бороться с Вами».

Чуть позже в письме к А. Белому он пояснил причину своей позиции: за «тысячами» недостатков во внешней, наблюдаемой всеми жизни Русской Церкви он увидел и глубоко прочувствовал лежащую в глубине ее Святыню. «И тогда я понял, – пишет он, – что уже не выйду оттуда, откуда увидел все это… Если я виноват … что воспринимаю жизнь и святость за толстой корой грязи … если грешно любить святое, то я действительно виноват перед всеми, кто расходится со мною. Но только могу сказать им: я могу притвориться, но не могу перестать чувствовать то, что чувствую».

Это живое внутреннее ощущение святости Церкви ведет Флоренского далее к совершению исповеднического поступка, еще гораздо более трудного и значимого, чем свидетельство перед своими друзьями-символистами.

Он вопреки воле родителей совершает беспрецендентный по тем временам поступок: в то время, когда, следуя уже общей тенденции, наиболее талантливые и «продвинутые» представители «духовного» сословия, отучившись в семинарии, поступали в светские университеты, Флоренский, закончив светский университет, оставляет открывавшуюся ему карьеру ученого-математика и поступает в Московскую Духовную академию.

Как можно видеть из его записей, курсовых сочинений и конкретных действий этого периода (период учебы в МДА, 1904–1908), он менее всего был заинтересован в т. н. «церковной карьере». Это был деятель, опытно познавший спасительную силу жизни человека в Церкви и поставивший своей главной целью раскрыть это опознание для расцерковленного общества в России начала ХХ века.

Только с учетом этого обстоятельства получают свое объяснение многие, довольно странные факты из жизни Флоренского. Вот некоторые из них:

– за Флоренским ходит «слава» нестандартного для Церкви служителя, а ректор академии епископ Феодор (Поздеевский), один из будущих подвижников, отстаивавших Церковь в годы Советской власти в Свято-Даниловом монастыре, всячески покровительствует Флоренскому и делает все для того, чтобы Флоренский защитил в академии магистерскую диссертацию;

– известный владыка Антоний (Храповицкий) неоднократно в устном порядке очень жестко высказывается о богословских идеях и, как он считает, «новшествах» Флоренского, а в реальных действиях, по крайней мере, дважды его поддерживает, а весной 1917 года даже присылает ему телеграмму с благодарностью за стойкость, проявленную в обстановке революционной эйфории, коснувшейся также и МДА;

– свою диссертацию Флоренский издает отдельно в виде книги «Столп и утверждение Истины», и эта книга, несмотря на наличие в ней целого ряда концепций, не выверенных с точки зрения православного богословия, способствует возврату в Церковь российской интеллигенции начала ХХ века (и этот процесс продолжался весь ХХ век и продолжается до сих пор).

Своей книгой «Столп и утверждение Истины» Флоренский прежде всего реализовывал свой замысел, озвученный им еще в 1906 году на заседании Философского кружка в МДА: показать христианскую догматику именно с той ее стороны, с которой она имеет жизненно важное значение для каждого человека. Православие – это прежде всего живой религиозный опыт, это благодатное хождение человека пред Богом, это встреча и общение грешника со своим Спасителем в церковных Таинствах.

Флоренский испытывает на себе неприязнь и отторжение духовно-академической среды того времени вовсе не вследствие каких-либо своих частных богословских мнений, а как нарушитель общепринятого этикета. В его книге критикам не нравился язык, употребление философских терминов и т. п. Но он не услышал в свой адрес действительно конструктивной богословской критики.

Флоренский тяжело переживал окружающую обстановку лицемерия и почти всеобщего обмирщения, в которой его собственные (твердые и непреклонные) усилия по раскрытию подлинной сути Церкви и церковной жизни превращались в ежедневный подвиг исповедничества.

Флоренский был первым, кто оценил важное значение широко известной теперь беседы преподобного Серафима «О цели христианской жизни». В этой беседе преподобный объясняет, что хождение в церковь, творение молитв, милостыни и т. д. – лишь необходимые средства для главной цели – «стяжания Святого Духа». Далеко не везде в церковной среде того времени были говорить и свидетельствовать об этой великой тайне христианства. И в результате многие духовно ищущие люди, не найдя в Церкви ответов на свои вопросы, в поисках духовной «глубины» уходили в оккультизм и в разные мистические секты.

Флоренский одним из первых в России того времени понял всю серьезность опасности оккультных увлечений. Фактически Флоренский и здесь шел на подвиг исповедничества, действуя «против течения».

Уже в самом начале 1920-х годов, когда МДА в Сергиевом Посаде уже была закрыта и Флоренский читал свои лекции на московских квартирах, отвечая на вопросы, он говорил: «Слабость нашего религиозного сознания видна из того, что у нас не замечают даже величайших бед, если они проявляются не в особенно грубой форме. Так, например, теософия, антропософия и подобные ей науки. Они опираются на реальную потребность человека в ощущении иных миров. Их приемы состоят в утончении чувств, и то, что они говорят, чрезвычайно похоже на правду, близко к тому, что говорили святые отцы, а по существу есть самый утонченный позитивизм, и они бесконечно опаснее, чем грубый материализм, прямой позитивизм… Это громадная опасность для Церкви».

На этой лекции (1921) в своих ответах на вопросы о. Павел сказал очень важные слова, которые касаются весьма распространенных ошибок, допускаемых в христианской церковной апологетике, в свидетельстве Церкви о себе самой перед лицом секулярного мира. Возможно, именно эти ошибки и не позволили в свое время сдержать процесс расцерковления сначала т. н. «высшего» российского общества, а затем и простого народа.

Говоря о дореволюционной апологетике, Флоренский называет ее «определенно вредной», т. к. она боролась с инославием, материализмом и атеизмом их же методами, т. е. путем подбора обличительных аргументов, поиском противоречий и логических нестыковок. Но доказательством ложности одного учения еще не доказывается истинность другого. Здесь о. Павел, уже в годы начавшихся прямых, физических гонений на Церковь, остается верен своему давнему замыслу и говорит о том, что нужно именно положительное свидетельство об опыте христианской церковной жизни. Но наша церковность, говорит он, похожа на сундук, полный драгоценностей, который, однако, заперт, а ключ – «неизвестно где».

Нужно суметь показать те духовные сокровища, которыми обладает Православная Церковь, и тогда, может быть, никаких обличений уже не потребуется. В этом, по мысли Флоренского, и должна состоять вся церковная апологетика и это, собственно, он и пытался делать в своих устных лекциях и печатных трудах.

В советское время Флоренский, несмотря на несомненные перспективы выдающейся научной карьеры, не отказывается от своего священного сана и, насколько это было возможно, старается появляться в научных учреждениях в рясе или подряснике. Это было подвигом: Флоренский не мог перестать быть тем, кем он был, – свидетелем живой силы Церкви, а это сопровождалось очень большим риском потерять работу и оставить семью (жену и пятерых детей) без средств к существованию. И он шел на этот риск в полной надежде на Бога. Его семья выжила, а ему самому после 1933 года пришлось пройти через лагеря на Дальнем Востоке и на Соловках.

Записи о. Павла, начиная с 1917 года, свидетельствуют, что он принял советскую власть как жесткое оперативное вмешательство Божественного Промысла в течение смертельной духовной болезни, поразившей российское общество к началу ХХ века. Он был уверен, что с годами кровоточащие раны от этой «операции» будут залечены и новый режим постепенно трансформируется, государство и общество совместно осознают необходимость религии и Церкви. Настрадавшись в бездуховной атмосфере, люди сами свободно захотят религии.

Даже в лагерях он работал для нужд строящегося тогда БАМа и осваивал методы промышленной переработки водорослей. Флоренский писал, что принимает выпавшие на его долю страдания с молитвой о том, чтобы страдания как можно меньше касались его семьи. В протоколах допросов его обозначали как «поп-профессор», и достаточно было убрать в этом обозначении первое слово – «поп» – как жизнь, что называется, была бы прекрасной (Флоренского очень ценили как ученого и инженера). Но о. Павел выстоял в своем подвиге. Он был расстрелян в конце 1937 года, как и многие другие российские новомученики и исповедники.

Погребен в Левашовской пустоши.

Из доклада, прочитанного на 6-х Феодоритовских чтениях. Москва, 2014.

Материалы о Левашовской пустоши смотрите также на сайте Храма Всех Святых в земле Санкт-Петербургской просиявших на Левашовском мемориальном кладбище.