Анна Гальперина
Однажды ребенок, вернувшись из школы, сказал: «Мама, а Настя сказала, что «Властелин колец» книжка неправославная, и ее читать нельзя. Что же мне, не читать ее?». Как выяснилось, деление литературы на православную и неправославную – не редкость. Только что пришедшие к вере родители, выбросив телевизор и всю мирскую литературу из дома, вынуждены решать проблему: чем занять ребенка, как и на каких примерах воспитать его верующим и православным? Как просветить его «Светом Истины»?
Сегодня на книжных полках появился новый продукт – современная детская художественная литература. Оно и понятно, - ребенку не будешь читать проповеди Иоанна Златоуста, ему надо все в сказках или понятных рассказах изложить и преподнести. Но главное, требуют читатели, чтобы было по-православному. В светских сказках, в книжках нашего детства тут и там видятся свежеиспеченным православным читателям какие-то козни, непонятные персонажи, бабы-яги, колдуны, ведьмы. Непорядок! Как можно ребенку читать такую сказку перед сном. Да и в любое другое время тоже нельзя. Потому что уж больно она сомнительная. Потому что в момент опасности герой, вместо того, чтобы воскликнуть «Господи, помоги!», взмолиться и улететь вместе с ангелом, куда подальше, садится на какого-то серого волка и скачет через темные дремучие леса. Ну, а уж про современную детскую литературу и говорить нечего…
Стремление быть абсолютно и совершенно правильным православным, вызванное внешним принятием Христианства, порождает странный феномен: люди начинают делить весь мир, и литературу, в частности, на православную и неправославную. И возникают у них такие неразрешимые, на первый взгляд, вопросы: а вот «Властелин колец» – православная книжка или нет? А «Голубятня на желтой поляне» Крапивина? А сказка «Колобок»?
Вот тут-то и возникает вопрос: что это за продукт – православная детская литература? Какой она должна быть? И какой не должна? И должна ли она вообще существовать как отдельный феномен?
Я не буду делать обзор современной православной художественной литературы. Просто попытаюсь обобщить то, что приходилось читать и видеть. Я не смогу везде указывать авторов, повторюсь, это не аналитическое исследование, скорее это рассуждение на тему детской литературы.
Персонажи и сюжеты
В качестве отправной точки наших рассуждений о «типичной» детской православной литературе воспользуемся уже сделанным анализом одной книжки. Речь идет о «Наташиной азбуке», написанной прот. Валентином Дроновым. Анализ – Андрея Зайцева в статье «Сказка о благочестивом ребенке».
«Сюжетную основу книги составляет история жизни девочки Наташи, которой к началу занятий исполняется семь лет. Если верить автору, главная героиня - очень благочестивый ребенок. Она никогда не спорит с родителями и крестной, еженедельно причащается и соблюдает все посты. В начале «Азбуки» у нее нет друзей. Каждый день после школы девочка приходит домой, быстро делает уроки и начинает заниматься с двумя подружками-куклами изучением церковно-славянского языка, богословия и основ православной духовной жизни… Наташа практически не гуляет, часто не ужинает и при этом каждую неделю постится перед причастием со среды по субботу». Андрей Зайцев спрашивает: «какой нормальный ребенок выдержит в семь лет такой ритм жизни, да и захочет ли маленький мальчик или девочка подражать главной героине? Видимо, нет. Скорее всего, его будет раздражать примерная и довольно скучная девочка, а может быть, он испытает жалость к одинокому малышу, у которого нет друзей или подружек».
И это первая проблема детской православной литературы. Современные авторы в большинстве своем стремятся описать детей излишне «правильными», «идеальными», такими, какими они должны быть по представлениям этих взрослых, а не такими, какие они есть. Они пытаются представить читателям не детей, а житийные персонажи. Видимо, это отчасти порождено существующим в православной среде мифом о поголовной святости детей, который произвольно выводится из слов из Евангелия от Матфея (18:3): «истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное».
Вот пример подобного рассуждения из книжки «Сказки для Сонечки»: «Видишь, дети все одинаково хорошие. Пока не выросли – добрые и ласковые. Это потому что они только недавно сотворены силами Творца, и зло еще не вошло в них. Но вот они растут, воспринимают жестокие законы грешной жизни, и сами становятся жестокими и злыми» (автор А. Петров видимо не в курсе того, что существует первородный грех и природа человека испорчена уже от рождения, а не с возрастом).
При этом, авторы не учитывают то, что каждый нормальный ребенок далеко не идеал, и задача родителей и заключается в том, чтобы воспитать его в духе Христианский традиций, а не уподобится собственному дитяте во всех его капризах, нестроениях и трудностях каждого переходного возраста, которые сопровождают рост ребенка.
Идеальный персонаж – ребенок создается в голове автора по житийной схеме: он, как и преподобный Сергий во младенчестве, держит пост любой продолжительности, он, как преп. Серафим Саровский мечтает о служении Богу, он, как блаженная Матронушка, предпочитает детские игры богослужениям и т.д. По сути, автор механически складывает в одну кучу все позитивно-житийные черты человека, объединяя их каким-то одним именем, например Машенька или Наташенька. Иногда для пущей церковности прибавляется возрастное определение «отроковица» или «младенец». Для чего эта последняя деталь нужна авторам – не совсем понятно, видимо, кажется, что именно так называют своих детей православные родители: «А ну, подойди ко мне, отроковица Елизавета!» или «не шали, младенец Иоанн!».
Проблема в том, что подобные ходульные образы оказываются не только нежизнеспособными, но и не являются для читателя авторитетом, не становятся для ребенка любимым персонажем. Да и как можно полюбить столь бездушную правильную отроковицу, коли у нее все качества исключительно положительные и ничего общего ни с ребенком, ни с его миром духовного поиска не имеют: «Идеальный ребенок - плохой пример для подражания, поскольку большинство детей просто не верят в его существование».
Например, «автор учебника даже не постарался придать образу Наташи хоть видимость правдоподобия. Это особенно заметно, когда читаешь диалоги, помещенные в книге. Беседы девочки с куклами о православии мало напоминают речь младшего школьника. Напротив, создается впечатление, что составитель «Наташиной азбуки» просто вкладывает в «уста младенца» собственные и святоотеческие размышления о Православии, которые часто выглядят чужеродными».
Могут воскликнуть: «А как же! Литература не должна рисовать порок. Она должна предлагать примеры для подражания! Зачем нам опускаться на уровень ребенка, надо тянуть его вверх… К идеалу!», которого, кстати, не достигли еще и сами родители. Итак, давайте разберемся. Главное в сказках, в детском произведении - это сопереживание которое возникает у читателя, сопереживание герою книги. Ребенок как бы идентифицирует себя с ним, а потом проходит через все перипетии, сверяя поведение героя со своими представлениями о добре и зле, с тем, как он бы себя повел в подобной ситуации. Изменение героя меняет и читателя, он растет духовно. Он постигает являющиеся для взрослых элементарные истины о том, что нужно помогать слабому, что нужно быть мужественным в испытаниях, претерпевать невзгоды именно проживая вместе с персонажем все трудности, испытания и выборы. Но для того, чтобы это сопереживание состоялось, вначале у маленького читателя должна быть идентификация с персонажем. Если перед ребенком сразу рисуется готовая схема, то он с ней не идентифицирует себя, не следит за приключениями героя, скучает. Он не меняется вместе с героем и не приближается ни к какому идеалу.
Надо отметить, что наравне с такими «неживыми» детьми в книгах действуют не менее схематичные взрослые. Их функция, зачастую, оказывается еще более примитивной, чем функция «книжного ребенка»: ее можно определить одним словом – менторство. Причем, чаще всего в роли ментора в детской православной литературе выступают, не считая духовника, мамы и бабушки. Папы оказываются либо вне сферы интересов, как автора, так и ребенка, либо попадают в противоположный лагерь – атеистов, то есть врагов (правда, не без надежды на исправление).
Чем объяснить такой выбор православных авторов? Видимо, сам стиль детской православной литературы – приторный, источающий умильную патоку по поводу детской правильности и взрослой определенности – исторгает из себя резкие, мужские образы, способные к подвигу, к возмущению и слому ситуации, к душевному поиску. У родителей в детской православной литературе все просто и понятно, все вопросы давно решены, поиск – завершен, налицо - душевное блаженство, фактически, существование райское уже на земле. Причем, не та мучительная борьба, которую претерпевали святые до самого гроба, а безоблачно-розовое, сахарное пребывание в ожидании близкого райского счастья.
Однако авторы, видимо, чувствуя уязвимость своей собственной позиции, пытаются хоть как-то оживить детские и взрослые образы. Для этого используется несколько приемов. Один из них – кажущееся отступление от схемы идеального ребенка, совершение какого-то несоответствующего поступка. Например, в книге «Твой Ангел Хранитель» девочка забирает чужую куклу, так понравившуюся ей, а Алеша в произведении В. Малягина «Новые друзья» грубит родителям и противопоставляет их безверию свою воцерковленность, ощущая себя фактически святым. Казалось бы, вот он, конфликт – двигатель художественной литературы! Вот он – душевный поиск и метания!
Но радоваться рано. Конфликт в детской православной литературе оказывается столь же схематичным и искусственным, таким же предсказуемым, как и сами персонажи. Не дочитывая книги, читатель может легко предположить, чем закончится этот «конфликт», в чью пользу он разрешиться. Эта «правильность» делает всю «интригу» совершенно пресной, неинтересной, а главное, чуждой ребенку. Чего же переживать за героя, если и так все понятно.
Мне могут возразить, что в сказках обычно тоже понятно, что все закончится хорошо. Но одно дело – общая уверенность в благополучной завершении, общая оптимистическая направленность, а другое – полная сюжетная прозрачность и предсказуемость, элементарность и примитивность. Можно предсказать, какими словами взрослые будут увещевать ребенка, какой вывод он сделает для себя. Фактически, чтение подобные книг не дает пищи для души. Оно представляет собой своеобразный суррогат позитивных качеств, поступков и ситуации, уже пережеванных автором и выложенных для читателя готовыми к потреблению. Никакой работы мысли, никакого сопереживания!
По сути, современная детская православная литература не оставляет читателю поля действия, душевного сострадания. Она является грубо сколоченным рекламным роликом, который автор пытается засунуть в голову ребенка. Сходство – очевидное: готовая мысль (чаще всего примитивная) вкладывается в голову потребителя продукта в виде последней истины. От «потребителя» не требуется никаких усилий. Только глотай! Лубочные картинки, примитивные конфликты, наличие «морали». А главное – полное безволие, пассивность со стороны читателя.
Подобный подход к делу очень напоминает приемы пропаганды, которая многим памятна по советским временам и вызывает стойкое неприятие. Но ведь дело-то в том, что отвращение не то, что пропаганда советская , а то, что она -пропаганда, Неверно думать, что тогда пропагандировалась неправильное мировоззрение, а у нас правильное, православное. А потому, дескать, можно и нужно использовать приемы пропаганды. Дело не в содержании. Пропаганда плоха сама по себе, независимо, от того, что она пропагандирует. Потому что она бесчеловечна, мертва, она делает (предполагает) человека пассивным, тупым объектом воздействия, она использует его.
Другой автор, Н. Блохин – идет немного другим путем. Он насыщает свои произведения видениями чертей и Ангелов, околоправославной мистикой. Причем, и тех и других запросто видят как дети, так и взрослые («Бабушкины стекла» и др.). Очевидно, что с позиций трезвого православного осмысления подобные «видения» свидетельствуют о непроходимой и глубокой духовной прелести персонажей. Однако, именно эти «прелестные» персонажи оказываются носителями Истины.
По сути же, автор, видимым образом избирая иной путь, использует ту же элементарную схему положительного и отрицательного. Причем, духовное, сокровенное оказывается видимым, материально ощутимым. Просто для экзотики автор использует не только людей, но и бесов: вот мальчик болен, его родители не причащают, возле него бес, вот причастили – и сразу же видно, что возле мальчика стоит Ангел. Умилительно. И главное, опять же никаких усилий ни со стороны читателя, ни со стороны персонажа: все просто, причастили, вот уже и Ангел рядом стоит. Этакая механистичность Таинства, профанация душевного труда.
Такая же механистичность присутствует и в рассказах об исповеди в православной детской литературе. Схема, по которой она описывается - одна. Ее кратко выражает следующее детское стихотворение:
Совсем немного трушу –
Накопил грехов.
Но очистить душу
Я пред Христом готов.
….
Я грехов своих не скрыл
И признаюсь, братцы,
Зря я трусил. Бог простил.
Можно причащаться[1].
(Елена Богушева)
Вроде бы на первый взгляд все правильно, но уж больно просто, быстро и легко. Опять же – никакого внутреннего труда и усилия. Да еще и стилистическая бодрость подобных строк наводит на мысль, что их писали в какой-то баптистской секте. А ведь истинное, глубокое покаяние – одна из главных целей человеческого существования, достичь его неимоверно трудно. И даже святые, умирая, говорили о том, что не знают, положили ли они хотя бы начало покаянию. А тут, как с пакетиком растворимого супа – раз, два и готово.
Несколько слов хочется сказать и об отрицательных персонажах детской православной литературы. Во-первых, главное их отрицательное качество – неверие. Причем, именно это качество делает их особенно злыми. Но так как круг общения ребенка чаще всего ограничен родственниками, учителями и друзьями, то, естественно, кто-то из них оказывается «врагом». При этом, при всех поступках главного героя, на нем сохраняется четкая отметина «положительности». Естественно, она связана исключительно с тем, что он верующий, а его враги – а это могут быть родители, бабушка, учитель – нет. И ребенок изображается в виде этакого нового мученика за веру, противостоящего своим родителям. Вся парадоксальность ситуации в том заключается, что ребенку может быть всего 7-8-9 лет. И он уже ведет открытую войну с родителями или учителями, твердо исповедуя свою веру.
Однако для родителей, имеющих своих собственных детей, очевидна искусственность такой ситуации. Ведь зависимость ребенка от родителей в этом возрасте еще очень сильна, и пойти с ними на открытый мировоззренческий конфликт ребенок не способен именно в силу того, что его собственное мировоззрение еще не сформировано как самостоятельное, оно зависит от родителей, от их образа жизни, от их собственных устремлений. Более вероятны ситуации, что ребенок поругается с родителями из-за того, идти ему гулять или нет, делать дополнительное задание или нет, то есть из-за того, что не касается основ мировоззрения, миропонимания и существования конкретной семьи.
Однако обличение ребенком своих родителей – отнюдь не единичный факт в детской православной литературе. И если, в конце концов, персонажи вразумляются, то это происходит именно со взрослыми – родителями, бабушкой, учительницей. То есть, ребенок оказывается неким моральным авторитетом, духовным лидером, поучающим и обличающим своих родителей. Не совсем понятно, как в голове авторов это соотносится с заповедью о почитании отца и матери, но явно пример, подаваемый такими «мучениками за веру» оказывается отрицательным.
Схематичность и предсказуемость отрицательных персонажей не менее очевидна, чем положительных. Их возражения и несогласие с ребенком строятся на удивительно примитивном, кликушеском уровне, вроде такого: «Оболванила тебя бабка, нечего сказать… выброси немедленно всю эту глупость вон из головы! Это я тебе говорю, слышишь?» (Н. Блохин, «Бабушкины стекла») или «Нет, погодите, Уж вы мне темной расскажите, что это за посты такие? Кто его научил всему этому?... Алёшенька! Внучек! Что они с тобой сделали? Втянули, погубить хотят!» (В. Малягин, «Новые друзья») и т.д.
Таким образом, схематические персонажи участвуют в ходульном конфликте, который примитивно разрешается. То есть, в лучшем случае происходит перерождение отрицательных персонажей, в худшем, они оказываются нейтрализованы. Повествование венчает моральное заключение. Причем, чаще всего он звучит из уст изначально положительного героя, вроде бабушка, мамы или духовника. Выглядит мораль примерно так: «Неужели ты не знала как поступить? Неужели ты не слышала голоса в своей душе? Ведь это и был голос Ангела-Хранителя! … Всегда слушайся этого голоса и поступай так, как он велит… Теперь, когда ты попросишь прощения у Господа Бога и пообещаешь больше так не поступать, твой Ангел снова прилетит и будет около тебя» (при этом сама по себе мораль – весьма спорна, в частности, в ней содержится сомнительный совет всегда слушаться «внутреннего голоса», хотя, как известно, далеко не всегда человек должен слушаться своего внутреннего голоса. Но, вот, здесь ребенку предлагается такой сомнительный ориентир на всю жизнь, мол, слушайся голоса и все будет хорошо, потому как это голоса Ангела Хранителя!? А если беса? Но, видимо, персонажи этой детской книжки достигли такого уровня святости, что слышат только ангельские голоса.).
Естественно, бывают случаи, когда мораль изрекает сам главный персонаж, совершивший какой-то отрицательный поступок, но затем покаявшийся: «Я знаю, это Бог наказал меня. Я больше не буду думать и говорить о других плохо. – Вот и хорошо, - обрадовалась мама» и т.п.
В целом современное детское православное произведение, от примитивной сказки про ежика до повести про чудесные бабушкины стекла, строится про принципу элементарного школьного сочинения: дано, доказательство, мораль-вывод. Условность и мертвенность персонажей и сюжета должна, видимо, компенсироваться идеологическим наполнением – то есть именно своей «православностью». При том, что зачастую подобная схематичная же «православность» страшно далека от той живой православной веры, которой должны жить верующие люди. Отклонения могут быть от минимальных, очень напоминающих фарисейство, до крупных вроде приведенного выше совета слушаться «внутреннего голоса» или уже упоминавшегося выше произведения про Наташу: «Велел (духовник) ужинать, гулять. Все по послушанию. Теперь у меня будет сплошное послушание… Что поделаешь: раз духовник велел - придется слушаться. Крестная сказала, что я должна духовнику в рот смотреть и радоваться своему счастью и что он для меня самый главный человек на свете».
Особенно умиляет в данном случае формулировка – «в рот смотреть». То есть, свою голову человеку иметь не нужно, главное, смотреть в рот духовнику и все будет отлично. При том, что уже святитель Игнатий писал о том, что настоящее старчество уже давно в прошлом, а потому нужно соотносить всегда советы духовника с Евангелием. Вот цитата из Актовой речи, произнесенной профессором А. Осиповым 14 октября 1992 года в Московской Духовной Академии: «Святитель Игнатий говорит о том, что в настоящее время нет наставников, видящих души людей, но есть еще, милостью Божией, старшая «преуспевшая братия», имеющая знание святых отцов и определенный духовный опыт, советами которой нужно непременно пользоваться, проверяя, однако, и их святоотеческими писаниями. Приведём несколько небольших выдержек из творений святителя по данному вопросу.
«По учению отцов, жительство... единственно приличествующее нашему времени, есть жительство под руководством отеческих писаний с советом преуспевших современных братий; этот совет опять должно проверять по писанию отцов... Отцы, отдаленные от времен Христовых тысячелетием, повторяя совет предшественников, уже жалуются на редкость богодухновенных наставников, на появившееся множество лжеучителей и предлагают в руководство Священное Писание и отеческие писания. Отцы, близкие к нашему времени, называют богодухновенных руководителей достоянием древности и уже решительно завещевают в руководство Священное Писание, проверяемый по этим Писаниям, принимаемый с величайшей осмотрительностью и осторожностью совет современных... братий» (I, 563)… «Возразят: вера послушника может заменить недостаточество старца. Неправда: вера в истину спасает, вера в ложь и в бесовскую прелесть губит, по учению Апостола» (2 Сол. 2, 10-12) (V, 73)».
Немного о стиле
Особое внимание хочется обратить и на стиль произведений современной детской православной литературы. Приторно-сладкий, примитивный, скучный. Видимо, авторы считают, что употребление таких слов, как Бог, Господь, Крест, Причастие и им подобных уже делают произведение православным, духовным. Зачастую сочетания выбранных слов оказываются удивительно неуместными, показывают полную стилистическую глухоту автора: «Но… Человек предполагает, а Бог располагает. Как на грех, вечером того же дня позвонила бабушка». (Бог и грех фактически через слово – это, безусловно, признак настоящего православного произведения!). Или такое: «Ангел мой светлый! – ахнула девочка и, вспомнив свою обязанность, потребовала, - Молись Господу нашему Иисусу Христу!» (неясно, что она вспомнила? Что ее обязанность «требовать» что-то у Ангела Хранителя?). Или другая девочка объясняется следующим образом: «Богу виднее… Бог по-другому меряет, не то, что люди…. Ты в Бога не веришь, - значит, главную заповедь нарушаешь» и т.д.
Особым атрибутом православной книжки становится Таинство Причастия. Оно должно либо упоминаться в книге, либо присутствовать в ней, то есть, главный герой должен обязательно причаститься. Приходилось даже слышать мнение о том, что мол, православной литературой может считаться только та, в которой герои причащаются. Таким образом, из числа православных, а следовательно, достойных внимания, авторов автоматически выпадают Достоевский, Чехов, Пушкин, Толстой, Лесков, Гаршин, Лермонтов, Островский, Шукшин, Распутин, Бондарев, В. Быков и другие. Ведь их герои живут без Причастия! И уже не волнует таких читателей, что герои этих произведений всю жизнь свою решают проблему добра и зла, соотносят свое бытие именно с высшими христианскими образцами добродетели, страдают, переживают, рождаются в вере, в поступке, в подвиге. Нет, раз они не причащаются, значит, не православные.
Такое внешнее отношение, как к Таинству Причастия, так и собственно к жизни – не редкость в наши дни. И неудивительно, что Причастие становится всего лишь атрибутом, признаком православной литературы и православной жизни. Вот только вопрос возникает, насколько это действительно «православная» литература и жизнь?
Причины или кто виноват?
Размышления на тему современной православной жизни можно найти у историка и литературоведа Вадима Кожинова в книге «Россия. XX век». В частности, он пишет: «Причины утраты глубокой подлинной веры заключаются не столько в воздействии официального атеизма и всякого рода запретов, имевших место до последнего десятилетия, сколько в кардинальном изменении самой структуры человеческого сознания».
Он отмечает, что когда собственно религиозное сознание превращено в объект, как это происходит сегодня, оно становится критическим: «В свое время человек малым ребенком входил вместе со своей семьей и соседями в храм, вбирал в себя религиозность как органическую часть, как одну из сторон общего и собственного бытия, и ему даже не могло придти в голову «отделить» от цельности бытия свое субъективное переживание религии и анализировать это переживание. Ныне же такое отделение в той или иной мере неизбежно, что обусловлено… существенным изменением самого строения душ, для которых собственное сознание становится предметом осмысления и оценки. А осмысление и оценка основ религиозного сознания – это поистине труднейшая и сложнейшая задача, плодотворное решение которой под силу только богато одаренным или исключительно высокоразвитым людям. И сегодня подлинная Вера присуща, надо думать, либо людям особенного духовного склада и своеобразной судьбы, сумевшим сохранить в себе изначальную природную религиозность, не поддавшуюся критике со стороны «отделившегося» сознания, либо людям наивысшей культуры, которые, пройдя неизбежную стадию «критики», обрели осознанную Веру».
Естественно, людей гениальных среди авторов и читателей православной детской литературы практически нет, все мы, надо полагать, обычные люди, большинство из которых выросло в безрелигиозных семьях и обрело веру в сознательном возрасте. То есть, у нас нет как таковой православной культуры, того опыта жизни в Православии, укорененности в нем, которое делает веру вторым дыханием, а жизнь человека – постоянным подтверждением веры. Примером такой жизни и творчества в вере для сегодня оказываются произведения классиков русской литературы. Однако та культурная среда, в которой в свое время жили и развивались многие, сегодня сознательно пришедшие к вере люди, сделала, обусловила, в какой-то мере, это духовное рождение.
Другой причиной появления подобной литературы, равно как и спроса на нее, является неофитство, то есть, тот начальный период познания веры, когда внешнее заслоняет внутреннее, когда настоящего духовного опыта еще нет, а потому за опыт принимается внешняя атрибутика жизни: выброшенный телевизор, крестик на веревочке, а не на цепочке, обязательное «Спаси Господи!» вместе спасибо и т.д. «Для какого-нибудь малого дела, занимающего у толкового мирского человека двадцать минут, новообращенному иной раз потребуется несколько часов напряженных размышлений, как сделать его безгрешно, не идя на мелкие сделки с совестью, которых мы в обычном ходе наших дел просто не замечаем. При этом он, возможно, не совершит более важных дел, не заметив их или опоздав к ним, он в очередной раз послужит упреком и предметом печали для близких, и т.п. - с точки зрения житейской проявит непригодность и бесполезность для жизни в обществе, и даже эгоизм», - пишет Сергей Гвоздев в статье «Апология неофита».
А игумен Петр (Мещеринов) в статье «О Неофитстве», справедливо отмечая, что период неофитства – детская болезнь духовного роста, так характеризует неофита: «Неофит думает: вот вдамся в полное послушание – и точно спасусь, или – вот, буду неукоснительно соблюдать правило – и спасение гарантировано… Неофиту очень свойственны две вещи: болезненное осуждение всех и вся, - ибо все мы, так или иначе, сталкиваемся с нарушениями внешних форм; вот эти нарушения вызывают крайнее осуждение. Ярче всего это качество неофита видно из его отношения к не-православным людям. Неофит уверен в их погибели, и даже часто злорадно желает ее всем, что проявляется, в частности, в построении высчитываемых конструкций типа: ага, пошли в Норд-Ост нечистивцы, вместо того, чтобы молиться – вот вам; или: ага, теракт в Америке – так вам и надо, антихристы... Вторая вещь – полное отсутствие необходимейшего для спасения внутреннего расположения – смирения… Он с легкостью решает за Бога, кого Он спасет, кого нет; он скор на осуждение других людей, на суждение об их внутреннем состоянии, об их участи; он твердо знает, что правильно, а что неправильно в Церковной жизни; и т.д.; и за всем этим он не видит себя...» и т.д.
К чему это все приведет?
Однако, возразят мне, как невозможно читать ребенку произведения Аввы Дорофея, также невозможно предложить ему до определенного возраста и Достоевского. Как же воспитать в ребенке религиозную культуру, как приобщить его к Православию?
И родители идут по пути наименьшего сопротивления – они выкидывают телевизор и светскую литературу, особенно советского периода, потому что там попадаются пионеры и комсомольцы, которые борются с Церковью, и начинают читать имеющиеся в наличие детские православные книги. И еще хорошо, если в число их попадут сказки Андерсена или «Хроники Нарнии». Обычно все ограничивается «православными сказками» про ежиков и повестями про обличителей-детей.
В итоге, ребенок оказывается вырван из культурного поля. Причем, как из современного, так и в целом из исторического. Вокруг него существует вакуум, который до поры до времени наполняют бабушкины стекла и рождественские рассказы о Грише и Тане. Эта псевдокультурная по сути своей среда не только не воспитывает в ребенке веру, не только не укрепляет его в ней, они, фактически, оставляет его своеобразным культурным «чистым листком», на который в 15-16 лет гораздо проще записать любую негативную информацию. Потому что именно в этом возрасте разрушаются в сознании ходульные представления о добре и зле, рассыпается вся приторная «полуправда» о простом разрешении любых конфликтов.
Но сознание привыкшее, или скорее, испорченное пропагандой (в том числе и псевдоправославной), легко переходит от одного содержания к другому в зависимости от интенсивности самой пропаганды и авторитетности ее источника. Перестали родители быть авторитетом – все, их пропаганда имеет нулевой эффект. Вчера нас давили примитивными комсомольскими клише, потом объявили свободу. И тогда вчерашние комсомольцы хлынули в тоталитарные секты, потому что их пропаганда оказалась в момент «свободы» самой мощной. Сработала привычка забивать голову готовыми формулами. Формулы остались те же, просто у них сменилось содержание.
Вот чтобы от Православия дети не уходили в переходном возрасте и надо делать прививку от пропаганды. Ребенок должен жить в мире культуры, должен знать о том, насколько сложен этот мир. Он должен понимать, что не бывает готовых решений, готовых формул, что каждое решение придется принимать самому, равно как отвечать за него. Ребенок должен быть знаком с культурой хотя бы только для того, чтобы примитивные клише и формулы потом на него не действовали. Иными словами, родители должны прививать вкус, а не портить его.
Ребенок должен расти в культурной среде, в той, которую дает ему бытие, в том числе и историческое, его страны. Нельзя отметать советскую литературу за встречающиеся там пассажи антицерковного характера. Сама по себе она наследует лучшие традиции русской классической литературы. Кроме того, она научит ребенка различать истинное и наносное, ложное. А поэтому ребенку должны быть знакомы и книги Носова, и Драгунского, и Беляева, и Каверина, и Пантелеева, и Крапивина и многие другие.
Ребенок должен смотреть фильмы, хорошие классические советские фильмы по истории, да и просто советское детское кино, которое все построено на четком переживании правды и лжи, на опознавании героями справедливости. То есть, ребенок должен иметь ту культурно-мировоззренческую базу, на которой, в свое время он сможет сам для себя осознать, обосновать и утвердить свою веру.
А иначе, наши дети окажутся гораздо дальше от Церкви, чем когда-то были их родители. Потому что Вера будет ассоциироваться у них с православными ежиками, пародию на которых написала Майя Кучерская (ее произведения вызвали весьма бурную дискуссию в Интернете, что еще раз свидетельствует о существовании проблемы «православной литературы): «В корнях старого дуба жил в своей норке один православный ежик. А белочка наверху в дупле была неправославная.
— Милая белочка! — не раз обращался к ней ежик. — Ты не православная. Опомнись! Тебе необходимо креститься в нашей речке.
— Но я боюсь воды, — отвечала белочка, звонко разгрызая орешек.
— Надо преодолеть боязнь.
Но белочка никак не могла постичь той великой пользы, которую получит ее беличья душа после обращения в истинную веру….
— Кажется, я придумал! — запрыгал вдруг обычно степенный и серьезный ежик.
Через несколько дней он смастерил замечательные четки. На длинную нитку ежик нанизал орешки и показал четки белочке.
— Они будут твои, как только ты преодолеешь свой страх, — сказал ежик.
Белочка тут же оказалась у самых корней старого дуба. Все трое — ежик, белочка и Божья коровка отправились на речку, протекавшую неподалеку от земляничной поляны. Всю дорогу белочка дрожала и хотела вернуться, но ежик показывал ей ореховые четки, и белочка шла вперед.
Наконец они добрались до их речки. Божья коровка вызвалась быть крестной матерью, а ежик крестным отцом. Они погрузили белочку в воду, прочитали необходимые молитвы, но когда дочитали их, увидели, что белочка уже не дышит. Она захлебнулась!
— Ничего! — махнул лапкой ежик. — Слава Богу!
— Да, — согласилась Божья коровка. — Ведь она умерла православной. Слава Богу!
— Слава Богу! — подхватили вокруг все листья, цветы, птицы, жучки, звери и черненькие козявочки».
В заключение хотелось бы сказать, что само разделение художественной литературы на православную и неправославную – ложно. Есть литература хорошая и плохая. И какой-нибудь Сорокин плох не потому, что он не православный, а именно потому, что он бездарен, бесталанен, что его произведения могут свидетельствовать только о духовной и творческой деградации человека, неукорененного в Вере. Одновременно с этим, вера во Христа, принадлежность к Православной Церкви еще не делает автора талантливым, а его произведение – шедевром или хотя бы событием в литературе. И, уж тем более она не оправдывает ту безвкусицу и графоманию, которая сегодня маскируется под «детскую православную литературу».
[1] Сравните:
Мы проснемся утром ранним
На колени наши встанем
Пусть увидят все вокруг,
Что Христос наш лучший друг
(это протестантское творчество)
Сегодня на книжных полках появился новый продукт – современная детская художественная литература. Оно и понятно, - ребенку не будешь читать проповеди Иоанна Златоуста, ему надо все в сказках или понятных рассказах изложить и преподнести. Но главное, требуют читатели, чтобы было по-православному. В светских сказках, в книжках нашего детства тут и там видятся свежеиспеченным православным читателям какие-то козни, непонятные персонажи, бабы-яги, колдуны, ведьмы. Непорядок! Как можно ребенку читать такую сказку перед сном. Да и в любое другое время тоже нельзя. Потому что уж больно она сомнительная. Потому что в момент опасности герой, вместо того, чтобы воскликнуть «Господи, помоги!», взмолиться и улететь вместе с ангелом, куда подальше, садится на какого-то серого волка и скачет через темные дремучие леса. Ну, а уж про современную детскую литературу и говорить нечего…
Стремление быть абсолютно и совершенно правильным православным, вызванное внешним принятием Христианства, порождает странный феномен: люди начинают делить весь мир, и литературу, в частности, на православную и неправославную. И возникают у них такие неразрешимые, на первый взгляд, вопросы: а вот «Властелин колец» – православная книжка или нет? А «Голубятня на желтой поляне» Крапивина? А сказка «Колобок»?
Вот тут-то и возникает вопрос: что это за продукт – православная детская литература? Какой она должна быть? И какой не должна? И должна ли она вообще существовать как отдельный феномен?
Я не буду делать обзор современной православной художественной литературы. Просто попытаюсь обобщить то, что приходилось читать и видеть. Я не смогу везде указывать авторов, повторюсь, это не аналитическое исследование, скорее это рассуждение на тему детской литературы.
Персонажи и сюжеты
В качестве отправной точки наших рассуждений о «типичной» детской православной литературе воспользуемся уже сделанным анализом одной книжки. Речь идет о «Наташиной азбуке», написанной прот. Валентином Дроновым. Анализ – Андрея Зайцева в статье «Сказка о благочестивом ребенке».
«Сюжетную основу книги составляет история жизни девочки Наташи, которой к началу занятий исполняется семь лет. Если верить автору, главная героиня - очень благочестивый ребенок. Она никогда не спорит с родителями и крестной, еженедельно причащается и соблюдает все посты. В начале «Азбуки» у нее нет друзей. Каждый день после школы девочка приходит домой, быстро делает уроки и начинает заниматься с двумя подружками-куклами изучением церковно-славянского языка, богословия и основ православной духовной жизни… Наташа практически не гуляет, часто не ужинает и при этом каждую неделю постится перед причастием со среды по субботу». Андрей Зайцев спрашивает: «какой нормальный ребенок выдержит в семь лет такой ритм жизни, да и захочет ли маленький мальчик или девочка подражать главной героине? Видимо, нет. Скорее всего, его будет раздражать примерная и довольно скучная девочка, а может быть, он испытает жалость к одинокому малышу, у которого нет друзей или подружек».
И это первая проблема детской православной литературы. Современные авторы в большинстве своем стремятся описать детей излишне «правильными», «идеальными», такими, какими они должны быть по представлениям этих взрослых, а не такими, какие они есть. Они пытаются представить читателям не детей, а житийные персонажи. Видимо, это отчасти порождено существующим в православной среде мифом о поголовной святости детей, который произвольно выводится из слов из Евангелия от Матфея (18:3): «истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное».
Вот пример подобного рассуждения из книжки «Сказки для Сонечки»: «Видишь, дети все одинаково хорошие. Пока не выросли – добрые и ласковые. Это потому что они только недавно сотворены силами Творца, и зло еще не вошло в них. Но вот они растут, воспринимают жестокие законы грешной жизни, и сами становятся жестокими и злыми» (автор А. Петров видимо не в курсе того, что существует первородный грех и природа человека испорчена уже от рождения, а не с возрастом).
При этом, авторы не учитывают то, что каждый нормальный ребенок далеко не идеал, и задача родителей и заключается в том, чтобы воспитать его в духе Христианский традиций, а не уподобится собственному дитяте во всех его капризах, нестроениях и трудностях каждого переходного возраста, которые сопровождают рост ребенка.
Идеальный персонаж – ребенок создается в голове автора по житийной схеме: он, как и преподобный Сергий во младенчестве, держит пост любой продолжительности, он, как преп. Серафим Саровский мечтает о служении Богу, он, как блаженная Матронушка, предпочитает детские игры богослужениям и т.д. По сути, автор механически складывает в одну кучу все позитивно-житийные черты человека, объединяя их каким-то одним именем, например Машенька или Наташенька. Иногда для пущей церковности прибавляется возрастное определение «отроковица» или «младенец». Для чего эта последняя деталь нужна авторам – не совсем понятно, видимо, кажется, что именно так называют своих детей православные родители: «А ну, подойди ко мне, отроковица Елизавета!» или «не шали, младенец Иоанн!».
Проблема в том, что подобные ходульные образы оказываются не только нежизнеспособными, но и не являются для читателя авторитетом, не становятся для ребенка любимым персонажем. Да и как можно полюбить столь бездушную правильную отроковицу, коли у нее все качества исключительно положительные и ничего общего ни с ребенком, ни с его миром духовного поиска не имеют: «Идеальный ребенок - плохой пример для подражания, поскольку большинство детей просто не верят в его существование».
Например, «автор учебника даже не постарался придать образу Наташи хоть видимость правдоподобия. Это особенно заметно, когда читаешь диалоги, помещенные в книге. Беседы девочки с куклами о православии мало напоминают речь младшего школьника. Напротив, создается впечатление, что составитель «Наташиной азбуки» просто вкладывает в «уста младенца» собственные и святоотеческие размышления о Православии, которые часто выглядят чужеродными».
Могут воскликнуть: «А как же! Литература не должна рисовать порок. Она должна предлагать примеры для подражания! Зачем нам опускаться на уровень ребенка, надо тянуть его вверх… К идеалу!», которого, кстати, не достигли еще и сами родители. Итак, давайте разберемся. Главное в сказках, в детском произведении - это сопереживание которое возникает у читателя, сопереживание герою книги. Ребенок как бы идентифицирует себя с ним, а потом проходит через все перипетии, сверяя поведение героя со своими представлениями о добре и зле, с тем, как он бы себя повел в подобной ситуации. Изменение героя меняет и читателя, он растет духовно. Он постигает являющиеся для взрослых элементарные истины о том, что нужно помогать слабому, что нужно быть мужественным в испытаниях, претерпевать невзгоды именно проживая вместе с персонажем все трудности, испытания и выборы. Но для того, чтобы это сопереживание состоялось, вначале у маленького читателя должна быть идентификация с персонажем. Если перед ребенком сразу рисуется готовая схема, то он с ней не идентифицирует себя, не следит за приключениями героя, скучает. Он не меняется вместе с героем и не приближается ни к какому идеалу.
Надо отметить, что наравне с такими «неживыми» детьми в книгах действуют не менее схематичные взрослые. Их функция, зачастую, оказывается еще более примитивной, чем функция «книжного ребенка»: ее можно определить одним словом – менторство. Причем, чаще всего в роли ментора в детской православной литературе выступают, не считая духовника, мамы и бабушки. Папы оказываются либо вне сферы интересов, как автора, так и ребенка, либо попадают в противоположный лагерь – атеистов, то есть врагов (правда, не без надежды на исправление).
Чем объяснить такой выбор православных авторов? Видимо, сам стиль детской православной литературы – приторный, источающий умильную патоку по поводу детской правильности и взрослой определенности – исторгает из себя резкие, мужские образы, способные к подвигу, к возмущению и слому ситуации, к душевному поиску. У родителей в детской православной литературе все просто и понятно, все вопросы давно решены, поиск – завершен, налицо - душевное блаженство, фактически, существование райское уже на земле. Причем, не та мучительная борьба, которую претерпевали святые до самого гроба, а безоблачно-розовое, сахарное пребывание в ожидании близкого райского счастья.
Однако авторы, видимо, чувствуя уязвимость своей собственной позиции, пытаются хоть как-то оживить детские и взрослые образы. Для этого используется несколько приемов. Один из них – кажущееся отступление от схемы идеального ребенка, совершение какого-то несоответствующего поступка. Например, в книге «Твой Ангел Хранитель» девочка забирает чужую куклу, так понравившуюся ей, а Алеша в произведении В. Малягина «Новые друзья» грубит родителям и противопоставляет их безверию свою воцерковленность, ощущая себя фактически святым. Казалось бы, вот он, конфликт – двигатель художественной литературы! Вот он – душевный поиск и метания!
Но радоваться рано. Конфликт в детской православной литературе оказывается столь же схематичным и искусственным, таким же предсказуемым, как и сами персонажи. Не дочитывая книги, читатель может легко предположить, чем закончится этот «конфликт», в чью пользу он разрешиться. Эта «правильность» делает всю «интригу» совершенно пресной, неинтересной, а главное, чуждой ребенку. Чего же переживать за героя, если и так все понятно.
Мне могут возразить, что в сказках обычно тоже понятно, что все закончится хорошо. Но одно дело – общая уверенность в благополучной завершении, общая оптимистическая направленность, а другое – полная сюжетная прозрачность и предсказуемость, элементарность и примитивность. Можно предсказать, какими словами взрослые будут увещевать ребенка, какой вывод он сделает для себя. Фактически, чтение подобные книг не дает пищи для души. Оно представляет собой своеобразный суррогат позитивных качеств, поступков и ситуации, уже пережеванных автором и выложенных для читателя готовыми к потреблению. Никакой работы мысли, никакого сопереживания!
По сути, современная детская православная литература не оставляет читателю поля действия, душевного сострадания. Она является грубо сколоченным рекламным роликом, который автор пытается засунуть в голову ребенка. Сходство – очевидное: готовая мысль (чаще всего примитивная) вкладывается в голову потребителя продукта в виде последней истины. От «потребителя» не требуется никаких усилий. Только глотай! Лубочные картинки, примитивные конфликты, наличие «морали». А главное – полное безволие, пассивность со стороны читателя.
Подобный подход к делу очень напоминает приемы пропаганды, которая многим памятна по советским временам и вызывает стойкое неприятие. Но ведь дело-то в том, что отвращение не то, что пропаганда советская , а то, что она -пропаганда, Неверно думать, что тогда пропагандировалась неправильное мировоззрение, а у нас правильное, православное. А потому, дескать, можно и нужно использовать приемы пропаганды. Дело не в содержании. Пропаганда плоха сама по себе, независимо, от того, что она пропагандирует. Потому что она бесчеловечна, мертва, она делает (предполагает) человека пассивным, тупым объектом воздействия, она использует его.
Другой автор, Н. Блохин – идет немного другим путем. Он насыщает свои произведения видениями чертей и Ангелов, околоправославной мистикой. Причем, и тех и других запросто видят как дети, так и взрослые («Бабушкины стекла» и др.). Очевидно, что с позиций трезвого православного осмысления подобные «видения» свидетельствуют о непроходимой и глубокой духовной прелести персонажей. Однако, именно эти «прелестные» персонажи оказываются носителями Истины.
По сути же, автор, видимым образом избирая иной путь, использует ту же элементарную схему положительного и отрицательного. Причем, духовное, сокровенное оказывается видимым, материально ощутимым. Просто для экзотики автор использует не только людей, но и бесов: вот мальчик болен, его родители не причащают, возле него бес, вот причастили – и сразу же видно, что возле мальчика стоит Ангел. Умилительно. И главное, опять же никаких усилий ни со стороны читателя, ни со стороны персонажа: все просто, причастили, вот уже и Ангел рядом стоит. Этакая механистичность Таинства, профанация душевного труда.
Такая же механистичность присутствует и в рассказах об исповеди в православной детской литературе. Схема, по которой она описывается - одна. Ее кратко выражает следующее детское стихотворение:
Совсем немного трушу –
Накопил грехов.
Но очистить душу
Я пред Христом готов.
….
Я грехов своих не скрыл
И признаюсь, братцы,
Зря я трусил. Бог простил.
Можно причащаться[1].
(Елена Богушева)
Вроде бы на первый взгляд все правильно, но уж больно просто, быстро и легко. Опять же – никакого внутреннего труда и усилия. Да еще и стилистическая бодрость подобных строк наводит на мысль, что их писали в какой-то баптистской секте. А ведь истинное, глубокое покаяние – одна из главных целей человеческого существования, достичь его неимоверно трудно. И даже святые, умирая, говорили о том, что не знают, положили ли они хотя бы начало покаянию. А тут, как с пакетиком растворимого супа – раз, два и готово.
Несколько слов хочется сказать и об отрицательных персонажах детской православной литературы. Во-первых, главное их отрицательное качество – неверие. Причем, именно это качество делает их особенно злыми. Но так как круг общения ребенка чаще всего ограничен родственниками, учителями и друзьями, то, естественно, кто-то из них оказывается «врагом». При этом, при всех поступках главного героя, на нем сохраняется четкая отметина «положительности». Естественно, она связана исключительно с тем, что он верующий, а его враги – а это могут быть родители, бабушка, учитель – нет. И ребенок изображается в виде этакого нового мученика за веру, противостоящего своим родителям. Вся парадоксальность ситуации в том заключается, что ребенку может быть всего 7-8-9 лет. И он уже ведет открытую войну с родителями или учителями, твердо исповедуя свою веру.
Однако для родителей, имеющих своих собственных детей, очевидна искусственность такой ситуации. Ведь зависимость ребенка от родителей в этом возрасте еще очень сильна, и пойти с ними на открытый мировоззренческий конфликт ребенок не способен именно в силу того, что его собственное мировоззрение еще не сформировано как самостоятельное, оно зависит от родителей, от их образа жизни, от их собственных устремлений. Более вероятны ситуации, что ребенок поругается с родителями из-за того, идти ему гулять или нет, делать дополнительное задание или нет, то есть из-за того, что не касается основ мировоззрения, миропонимания и существования конкретной семьи.
Однако обличение ребенком своих родителей – отнюдь не единичный факт в детской православной литературе. И если, в конце концов, персонажи вразумляются, то это происходит именно со взрослыми – родителями, бабушкой, учительницей. То есть, ребенок оказывается неким моральным авторитетом, духовным лидером, поучающим и обличающим своих родителей. Не совсем понятно, как в голове авторов это соотносится с заповедью о почитании отца и матери, но явно пример, подаваемый такими «мучениками за веру» оказывается отрицательным.
Схематичность и предсказуемость отрицательных персонажей не менее очевидна, чем положительных. Их возражения и несогласие с ребенком строятся на удивительно примитивном, кликушеском уровне, вроде такого: «Оболванила тебя бабка, нечего сказать… выброси немедленно всю эту глупость вон из головы! Это я тебе говорю, слышишь?» (Н. Блохин, «Бабушкины стекла») или «Нет, погодите, Уж вы мне темной расскажите, что это за посты такие? Кто его научил всему этому?... Алёшенька! Внучек! Что они с тобой сделали? Втянули, погубить хотят!» (В. Малягин, «Новые друзья») и т.д.
Таким образом, схематические персонажи участвуют в ходульном конфликте, который примитивно разрешается. То есть, в лучшем случае происходит перерождение отрицательных персонажей, в худшем, они оказываются нейтрализованы. Повествование венчает моральное заключение. Причем, чаще всего он звучит из уст изначально положительного героя, вроде бабушка, мамы или духовника. Выглядит мораль примерно так: «Неужели ты не знала как поступить? Неужели ты не слышала голоса в своей душе? Ведь это и был голос Ангела-Хранителя! … Всегда слушайся этого голоса и поступай так, как он велит… Теперь, когда ты попросишь прощения у Господа Бога и пообещаешь больше так не поступать, твой Ангел снова прилетит и будет около тебя» (при этом сама по себе мораль – весьма спорна, в частности, в ней содержится сомнительный совет всегда слушаться «внутреннего голоса», хотя, как известно, далеко не всегда человек должен слушаться своего внутреннего голоса. Но, вот, здесь ребенку предлагается такой сомнительный ориентир на всю жизнь, мол, слушайся голоса и все будет хорошо, потому как это голоса Ангела Хранителя!? А если беса? Но, видимо, персонажи этой детской книжки достигли такого уровня святости, что слышат только ангельские голоса.).
Естественно, бывают случаи, когда мораль изрекает сам главный персонаж, совершивший какой-то отрицательный поступок, но затем покаявшийся: «Я знаю, это Бог наказал меня. Я больше не буду думать и говорить о других плохо. – Вот и хорошо, - обрадовалась мама» и т.п.
В целом современное детское православное произведение, от примитивной сказки про ежика до повести про чудесные бабушкины стекла, строится про принципу элементарного школьного сочинения: дано, доказательство, мораль-вывод. Условность и мертвенность персонажей и сюжета должна, видимо, компенсироваться идеологическим наполнением – то есть именно своей «православностью». При том, что зачастую подобная схематичная же «православность» страшно далека от той живой православной веры, которой должны жить верующие люди. Отклонения могут быть от минимальных, очень напоминающих фарисейство, до крупных вроде приведенного выше совета слушаться «внутреннего голоса» или уже упоминавшегося выше произведения про Наташу: «Велел (духовник) ужинать, гулять. Все по послушанию. Теперь у меня будет сплошное послушание… Что поделаешь: раз духовник велел - придется слушаться. Крестная сказала, что я должна духовнику в рот смотреть и радоваться своему счастью и что он для меня самый главный человек на свете».
Особенно умиляет в данном случае формулировка – «в рот смотреть». То есть, свою голову человеку иметь не нужно, главное, смотреть в рот духовнику и все будет отлично. При том, что уже святитель Игнатий писал о том, что настоящее старчество уже давно в прошлом, а потому нужно соотносить всегда советы духовника с Евангелием. Вот цитата из Актовой речи, произнесенной профессором А. Осиповым 14 октября 1992 года в Московской Духовной Академии: «Святитель Игнатий говорит о том, что в настоящее время нет наставников, видящих души людей, но есть еще, милостью Божией, старшая «преуспевшая братия», имеющая знание святых отцов и определенный духовный опыт, советами которой нужно непременно пользоваться, проверяя, однако, и их святоотеческими писаниями. Приведём несколько небольших выдержек из творений святителя по данному вопросу.
«По учению отцов, жительство... единственно приличествующее нашему времени, есть жительство под руководством отеческих писаний с советом преуспевших современных братий; этот совет опять должно проверять по писанию отцов... Отцы, отдаленные от времен Христовых тысячелетием, повторяя совет предшественников, уже жалуются на редкость богодухновенных наставников, на появившееся множество лжеучителей и предлагают в руководство Священное Писание и отеческие писания. Отцы, близкие к нашему времени, называют богодухновенных руководителей достоянием древности и уже решительно завещевают в руководство Священное Писание, проверяемый по этим Писаниям, принимаемый с величайшей осмотрительностью и осторожностью совет современных... братий» (I, 563)… «Возразят: вера послушника может заменить недостаточество старца. Неправда: вера в истину спасает, вера в ложь и в бесовскую прелесть губит, по учению Апостола» (2 Сол. 2, 10-12) (V, 73)».
Немного о стиле
Особое внимание хочется обратить и на стиль произведений современной детской православной литературы. Приторно-сладкий, примитивный, скучный. Видимо, авторы считают, что употребление таких слов, как Бог, Господь, Крест, Причастие и им подобных уже делают произведение православным, духовным. Зачастую сочетания выбранных слов оказываются удивительно неуместными, показывают полную стилистическую глухоту автора: «Но… Человек предполагает, а Бог располагает. Как на грех, вечером того же дня позвонила бабушка». (Бог и грех фактически через слово – это, безусловно, признак настоящего православного произведения!). Или такое: «Ангел мой светлый! – ахнула девочка и, вспомнив свою обязанность, потребовала, - Молись Господу нашему Иисусу Христу!» (неясно, что она вспомнила? Что ее обязанность «требовать» что-то у Ангела Хранителя?). Или другая девочка объясняется следующим образом: «Богу виднее… Бог по-другому меряет, не то, что люди…. Ты в Бога не веришь, - значит, главную заповедь нарушаешь» и т.д.
Особым атрибутом православной книжки становится Таинство Причастия. Оно должно либо упоминаться в книге, либо присутствовать в ней, то есть, главный герой должен обязательно причаститься. Приходилось даже слышать мнение о том, что мол, православной литературой может считаться только та, в которой герои причащаются. Таким образом, из числа православных, а следовательно, достойных внимания, авторов автоматически выпадают Достоевский, Чехов, Пушкин, Толстой, Лесков, Гаршин, Лермонтов, Островский, Шукшин, Распутин, Бондарев, В. Быков и другие. Ведь их герои живут без Причастия! И уже не волнует таких читателей, что герои этих произведений всю жизнь свою решают проблему добра и зла, соотносят свое бытие именно с высшими христианскими образцами добродетели, страдают, переживают, рождаются в вере, в поступке, в подвиге. Нет, раз они не причащаются, значит, не православные.
Такое внешнее отношение, как к Таинству Причастия, так и собственно к жизни – не редкость в наши дни. И неудивительно, что Причастие становится всего лишь атрибутом, признаком православной литературы и православной жизни. Вот только вопрос возникает, насколько это действительно «православная» литература и жизнь?
Причины или кто виноват?
Размышления на тему современной православной жизни можно найти у историка и литературоведа Вадима Кожинова в книге «Россия. XX век». В частности, он пишет: «Причины утраты глубокой подлинной веры заключаются не столько в воздействии официального атеизма и всякого рода запретов, имевших место до последнего десятилетия, сколько в кардинальном изменении самой структуры человеческого сознания».
Он отмечает, что когда собственно религиозное сознание превращено в объект, как это происходит сегодня, оно становится критическим: «В свое время человек малым ребенком входил вместе со своей семьей и соседями в храм, вбирал в себя религиозность как органическую часть, как одну из сторон общего и собственного бытия, и ему даже не могло придти в голову «отделить» от цельности бытия свое субъективное переживание религии и анализировать это переживание. Ныне же такое отделение в той или иной мере неизбежно, что обусловлено… существенным изменением самого строения душ, для которых собственное сознание становится предметом осмысления и оценки. А осмысление и оценка основ религиозного сознания – это поистине труднейшая и сложнейшая задача, плодотворное решение которой под силу только богато одаренным или исключительно высокоразвитым людям. И сегодня подлинная Вера присуща, надо думать, либо людям особенного духовного склада и своеобразной судьбы, сумевшим сохранить в себе изначальную природную религиозность, не поддавшуюся критике со стороны «отделившегося» сознания, либо людям наивысшей культуры, которые, пройдя неизбежную стадию «критики», обрели осознанную Веру».
Естественно, людей гениальных среди авторов и читателей православной детской литературы практически нет, все мы, надо полагать, обычные люди, большинство из которых выросло в безрелигиозных семьях и обрело веру в сознательном возрасте. То есть, у нас нет как таковой православной культуры, того опыта жизни в Православии, укорененности в нем, которое делает веру вторым дыханием, а жизнь человека – постоянным подтверждением веры. Примером такой жизни и творчества в вере для сегодня оказываются произведения классиков русской литературы. Однако та культурная среда, в которой в свое время жили и развивались многие, сегодня сознательно пришедшие к вере люди, сделала, обусловила, в какой-то мере, это духовное рождение.
Другой причиной появления подобной литературы, равно как и спроса на нее, является неофитство, то есть, тот начальный период познания веры, когда внешнее заслоняет внутреннее, когда настоящего духовного опыта еще нет, а потому за опыт принимается внешняя атрибутика жизни: выброшенный телевизор, крестик на веревочке, а не на цепочке, обязательное «Спаси Господи!» вместе спасибо и т.д. «Для какого-нибудь малого дела, занимающего у толкового мирского человека двадцать минут, новообращенному иной раз потребуется несколько часов напряженных размышлений, как сделать его безгрешно, не идя на мелкие сделки с совестью, которых мы в обычном ходе наших дел просто не замечаем. При этом он, возможно, не совершит более важных дел, не заметив их или опоздав к ним, он в очередной раз послужит упреком и предметом печали для близких, и т.п. - с точки зрения житейской проявит непригодность и бесполезность для жизни в обществе, и даже эгоизм», - пишет Сергей Гвоздев в статье «Апология неофита».
А игумен Петр (Мещеринов) в статье «О Неофитстве», справедливо отмечая, что период неофитства – детская болезнь духовного роста, так характеризует неофита: «Неофит думает: вот вдамся в полное послушание – и точно спасусь, или – вот, буду неукоснительно соблюдать правило – и спасение гарантировано… Неофиту очень свойственны две вещи: болезненное осуждение всех и вся, - ибо все мы, так или иначе, сталкиваемся с нарушениями внешних форм; вот эти нарушения вызывают крайнее осуждение. Ярче всего это качество неофита видно из его отношения к не-православным людям. Неофит уверен в их погибели, и даже часто злорадно желает ее всем, что проявляется, в частности, в построении высчитываемых конструкций типа: ага, пошли в Норд-Ост нечистивцы, вместо того, чтобы молиться – вот вам; или: ага, теракт в Америке – так вам и надо, антихристы... Вторая вещь – полное отсутствие необходимейшего для спасения внутреннего расположения – смирения… Он с легкостью решает за Бога, кого Он спасет, кого нет; он скор на осуждение других людей, на суждение об их внутреннем состоянии, об их участи; он твердо знает, что правильно, а что неправильно в Церковной жизни; и т.д.; и за всем этим он не видит себя...» и т.д.
К чему это все приведет?
Однако, возразят мне, как невозможно читать ребенку произведения Аввы Дорофея, также невозможно предложить ему до определенного возраста и Достоевского. Как же воспитать в ребенке религиозную культуру, как приобщить его к Православию?
И родители идут по пути наименьшего сопротивления – они выкидывают телевизор и светскую литературу, особенно советского периода, потому что там попадаются пионеры и комсомольцы, которые борются с Церковью, и начинают читать имеющиеся в наличие детские православные книги. И еще хорошо, если в число их попадут сказки Андерсена или «Хроники Нарнии». Обычно все ограничивается «православными сказками» про ежиков и повестями про обличителей-детей.
В итоге, ребенок оказывается вырван из культурного поля. Причем, как из современного, так и в целом из исторического. Вокруг него существует вакуум, который до поры до времени наполняют бабушкины стекла и рождественские рассказы о Грише и Тане. Эта псевдокультурная по сути своей среда не только не воспитывает в ребенке веру, не только не укрепляет его в ней, они, фактически, оставляет его своеобразным культурным «чистым листком», на который в 15-16 лет гораздо проще записать любую негативную информацию. Потому что именно в этом возрасте разрушаются в сознании ходульные представления о добре и зле, рассыпается вся приторная «полуправда» о простом разрешении любых конфликтов.
Но сознание привыкшее, или скорее, испорченное пропагандой (в том числе и псевдоправославной), легко переходит от одного содержания к другому в зависимости от интенсивности самой пропаганды и авторитетности ее источника. Перестали родители быть авторитетом – все, их пропаганда имеет нулевой эффект. Вчера нас давили примитивными комсомольскими клише, потом объявили свободу. И тогда вчерашние комсомольцы хлынули в тоталитарные секты, потому что их пропаганда оказалась в момент «свободы» самой мощной. Сработала привычка забивать голову готовыми формулами. Формулы остались те же, просто у них сменилось содержание.
Вот чтобы от Православия дети не уходили в переходном возрасте и надо делать прививку от пропаганды. Ребенок должен жить в мире культуры, должен знать о том, насколько сложен этот мир. Он должен понимать, что не бывает готовых решений, готовых формул, что каждое решение придется принимать самому, равно как отвечать за него. Ребенок должен быть знаком с культурой хотя бы только для того, чтобы примитивные клише и формулы потом на него не действовали. Иными словами, родители должны прививать вкус, а не портить его.
Ребенок должен расти в культурной среде, в той, которую дает ему бытие, в том числе и историческое, его страны. Нельзя отметать советскую литературу за встречающиеся там пассажи антицерковного характера. Сама по себе она наследует лучшие традиции русской классической литературы. Кроме того, она научит ребенка различать истинное и наносное, ложное. А поэтому ребенку должны быть знакомы и книги Носова, и Драгунского, и Беляева, и Каверина, и Пантелеева, и Крапивина и многие другие.
Ребенок должен смотреть фильмы, хорошие классические советские фильмы по истории, да и просто советское детское кино, которое все построено на четком переживании правды и лжи, на опознавании героями справедливости. То есть, ребенок должен иметь ту культурно-мировоззренческую базу, на которой, в свое время он сможет сам для себя осознать, обосновать и утвердить свою веру.
А иначе, наши дети окажутся гораздо дальше от Церкви, чем когда-то были их родители. Потому что Вера будет ассоциироваться у них с православными ежиками, пародию на которых написала Майя Кучерская (ее произведения вызвали весьма бурную дискуссию в Интернете, что еще раз свидетельствует о существовании проблемы «православной литературы): «В корнях старого дуба жил в своей норке один православный ежик. А белочка наверху в дупле была неправославная.
— Милая белочка! — не раз обращался к ней ежик. — Ты не православная. Опомнись! Тебе необходимо креститься в нашей речке.
— Но я боюсь воды, — отвечала белочка, звонко разгрызая орешек.
— Надо преодолеть боязнь.
Но белочка никак не могла постичь той великой пользы, которую получит ее беличья душа после обращения в истинную веру….
— Кажется, я придумал! — запрыгал вдруг обычно степенный и серьезный ежик.
Через несколько дней он смастерил замечательные четки. На длинную нитку ежик нанизал орешки и показал четки белочке.
— Они будут твои, как только ты преодолеешь свой страх, — сказал ежик.
Белочка тут же оказалась у самых корней старого дуба. Все трое — ежик, белочка и Божья коровка отправились на речку, протекавшую неподалеку от земляничной поляны. Всю дорогу белочка дрожала и хотела вернуться, но ежик показывал ей ореховые четки, и белочка шла вперед.
Наконец они добрались до их речки. Божья коровка вызвалась быть крестной матерью, а ежик крестным отцом. Они погрузили белочку в воду, прочитали необходимые молитвы, но когда дочитали их, увидели, что белочка уже не дышит. Она захлебнулась!
— Ничего! — махнул лапкой ежик. — Слава Богу!
— Да, — согласилась Божья коровка. — Ведь она умерла православной. Слава Богу!
— Слава Богу! — подхватили вокруг все листья, цветы, птицы, жучки, звери и черненькие козявочки».
В заключение хотелось бы сказать, что само разделение художественной литературы на православную и неправославную – ложно. Есть литература хорошая и плохая. И какой-нибудь Сорокин плох не потому, что он не православный, а именно потому, что он бездарен, бесталанен, что его произведения могут свидетельствовать только о духовной и творческой деградации человека, неукорененного в Вере. Одновременно с этим, вера во Христа, принадлежность к Православной Церкви еще не делает автора талантливым, а его произведение – шедевром или хотя бы событием в литературе. И, уж тем более она не оправдывает ту безвкусицу и графоманию, которая сегодня маскируется под «детскую православную литературу».
[1] Сравните:
Мы проснемся утром ранним
На колени наши встанем
Пусть увидят все вокруг,
Что Христос наш лучший друг
(это протестантское творчество)