Наступила Пасха 1998 года. В нашу церковь, которая уже два года как была освящена, прислали настоятеля.

Наши отношения, можно сказать, не сложились сразу. И что бы я ни делал, ситуация только ухудшалась. Сегодня, с высоты прожитых лет, я понимаю, что это был явный Божий промысел, лучше которого для нас, немощных и недальновидных, ничего и не может быть. Но тогда мне было невыносимо горько и больно, и эти отношения я воспринимал как несправедливое гонение, страшное непонимание и даже как бездуховные, мелкие и жестокие дрязги, что совершенно не укладывалось в мои представления о внутрицерковной жизни.

Я пребывал в смятении — уйти или терпеть? Что правильно? С этим злосчастным вопросом я и поехал к отцу Николаю летом 1998 года...

Много сказал мне тогда батюшка в нашу последнюю встречу. Каждое его слово сложил я в копилку своего измученного сердца. О том, что предстоит и будет (а в том, что совершится им сказанное, я не сомневаюсь, как если бы я услышал это от Самого Господа, как совершилось и все сказанное им прежде), распространяться не стану, а скажу только, что уйти отец Николай благословил сразу. И бесповоротно. И еще сказал: «Прости всех и за все. И всегда прощай. Испытывай себя в этом... Помни Молитву Господню, это слова непростые: “И остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должни
ком нашим”».

Когда же я пожаловался на то, как это трудно и что кажется, что уже сверх всяких сил испытания, он ответил: «А ты мамочку вспомни свою и ради нее, ради ее памяти и прощай».

И настолько точными были эти слова, что мне сразу стало легко на душе...

Не скажу, что эту легкость я сумел пронести сквозь годы. Прошло еще много лет, пока я смог по­настоящему осознать, а главное, прожить и прочувствовать такие, казалось бы, простые слова, сказанные отцом Николаем на прощание.

Я ушел из нашего прихода, где сегодня служит настоятелем уже другой человек, что был мальчиком, когда все начиналось. И помню, я рассказывал ему об отце Николае, и он тоже загорелся поехать на остров, а вернулся оттуда совсем другой, с некой затаенной мыслью в глазах, и я понял, что он будет священником, такое он получил благословение от батюшки. Так оно и вышло. А я вернулся к своей Марии. Началась как будто старая, но на самом деле совершенно другая, наполненная иным смыслом, наша совместная жизнь...

Наступил Новый, 1999 год. Пришла весна, за нею наступило лето. Мне хотелось поехать на Залита, но от людей, что держали, как и я прежде, связь с отцом Николаем, я слышал, что батюшка ушел в затвор и никого более не принимает. С грустью я думал о батюшке, потому что знал, что обычно люди подвижнической жизни уходят в затвор за несколько лет до своей кончины. Утешало и внушало надежду только не раз слышанное от батюшки: «А мне 103 года жить»...

Я приобрел видеофильм об отце Николае, чтобы хоть иногда посмотреть на него живого, услышать его голос. В церковных лавках появилось много батюшкиных фотографий, и я выбрал себе одну, где отец Николай в фиолетовой скуфейке и, кажется, смотрит прямо на тебя. И во всех трудных случаях все ему рассказывал мысленно, как если бы наяву. И скоро стал замечать, что помощь не медлит, как скоро я вот так обращусь к батюшке за его молитвой...

Мне бы только очень хотелось, чтобы то, о чем я сейчас пишу, было правильно понято, в том смысле, что все это далеко от страсти и экзальтации, которой я боюсь как огня. Так же опасаюсь я и людей, склонных к культу личности, к какой бы сфере эта личность (может, и весьма достойная) не имела чести принадлежать. А те чувства, которые мне хотелось бы здесь передать, те чувства, что я питал к батюшке, — скорее были чувствами слабого плотского человека, в том смысле плотского, что познает Божий мир и Божью Волю осязательно и потому нуждается в видимом выражении святости и евангельских истин, в действительном видимом воплощении Бога в Своем Творении. Потому, полагаю, Божьей милостью мне за мою такую слабость (или такую особенность моего душевного устроения) такой человек и был послан в образе старца Николая...

Но проходит образ мира сего...

Эти слова любил повторять и батюшка. И как странно, что о его кончине я узнал не от духовных лиц, а из газеты «Известия», в то время, как я и газетто почти не читаю. А вот в этот день, 25 августа 2002 года, почему­то купил... Со второй полосы на меня смотрели грустные, глубоко посаженные глаза отца Николая... Статья же сама по себе была вполне светской и весьма поверхностной. Называлась она, кажется, «Ушел из жизни последний святой». «Если бы батюшка это прочел, — подумал я, — то он, наверное бы сказал: “Какой же я святой, я человек грешный!”» И что такое — последний святой? Кто же их сосчитал? Да если бы это последний святой был, то можно уже всем тогда было бы лечь и помереть, потому что мир видимый одним только невидимым подвигом молитвенников и живет, и движется, и существует, хотя бы он сам об этом вообще ничего не знал, никогда ничего не слышал и даже не догадывался. И куда же он ушел? Да никуда он не ушел! Телесно ушел — вот и все! Это нам тяжело, а батюшка освободился от своего бремени, которое и нес исключительно за послушание Воле Божьей, потому она и была для него открыта! И он с Господом, и никто уже у него этой радости не отнимет...

Еще вспомнил я, как говорил отец Николай: «А вы ко мне на могилку приходите, как к живому ходили, и как живому все говорите, и я не оставлю вас — никого: и тех, кого видел, и тех, о ком просили вы... Молитесь с верою, и по вере вашей да будет вам!»

Не собрался я пока съездить на остров без батюшки, думаю, время не пришло. Потому что когда сроки подходят, то чувствуешь это явно, и уже никаких тогда препятствий нет, и ничто тебя не удерживает.

А разговариваю с батюшкой в сердце каждый день, как и с отцом своим духовным Василием, как и с мамочкой своею Людмилой... И бывает, что вот так говоришь, говоришь, и вдруг такая теплота в сердце изольется и такой покой неизреченный, будто мне и вообще ни о чем ни думать не надо, ни беспокоиться, а кто­то обо мне уже позаботился. Так и уснешь...

И стал я на экскурсиях паломнических рассказывать об отце Николае, и так мне от этого радостно, что люди, не сумевшие попасть к батюшке, могут через мои, грешного человека, рассказы получить какое­то утешение! Словно бы батюшка и впрямь все еще в своем домике, и только постучи или пропой тихонько — «Богородице, Дево, радуйся! Благодатная Мария, Господь с Тобою!» — он и выйдет, легкий, с серебряной сединой, светящейся в лучах теплого солнышка, с иерусалимским масличком в руках, и скажет: «Все будет хорошо, деточка. Все будет хорошо!»...