Прот. А. Ткачев
Новый год приближается. Очередной круг пройден и начинается новое повторение. Влечет к разговору слово «новый».
Чувство новизны это чувство, свойственное взрослеющим, юным еще душам, сохраняющим некую гибкость вместе с неопытностью. Для юных многое совершается впервые. Собственно «новое» это и есть «первое». Первый телефон – по-настоящему новый телефон. Второй телефон тоже будет называться «новым», но это будет уже легкая пародия на новизну. Пародия будет только усиливаться со временем. Таков закон в мире вещей и рядовых событий. В области же событий нравственных пародийность возрастает по мере повторений, и к повторениям все более подмешивается горечь насмешки над всей жизнью человеческой.
Новый дом это – просто хорошо. А новый муж – это «хорошо» плюс еще что-то. Если муж не просто «новый», но и по счету – скажем, пятый, то на слове «новый» можно без стыда разрыдаться. Это – вполне законченная насмешка над жизнью.
Первая любовь несказанно окрыляет. Первая разлука просто растаптывает – дешево и сердито. Первая встреча лицом к лицу со смертью лишает мир прежних красок и на все набрасывает темную вуаль. Именно то, что носит имя «первое» достойно имени «новое». Повторения способны либо закружить голову каруселью суеты, либо очерствить человека и превратить сердце его в подошву сапога, либо довести человека до отчаяния – отчаяния от пресыщения или отчаяния от безысходности и повторяемости.
На некотором этапе развития человека (народ, цивилизацию) уже не тешит цикличность природных процессов. Душа ощущает высокую тоску и жажду выхода из круга. Либо выход из круга, либо – одуряющая тоска, влекущая одних к самоубийству, а других – к ложному подобию смирения – к животному довольству.
Но одно дело – ощутить необходимость выхода из круговерти, а другое – совершить сам выход. Мы погружены в водоворот суеты не одним личным усилием, а самим фактом рождения в «суетную жизнь, переданную от отцов» (См. 1 Пет. 1:18). И выходить, стало быть, нам из этой суетной жизни не в одиночку при помощи одних лишь личных усилий, но в ожидаемые времена искупления со всеми чающими утехи; во времена, которые Бог приготовил человечеству. А в период, когда жажда выхода уже созрела, а время освобождения еще не настало, пишутся книги, подобные Екклесиасту и возникают учения, подобные буддизму.
«Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: «смотри, вот это новое»; но это было уже в веках, бывших прежде нас» (Еккл. 1:9-10)
Это не бесстрастные слова. В них не одна констатация факта, но и тоска о том, что факт таков, а не инаков. Тоска есть верный признак того, что все может быть иначе. если не может, то нужда только в стоическом мужестве. Если же может, то нужда в терпении и вере. Таков код ветхозаветной жизни, выраженный приблизительно и в немногих словах.
В порядке земных реалий ничего нового нет. Если и переселения на околоземные орбиты станут реальностью и темой повседневных информационных сводок, то и тогда не будет ничего нового в Галактике. Страсти и гадости переселятся вместе с людьми на орбитальные станции; похоть и ревность, зависть и подлость, да и сама падшесть человеческая и там прикажут пролиться, вначале – семени и поту, затем – крови и слезам. К знакомой драме человечества добавится только некий пошлый антураж в виде скафандров и черного пейзажа в иллюминаторе. Все остальное подпадет под пресс слов Екклесиаста. Все суета!
Человек и человечество обречены метаться в некой мысленной тюрьме, иногда вроде бы находя выход, но потом обнаруживая, что это – лишь западня, приготовленная хитрыми тюремщиками для неугомонных устроителей побегов. Так обстоят дела не по случаю, но по Промыслу. Богу угодно, чтобы человек (человечество) во-первых, ощутил (ощутило) тоску по иной жизни – подлинной, неразрушимой. Тоску и жажду. Во-вторых, угодно Богу, чтобы человек в результате стремлений к непоколебимому счастью выработал весь свой интеллектуальный и физический ресурс, придя в конце в разбитому корыту (см. сказку Пушкина о Золотой рыбке). Ресурс может быть выработан и не весь, но человеку вменяется в обязанность ощутить свою ограниченность и недостижимость желаемого одними человеческими средствами. Как только это произойдет, наступит полоса терпеливого ожидания спасения свыше, о чем предупредительно, хотя и скупо, заранее сообщает Откровение. И вся эта тягостная жизнь, в которой ничто не завлекает человека полностью, ничто не веселит до донышка, ничто не целиком не захватывает и не опьяняет, должна послужить лишь фоном, на котором со временем загорятся слова – НОВЫЙ ЗАВЕТ.
Вера в родившую Деву; вера в Бога, приобщившегося человеческой природе и потерпевшего искупительное страдание; вера в блаженное будущее и венцы правды, уготованные «всем возлюбившим явление Его» (См. 2 Тим. 4:8), должна прийти на контрасте с прискучившим повторением одного и того же. В конце концов, дается человеку ощутить, что этот мир будет заменен иным миром, достойным имени «нового».
«И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет» (Откр. 21:1)
В тех же самых словах и категориях изъясняет нашу общую надежду и верховный Петр, говорящий: «Мы, по обетованию Его, ожидаем нового неба и новой земли, на которых обитает правда» (2 Пет. 3:13)
Сухая выжимка из сказанного проста. «Покорившись суете не добровольно» (Рим.8:20), мы ожидаем перехода от «рабства тлению в свободу славы чад Божиих» (Там же 8:21). Кто имеет в себе «начатки Духа», тот не может уже отдаться беззаботной радости, но «стонет, ожидая усыновления» (Там же 8:23). Часть этого стона и есть длинная книга Екклесиаста, возвещающая об отсутствии чего-либо нового под солнцем. А остальные части стона, как менее поэтичные и не достойные увековечивания, просто разлиты в воздухе истории. Мы дышим именно этим воздухом неудовлетворенности и ожидания, тоски и надежды. Единственное «новое» в мире, это Христос и все, что связано с Ним. И к встрече с именно этой Новизной движется сквозь века все человечество, а сквозь годы – отдельное человеческое сердце.
Движутся они к подлинной Новизне через череду скучных радостей и ложных новинок.
Чувство новизны это чувство, свойственное взрослеющим, юным еще душам, сохраняющим некую гибкость вместе с неопытностью. Для юных многое совершается впервые. Собственно «новое» это и есть «первое». Первый телефон – по-настоящему новый телефон. Второй телефон тоже будет называться «новым», но это будет уже легкая пародия на новизну. Пародия будет только усиливаться со временем. Таков закон в мире вещей и рядовых событий. В области же событий нравственных пародийность возрастает по мере повторений, и к повторениям все более подмешивается горечь насмешки над всей жизнью человеческой.
Новый дом это – просто хорошо. А новый муж – это «хорошо» плюс еще что-то. Если муж не просто «новый», но и по счету – скажем, пятый, то на слове «новый» можно без стыда разрыдаться. Это – вполне законченная насмешка над жизнью.
Первая любовь несказанно окрыляет. Первая разлука просто растаптывает – дешево и сердито. Первая встреча лицом к лицу со смертью лишает мир прежних красок и на все набрасывает темную вуаль. Именно то, что носит имя «первое» достойно имени «новое». Повторения способны либо закружить голову каруселью суеты, либо очерствить человека и превратить сердце его в подошву сапога, либо довести человека до отчаяния – отчаяния от пресыщения или отчаяния от безысходности и повторяемости.
На некотором этапе развития человека (народ, цивилизацию) уже не тешит цикличность природных процессов. Душа ощущает высокую тоску и жажду выхода из круга. Либо выход из круга, либо – одуряющая тоска, влекущая одних к самоубийству, а других – к ложному подобию смирения – к животному довольству.
Но одно дело – ощутить необходимость выхода из круговерти, а другое – совершить сам выход. Мы погружены в водоворот суеты не одним личным усилием, а самим фактом рождения в «суетную жизнь, переданную от отцов» (См. 1 Пет. 1:18). И выходить, стало быть, нам из этой суетной жизни не в одиночку при помощи одних лишь личных усилий, но в ожидаемые времена искупления со всеми чающими утехи; во времена, которые Бог приготовил человечеству. А в период, когда жажда выхода уже созрела, а время освобождения еще не настало, пишутся книги, подобные Екклесиасту и возникают учения, подобные буддизму.
«Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: «смотри, вот это новое»; но это было уже в веках, бывших прежде нас» (Еккл. 1:9-10)
Это не бесстрастные слова. В них не одна констатация факта, но и тоска о том, что факт таков, а не инаков. Тоска есть верный признак того, что все может быть иначе. если не может, то нужда только в стоическом мужестве. Если же может, то нужда в терпении и вере. Таков код ветхозаветной жизни, выраженный приблизительно и в немногих словах.
В порядке земных реалий ничего нового нет. Если и переселения на околоземные орбиты станут реальностью и темой повседневных информационных сводок, то и тогда не будет ничего нового в Галактике. Страсти и гадости переселятся вместе с людьми на орбитальные станции; похоть и ревность, зависть и подлость, да и сама падшесть человеческая и там прикажут пролиться, вначале – семени и поту, затем – крови и слезам. К знакомой драме человечества добавится только некий пошлый антураж в виде скафандров и черного пейзажа в иллюминаторе. Все остальное подпадет под пресс слов Екклесиаста. Все суета!
Человек и человечество обречены метаться в некой мысленной тюрьме, иногда вроде бы находя выход, но потом обнаруживая, что это – лишь западня, приготовленная хитрыми тюремщиками для неугомонных устроителей побегов. Так обстоят дела не по случаю, но по Промыслу. Богу угодно, чтобы человек (человечество) во-первых, ощутил (ощутило) тоску по иной жизни – подлинной, неразрушимой. Тоску и жажду. Во-вторых, угодно Богу, чтобы человек в результате стремлений к непоколебимому счастью выработал весь свой интеллектуальный и физический ресурс, придя в конце в разбитому корыту (см. сказку Пушкина о Золотой рыбке). Ресурс может быть выработан и не весь, но человеку вменяется в обязанность ощутить свою ограниченность и недостижимость желаемого одними человеческими средствами. Как только это произойдет, наступит полоса терпеливого ожидания спасения свыше, о чем предупредительно, хотя и скупо, заранее сообщает Откровение. И вся эта тягостная жизнь, в которой ничто не завлекает человека полностью, ничто не веселит до донышка, ничто не целиком не захватывает и не опьяняет, должна послужить лишь фоном, на котором со временем загорятся слова – НОВЫЙ ЗАВЕТ.
Вера в родившую Деву; вера в Бога, приобщившегося человеческой природе и потерпевшего искупительное страдание; вера в блаженное будущее и венцы правды, уготованные «всем возлюбившим явление Его» (См. 2 Тим. 4:8), должна прийти на контрасте с прискучившим повторением одного и того же. В конце концов, дается человеку ощутить, что этот мир будет заменен иным миром, достойным имени «нового».
«И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет» (Откр. 21:1)
В тех же самых словах и категориях изъясняет нашу общую надежду и верховный Петр, говорящий: «Мы, по обетованию Его, ожидаем нового неба и новой земли, на которых обитает правда» (2 Пет. 3:13)
Сухая выжимка из сказанного проста. «Покорившись суете не добровольно» (Рим.8:20), мы ожидаем перехода от «рабства тлению в свободу славы чад Божиих» (Там же 8:21). Кто имеет в себе «начатки Духа», тот не может уже отдаться беззаботной радости, но «стонет, ожидая усыновления» (Там же 8:23). Часть этого стона и есть длинная книга Екклесиаста, возвещающая об отсутствии чего-либо нового под солнцем. А остальные части стона, как менее поэтичные и не достойные увековечивания, просто разлиты в воздухе истории. Мы дышим именно этим воздухом неудовлетворенности и ожидания, тоски и надежды. Единственное «новое» в мире, это Христос и все, что связано с Ним. И к встрече с именно этой Новизной движется сквозь века все человечество, а сквозь годы – отдельное человеческое сердце.
Движутся они к подлинной Новизне через череду скучных радостей и ложных новинок.