Прот.А. Ткачев
В отношении усопших есть несколько мыслей.
Первая: покойников больше нет! Фу, какая отвратительная мысль! На того, кто ее произнесет, замашет руками все человечество без исключения: и Архиепископ Кентерберийский, и «друг степей – калмык». Всему миру – образованному, очень образованному и совсем не образованному — отродясь известно, что покойники так же реальны, как и живые. И почему бы их не было? Потому что я их не вижу? Но я сейчас ничего, кроме монитора не вижу. Что же – все умерли?
Другая мысль: покойники есть, но нам до них дела нет. Извините, почему это дела нет? Если они есть, то и нам до них дело есть. В покойниках числятся те, кто на меня с колыбели влиял. Например – Пушкин с Гоголем. И я точно знаю, что они есть, что они живы, тогда как не уверен, есть ли у меня сосед за стенкой. Уж больно тихо живет (соседи сверху точно есть и их слышно).
А дед мой, у которого я на руках сидел, который весь табаком пропах и от морщин был лицом похож на печеное яблоко, его что, тоже нет? Ну, вы и скажете. Как же это я есть, а его нет, если это я у него на коленях сидел? И он есть, и я есть. Это дело совершенно ясное. Только я здесь, а он там. Вот и все.
Другое дело, что одни покойники – настоящие покойники, то есть вошли в Божий покой и субботствуют. А другие покойники – беспокойники, то есть не упокоились, не субботствуют, но боятся и тревожатся, и совестью снедаются, и милости ждут, и молитвы хотят. Ради них службы и служатся. О тех, кто достоверно свят, мы не переживаем, но уже они переживают о нас и в Духе Святом ходатайствуют о грешниках воздыханиями неизглаголанными.
Умер чудотворец Николай, и он молится обо мне, если я его об этом прошу. Умер мой дедушка, и я молюсь за него время от времени, да приблизит его к Себе Господь и да простятся ему грехи вольные и невольные. Умру и я, что также несомненно, как то, что формула воды – Н2О.
И мысля о смерти своей, я мыслю о великой и страшной перемене, которая вверх дном перевернет мой привычный мир и уведет меня в незнаемую страну, которую я пока лишь учусь чувствовать. Эта перемена заставит посмотреть со стороны на собственное тело, брошенное так, как бросают, не успев сложить, одежду. И мама часто складывает разбросанные вещи детей. а кто-то другой будет опрятывать, приводить в благообразный вид, омывать, одевать и складывать руки на груди у моего брошенного тела. Но память, воля, сознание отлетят, взявшись за руки, и останутся в той части существа, которая не подвержена тлению.
Думая об этом переходе, святой Иоасаф Белгородский на всяк час молился: «О! Господи, в час смерти моей не оставь душу раба Твоего в странствии сущего» А Достоевский устами старца Зосимы говорит: «На каждый день и когда лишь можешь, тверди про себя: «Господи, помилуй всех днесь пред Тобой представших». Ибо в каждый час и в каждое мгновенье тысячи людей покидают жизнь свою на сей земле, и души их становятся пред Господом. И сколь многие из них расстались с землею отъединено, никому не ведомо, в грусти и тоске, что никто-то не пожалеет о них и даже не знает о них вовсе: жили ль они или нет. И вот, может быть, с другого конца земли вознесется ко Господу за упокой его и твоя молитва, хотя бы ты не знал его вовсе, а он – тебя. Сколь умилительно душе его, ставшей в страхе пред Господом, почувствовать в тот миг, что есть за него молельщик, что осталось на земле человеческое существо и его любящее. Да и Бог милостивее воззрит на обоих вас, ибо если уж ты столь пожалел его, то кольми паче пожалеет Он, бесконечно более милосердный и любовный, чем ты. И простит его ради тебя».
А сколько еще людей, умных, сильных, украшенных добродетелями, думая о смерти, плакали о себе и о других, и посещали часто кладбища, и в собственных сенях ставили свой же будущий гроб…
А сколько раз небожители из других миров, словно выйдя из-за стенки, являлись людям – и лучшими из лучших, и худшим из худших – чтобы одних утешить, а других образумить! И всем этим так полна история человечества, что Церковь справедливо называет сей мир тенью и сном. «Воистину суета всяческая. Житие же – сень и соние; ибо всуе мятется всяк земнородный…»
Так что не стоит думать по-модному и по-глупому. Не стоит, как кляча Уленшпигеля, видеть перед носом одну лишь морковку и всю жизнь бежать за ней. Стоит думать по правилу Кафолической и Апостольской Церкви, и иметь сердце сколь верующее, столь и милостивое. Следовательно, в назначенные дни, в субботы родительские, стоит смиренно, но бодро идти в Божий Храм, чтобы молитвой укрепить связь живых и усопших с Главою Церкви – Господом Иисусом Христом. Да будет так.
Первая: покойников больше нет! Фу, какая отвратительная мысль! На того, кто ее произнесет, замашет руками все человечество без исключения: и Архиепископ Кентерберийский, и «друг степей – калмык». Всему миру – образованному, очень образованному и совсем не образованному — отродясь известно, что покойники так же реальны, как и живые. И почему бы их не было? Потому что я их не вижу? Но я сейчас ничего, кроме монитора не вижу. Что же – все умерли?
Другая мысль: покойники есть, но нам до них дела нет. Извините, почему это дела нет? Если они есть, то и нам до них дело есть. В покойниках числятся те, кто на меня с колыбели влиял. Например – Пушкин с Гоголем. И я точно знаю, что они есть, что они живы, тогда как не уверен, есть ли у меня сосед за стенкой. Уж больно тихо живет (соседи сверху точно есть и их слышно).
А дед мой, у которого я на руках сидел, который весь табаком пропах и от морщин был лицом похож на печеное яблоко, его что, тоже нет? Ну, вы и скажете. Как же это я есть, а его нет, если это я у него на коленях сидел? И он есть, и я есть. Это дело совершенно ясное. Только я здесь, а он там. Вот и все.
Другое дело, что одни покойники – настоящие покойники, то есть вошли в Божий покой и субботствуют. А другие покойники – беспокойники, то есть не упокоились, не субботствуют, но боятся и тревожатся, и совестью снедаются, и милости ждут, и молитвы хотят. Ради них службы и служатся. О тех, кто достоверно свят, мы не переживаем, но уже они переживают о нас и в Духе Святом ходатайствуют о грешниках воздыханиями неизглаголанными.
Умер чудотворец Николай, и он молится обо мне, если я его об этом прошу. Умер мой дедушка, и я молюсь за него время от времени, да приблизит его к Себе Господь и да простятся ему грехи вольные и невольные. Умру и я, что также несомненно, как то, что формула воды – Н2О.
И мысля о смерти своей, я мыслю о великой и страшной перемене, которая вверх дном перевернет мой привычный мир и уведет меня в незнаемую страну, которую я пока лишь учусь чувствовать. Эта перемена заставит посмотреть со стороны на собственное тело, брошенное так, как бросают, не успев сложить, одежду. И мама часто складывает разбросанные вещи детей. а кто-то другой будет опрятывать, приводить в благообразный вид, омывать, одевать и складывать руки на груди у моего брошенного тела. Но память, воля, сознание отлетят, взявшись за руки, и останутся в той части существа, которая не подвержена тлению.
Думая об этом переходе, святой Иоасаф Белгородский на всяк час молился: «О! Господи, в час смерти моей не оставь душу раба Твоего в странствии сущего» А Достоевский устами старца Зосимы говорит: «На каждый день и когда лишь можешь, тверди про себя: «Господи, помилуй всех днесь пред Тобой представших». Ибо в каждый час и в каждое мгновенье тысячи людей покидают жизнь свою на сей земле, и души их становятся пред Господом. И сколь многие из них расстались с землею отъединено, никому не ведомо, в грусти и тоске, что никто-то не пожалеет о них и даже не знает о них вовсе: жили ль они или нет. И вот, может быть, с другого конца земли вознесется ко Господу за упокой его и твоя молитва, хотя бы ты не знал его вовсе, а он – тебя. Сколь умилительно душе его, ставшей в страхе пред Господом, почувствовать в тот миг, что есть за него молельщик, что осталось на земле человеческое существо и его любящее. Да и Бог милостивее воззрит на обоих вас, ибо если уж ты столь пожалел его, то кольми паче пожалеет Он, бесконечно более милосердный и любовный, чем ты. И простит его ради тебя».
А сколько еще людей, умных, сильных, украшенных добродетелями, думая о смерти, плакали о себе и о других, и посещали часто кладбища, и в собственных сенях ставили свой же будущий гроб…
А сколько раз небожители из других миров, словно выйдя из-за стенки, являлись людям – и лучшими из лучших, и худшим из худших – чтобы одних утешить, а других образумить! И всем этим так полна история человечества, что Церковь справедливо называет сей мир тенью и сном. «Воистину суета всяческая. Житие же – сень и соние; ибо всуе мятется всяк земнородный…»
Так что не стоит думать по-модному и по-глупому. Не стоит, как кляча Уленшпигеля, видеть перед носом одну лишь морковку и всю жизнь бежать за ней. Стоит думать по правилу Кафолической и Апостольской Церкви, и иметь сердце сколь верующее, столь и милостивое. Следовательно, в назначенные дни, в субботы родительские, стоит смиренно, но бодро идти в Божий Храм, чтобы молитвой укрепить связь живых и усопших с Главою Церкви – Господом Иисусом Христом. Да будет так.