Трудные места Евангелия: работники одиннадцатого часа

Современные толкователи говорить об этой притче не любят, слишком уж капризным выглядит хозяин виноградника, а его способ ведения дел – слишком нелепым, потому что лишает работника стимула. При социализме тоже платили всем одинаково – никто и не хотел работать. В чем же смысл притчи?

В Евангелии от Матфея (20:1-16) рассказана притча, которой нет у других евангелистов. Она заключена между двумя почти идентичными стихами: «И так будут последние первыми, а первые последними», а сюжет ее прост: господин нанимал в течение дня работников в свой виноградник, так что одни работали весь день, а другие – только вечером, по прохладе. Но он заплатил всем одинаково, по одному динарию, к обиженному недоумению первых, а о вторых не сказано ничего.

Современные толкователи говорить об этой притче не любят, слишком уж капризным выглядит этот хозяин, а его способ ведения дел – слишком нелепым, потому что лишает работника стимула. При социализме тоже платили всем одинаково – никто и не хотел работать. К тому же притча начинается словами «Царство Небесное подобно…», и странно думать, что оно подобно уравниловке и господским капризам.

В то же время, это одна из немногих евангельских притч, которые проникли в иудейские предания: ее рассказал рабби Зейра в надгробном слове учителю, а рабби Буна бар Хия поражал рабби Зейру тем, что любил ленивых и небрежных учеников так же, как старательных. Но в апокрифах, в текстах Кумрана и так далее не найти ничего подобного, и там бы эта мысль выглядела странно.

Но она не выглядит изолированной в Евангелии, где полевые цветы одеваются пышнее царя Соломона (Мф 6:28-29) и где в Нагорной проповеди человеку предлагается жить так, как будто зло в мире бессильно.

Эта притча, на мой взгляд, предлагает нам иное отношение к человеку: абсолютный, полный отказ от его оценки, не только его характера, но даже его поступков. Вместо этого предлагает простейший, но как показывает история, невыполнимый выход – любить его как он есть, созерцать, а не изменять. Мы встречаем нечто подобное и в Ветхом Завете, где постоянно говорится о царственной свободе Бога одарять, кого Он пожелает. Но притча о винограднике утверждает не только это. Она радикально отказывается от сравнения, по заповеди поэта: «не сравнивай, живущий несравним».

Еще Амвросий Медиоланский называл, как известно, притчу о блудном сыне Евангелием в Евангелии. Притча о винограднике линейней и проще, так что всё Евангелие постичь по ней, конечно, нельзя. Но зато по ней можно, на мой взгляд, почувствовать этику Иисуса, нравственность блаженств Нагорной проповеди.

Некоторые исследователи толкуют ее в категориях коммунистической справедливости: «от каждого – по способностям, каждому – по потребностям». Но здесь это звучит иначе: «каждому – всё». На этом не выстроишь экономики, но если изъять возможность такого взгляда из человеческой истории, у нас не останется никакой надежды на счастливый исторический конец – Царство Божие.

Требование такого взгляда мы найдем только в проповеди Иисуса. Но сам этот образ вечен и повсеместен в мировом фольклоре: он воплощен в фигуре баловня, лентяя, Иванушки-дурачка.

Что значит, что Иванушка – дурачок? Он может притворяться безумцем, как это делал Давид у филистимлян (1 Цар 21:10-13) и как в православной традиции часто поступают юродивые. Он может быть в самом деле дурачком, не хотеть работать, лежать на печи. Но только временно, как Емеля или Илья Муромец, или как преподобный Сергий в детстве не мог постичь грамоту.

Бывают и такие сказочные герои, которые живут так всегда: отдают без раздумий все свои деньги первому встречному, чтобы выручить котенка или вообще просто так. Такой Иванушка-дурачок непременно добр и жалостлив без меры, его поведение находит себе точную параллель в самых ранних христианских текстах, например, в «Дидахе», где предлагается раздавать милостыню, не глядя и не подумав.

Когда мы читаем эти сказки или жития юродивых, у нас возникает много вопросов. Старшие братья работают день и ночь, у них семьи. А дурак лежит на печи. С какой стати? Однако те, кому в наше время этот тип литературы адресован, никогда не удивляются. Маленькие дети знают, что так устроен мир. Они знают, что конфета, которой они угостили бабушку, вернется к ним нетронутой, что съеденный за обедом жареный цыпленок разгуливает назавтра по двору, что нужный растениям дождь надо попросить у Христа, но так, чтобы он пошел ночью и не испортил прогулку. То же самое доверие позволяет ребенку беспечно выходить на проезжую часть, или бросать стакан об пол, чтобы потом залиться горькими слезами, потому что он разбился.

Бесспорно, эта этика находится в противоречии с повседневным опытом. Но она отражает другой опыт и другое знание, не повседневное. Притча не начинается словами «Чему подобно положение поденщика в Палестине первого века», она начинается со слов о Царстве Небесном.

Чему оно подобно? Оно подобно волшебной сказке, жизненным «принципам» младенца, поведению юродивого, который, получив подаяние, кидает его солнечному лучу. Мы можем спросить себя: «Да, полно, может ли это быть в Евангелии, может ли такая наивность и беззаботность, такая безграничная инфантильность соседствовать со знанием о цене? Об отверженности, кенозисе, Кресте?» Искупление – это выкуп, плата Богочеловеческой кровью – но за что? За счастье детства, за сказку, за возможность и право жить по законам Царства, за ДАР. Без этого оно и не нужно.