Наталья Романова
Незнакомич с грохотом ввалился в коммуналку.
– Чо грохочешь! – бабка Таня выглянула из своей комнаты. – Каждая козявка шумит.
– Сидите у себя и не высовывайтесь понапрасну! – злой Незнакомич толкнул соседкину дверь.
Это, конечно, он сделал зря. Казалось, бабка Таня только и ждала, чтобы с кем-нибудь пособачиться. Она широко распахнула дверь своей комнатушки и завопила:
– Люди добрые! Вы только посмотрите на него! Три дня в начальниках, а уже важнее самого товарища Молотова!
Незнакомич молча прошагал по длинному коридору в свои двухкомнатно-смежные покои. На пороге его уже ждала встревоженная жена. Бабка Таня всё еще что-то кричала вслед соседу.
– Что опять ей надо? – Луиза посмотрела на мужа.
– Да ну ее.
– Я вот найду на нее управу! Не посмотрю, что старая! – крикнула в пространство коридора жена, закрывая дверь.
– Ведьма! – Ты-то хоть не будь дурой, не связывайся с ней.
Незнакомич, не раздеваясь, прошел к окну и распахнул его. Уличный шум нарушил тихое и складное состояние комнаты.
– А чего она? – Луиза скорчила гримасу и вмиг сделалась обидчивой: дескать, я за тебя заступаюсь, а ты мне еще и выговариваешь.
Незнакомич чуть ли не с разбега рухнул на черный диван с высокой спинкой и закинул ноги в сапогах на подлокотник – аккурат на белые кружева.
– Незнакомич! – Луиза в ужасе подскочила к мужу. – Ты в своем уме?!
«Заткнись!» – так и хотелось сказать Незнакомичу, но он, положив руку на лоб, закрыл глаза.
Луиза вытащила из-под сапог белоснежную салфетку и прижала ее к груди.
– Это память о маме, а ты сапогами! – прошептала жена, невольно срифмовав.
– Кого? Маму сапогами? – переспросил Незнакомич рассеянно.
– Память! Память сапогами! – и в голосе Луизы звякнули слезы обиды.
Незнакомич нервно соскочил с дивана, выхватил из рук жены салфетку, кривляясь, поцеловал ее, положил на подлокотник и бережно разгладил, а затем пулей вылетел из комнаты. Он был страшно раздражен, но срывать злость на почти плачущей жене не хотелось, потому Незнакомич, без стука ворвавшись в комнату бабки Тани, с порога процедил сквозь зубы:
– Еще раз обидишь Луизу или косо посмотришь в мою сторону, ни тебе, ни внуку твоему не поздоровится! Уж я постараюсь. Поняла?
Соседка растерянно глядела на взбешенного Незнакомича.
– Поняла? – заорал он. – Ни тебе, ни внуку твоему, раздолбаю!
– Поняла, батюшка, поняла.
Бабка Таня вжала голову в плечи. За себя она не переживала, а вот за внука… Тот и вправду был непутевый, но Бог пока миловал с наказаниями.
– Вот то-то же! – сказал Незнакомич уже более миролюбивым тоном. – Гляди у меня! С этого дня жизнь меняется.
Тем временем Луиза, сменив гнев на милость, накрывала на стол.
– Руки! – грозно сказала она, когда муж вернулся.
Тот вытянул руки вперед и впервые за вечер шутливо посмотрел на жену.
– Мыть! Мы-ы-ыть! – она завернула мужа обратно в коридор.
За время его отсутствия на столе, покрытом светлой скатертью, помимо еды оказались граненые стопки.
– А это уже совсем другой разговор, – Незнакомич потер крепкие ладони.
За ужином Луиза весело щебетала, забыв сапоги на кружевах. Незнакомич сосредоточенно молчал. Его широкое загорелое лицо оставалось беспристрастным.
– Вкусно? – спросила Луиза.
Незнакомич откинулся на спинку стула.
– Не обижайся. У меня сегодня день не из легких.
– На работе что-то стряслось?
– Завтра мне предстоит участвовать… В общем, будем храм разрушать.
– И что?
– Храм разрушать, – повторил Незнакомич.
– И что такого?
– Что-что… Неспокойно у меня на душе, вот что.
– Из-за храма?
– Ты, Луиза, дура, что ли?
– Незнакомич в сердцах кинул ложку на стол. – А из-за чего еще? Конечно, из-за храма.
Он вскочил и стал, выбрасывая ноги, вышагивать по комнате от двери к окну и обратно.
– Какой храм? – как можно более участливо спросила Луиза.
– В Путинках. Рождества Богородицы.
– На Малой Дмитровке? Так он давно уже мертвым грузом стоит. Место только занимает. Роскошный, правда, зараза. Узорочье русское, – Луиза тряхнула кудряшками. – Только это не повод, чтобы жалеть ту церковь. Пусть даже она и последний шатровый храм.
Незнакомич остановился и в раздумье почесал щеку.
– А почему последний? А потом какие?
– Патриарх Никон прекратил после нее строительство шатровых храмов на Руси. Потом строились только крестово-купольные.
– А патриарх Никон – это у нас век…
– Семнадцатый! – Луиза укоризненно посмотрела на мужа. – А указ был по поводу шатровых храмов в 1653-м.
– Не зазнавалась бы ты, историк Луиза Незнакомич!
– В чем-то она последняя, а в чем-то первая, – с гордостью делилась своими профессиональными знаниями Луиза, – ее придел был освящен впервые на Руси в честь Неопалимой Купины, то есть в честь иконы Божией Матери «Неопалимая Купина», – поправилась она.
– Которая от пожаров спасает? – уточнил Незнакомич.
– Естественно!
– Стало быть, церковь старая…
– Почти триста лет в обед. Кстати, мои родители там венчались. Еще до революции. Недалекие люди, – вздохнула Луиза.
При упоминании о родителях Незнакомич вздрогнул и снова заходил по комнате. Взгляд невольно упал на кружевные диванные салфетки тещи. И храм будто свит из белоснежного кружева, – пронеслось у него в голове.
– А мы вот не такие, как они были, – продолжила жена. – Что за пошлость – венчаться? Фу… Хорошо, что они потом одумались и поняли: религия – опиум.
Незнакомича бросило в пот.
– Луиза, это и волнует меня больше всего. Отец ведь твой Спасителя разрушал.
– Принимал участие.
– А ведь на следующий день того… помер.
– Да, – кивнула жена.
– Ни с того ни с чего. Лег вот на него, – Незнакомич покосился на диван, – заснул и не проснулся.
– Легкая смерть!
– Так после того, как Христа Спасителя взорвали! На следующий день! Тебя это не удивляет столько лет?
– Нет, – спокойно ответила жена и встала из-за стола в желании убрать посуду. Незнакомич остановил ее, снова усадив на венский стул.
– Луиза, – шептал он, – я не хочу завтра участвовать в этом деле. Я еще пожить хочу. Как бы отказаться?
– Отказаться? – жена тоже перешла на шепот. – Что значит «отказаться»? Ты в своем уме? Тебя же арестуют! А потом и меня.
– Может, обойдется? Заболею… Ну, не знаю еще что. Придумаем.
– Нет! Ты пойдешь! Я и не знала, что у меня муж – трус! – она решительно встала и принялась за уборку.
Незнакомич сел на подоконник у раскрытого окна. Вывалиться что ли? Тут не высоко, не сильно пострадаешь. Жив-то уж точно останешься. Скажу, что сердце прихватило, вот и упал, пока жена посуду мыла. Он посмотрел на тротуарную часть под окнами и ясно представил, как свалится на веселых, по-летнему разодетых прохожих.
В комнату вошла Луиза. Муж опустил глаза.
– Чего ты так далеко выставился? Упадешь еще! А ну слезай с подоконника, – Луиза потянула его за рукав. – Кому говорят?
Незнакомич нехотя повиновался.
– Бабка Таня – сама любезность, – жена вытирала посуду и составляла ее в буфет. – Говорит: смотрит на нас с тобой и налюбоваться не может. И какая муха ее укусила, ведьму эту?
– А давай тебе купим платье в цветочек, – неожиданно предложил муж, – а то у тебя то горох, то однотонное.
– Здрасте! – Луиза оторвалась от своего занятия. – У меня три цветастых платья!
– Да? – смутился Незнакомич. – Тогда давай еще одно купим, новое. Лето-то только началось.
– Завтра можно было бы. Воскресенье, выходной. Но ты, наверное, весь день занят будешь.
Незнакомич, вспомнив о предстоящем деле, тихонько чертыхнулся. Достал из кармана пачку папирос, закурил. Из головы не выходил тесть, умерший почти десять лет назад в декабре 1931-го – на следующий день после умерщвления храма Христа Спасителя. Может, совпадение? Ведь накануне тесть крепко выпил.
– Каюк Христу Спасителю! – с гордостью говорил тесть. – Взорвали, не отвертелся. Жаль, что не с первого раза. Крепкий, однако! А народу набежало! Со всей Москвы. Кидались свою богомольню отстаивать. Запомнился мне один с бородкой. Наверное, поп какой. Всё время пел протяжно: «Да простоит сей храм многие века…» И еще один, в смушковой шапке. Тот, правда, не пел, а проклинал нас. Окаянными антихристами обзывал. Злобный, собака! Да и не только он. Дивлюсь я, сколько ненависти в людях…
Тесть в этот вечер был в центре внимания. Теща подкладывала ему в тарелку мясного, сама наполняла из рифленого графинчика стопочку, то и дело ласково гладя мужа по голове. Для нее, как и для Луизы, глава семейства был героем, они непрестанно засыпали его вопросами. Новоиспеченный зять молча внимал рассказу уважаемого тестя. В какой-то миг Луиза с долей негодования сверкнула глазами на мужа. Мол, спроси что-нибудь у отца, чего молчишь как истукан.
– Неожиданно, – только и пришло на ум Незнакомичу.
– Что неожиданно? – вскинул бровь тесть. – Еще в июльском номере «Правды» официально заявили о строительстве Дворца Союза Советских Социалистических Республик.
– И в «Известиях», – поддакнула ему жена.
– Не по сердцу, что на месте храма такой дворец будет? – тесть-большевик испытующе посмотрел на зятя.
Незнакомич не ответил. Ему очень нравился храм Христа Спасителя, и его мнение об этом соборе шло вразрез с мнениями специалистов. И совсем не похож ни на самовар, ни на кулич. А бездушной архитектурой тут и не пахнет. Придумают тоже.
Как-то попалась ему на глаза брошюрка Кандидова «За Дворец Советов». Незнакомич сперва пробежал глазами названия глав: «Ложно-историческая ценность храма Христа Спасителя», «Сказка о художественной ценности храма Христа Спасителя», «Храм Христа Спасителя на службе контрреволюции» и другие, подобные по смыслу. Забросил брошюру, не став ее читать.
– А со взрывами тоже интересно получилось! – тесть хвалился новостью дня. – Самый сильный был третий. И надо же такому случиться, что этот взрыв сделал простой рабочий-сезонник. Э-э-э… Фамилия как ягода… А! Морошкин! Имя чудное, не вспомнить сразу. Он всего-навсего охранял вход в помещение подрывного пункта.
– Как так? – теща Незнакомича деланно всплеснула руками. – Специалистов, что ль, не нашлось?
– Как не нашлось? Там самые опытные подрывники собрались! Только когда и второй взрыв не взорвал храм, что началось! Видели бы. Богомольцы ликуют. Насмехаются над нами. У начальства пена изо рта. Орут благим матом. Неразбериха полная. Оконфузились, получается. Беготня началась. А как дали команду на третий взрыв, из техников никого у взрывной машины и не оказалось. Ну и Морошкин тут как тут.
– Перед начальством выслужиться хотел этот ягодный, – теща подобострастно взглянула на мужа. – А иначе куда лез малограмотный?
– Вот таким выскочкам порой и приходит слава, – вздохнул тесть. – В общем, храм не устоял, а остальные взрывы доделали дело. Сейчас еще разбирать руины предстоит, да и фундамент.
– Представляю, какой там ор стоял среди этих богомольцев, – теща вновь наполнила тарелку мужа едой.
– И не говори, мать! Рыдали, как по покойнику, вот глупые-то.
На следующий день рыдали по самому тестю…
«Как бы по мне не пришлось рыдать в понедельник! – Незнакомич с тоской посмотрел на Луизу. – Сколько, интересно, она вдовой проходит? Год? Два? А потом замуж выйдет. И… – Незнакомича словно обдало холодной волной. – Ну уж нет!»
Храм в Путинках он уничтожать не пойдет. Не пойдет… Так тогда его самого уничтожат. И снова Луиза с другим в постели представилась ему. Что делать-то? Замкнутый круг какой-то…
– Скоро спать, а ты надымил так! – жена со всей силы размахивала полотенцем.
За десять с небольшим лет, что Незнакомич жил с ней, Луиза стала намного ворчливее, да и красоты в ней поубавилось. Только соломенные кудряшки по-прежнему вызывали в нем воспоминания о той юной особе, в которую он когда-то страстно влюбился. Мысль о том, что кто-то другой, а не он сам, может любить его жену, была ему папиросой в сердце.
Луиза продолжала бухтеть из-за папирос, и Незнакомич отправился на кухню попить водички. Там он застал бабку Таню. Виновато посмотрев на него, она вдруг протянула ему письмо.
– Прочитать некому. Сегодня утром получила. От племянницы. А внук мой, шалапут, куды подевался, ума не приложу. Прочти, милок, не откажи. Не терпится узнать, как они там, в деревне.
Незнакомич хотел было послать бабку Таню куда подальше, но вдруг взял письмо, пробежал мельком по мясистым буквам и вдруг наткнулся: «Выкорчевывают из нас имя Христово…» Он крякнул и посмотрел на соседку, стал молча читать дальше: «Диву даешься, что стало с людьми. Сердце кровью обливается. Хорошо, что ты, тетка Таня, уехала с этих мест и не видишь все бесчинства, творящиеся здесь. Думали, уж закончено со всем беззаконием, так ведь нет же! Церковь каменную порушили! Горе-то какое…»
– Чего там? Неладное что-то? – встревожилась бабка Таня.
– Церковь у них там порушили, – сказал Незнакомич и дальше стал читать вслух: – «Какая красивая была, помнишь ведь, к нам в село ты не раз приходила».
– Как не помнить! – горько усмехнулась бабка Таня.
– «Резная, и иконостас резной. Иконы, как говорили знающие, еще жидкой техникой выполнены. Старинные. И стояла-то она на пригорочке, никому не мешала. Пригнали сначала один трактор, потом второй вызвали. Мы все встали кольцом, окружили, значит, ее, родимую. Но разве ж бабы да старухи сила? Зацепили эти супостаты колокольню за макушку тросом, мы в плач, крик, кто был не в круге, кинулись на сломщиков. Что началось! В общем, милицией дело закончилось. А церковь-то разрушили всё же… И иконы многие пожгли. Эх, входят люди в историю геростратами». Ишь ты, грамотная племянница твоя! – Незнакомич оторвался от письма.
– Какими стратами? – слабым голосом спросила бабка Таня, но Незнакомич не ответил, продолжив чтение.
Дальше Валентина радовалась факту, что те, кто принимал участие в поругании церквей в соседних селах, уже наказаны Богом. Кто повесился, кого убили, кто сгорел вместе с семьей и домом…
Незнакомич скомкал письмо, поднес к нему спичку и горящее кинул в раковину. Встретившись глазами с бабкой, прислонил к губам указательный палец. Соседка понимающе молча кивнула и поклонилась.
Вернувшись в свои апартаменты, Незнакомич застал Луизу перед зеркалом. Она забавлялась с волосами, придумывая себе разные прически.
– Чего такой испуганный?
– Я? Я нет. С чего мне быть испуганным? – Незнакомич внимательно посмотрел на себя в зеркало: в глазах и впрямь тревога. – Я насчет завтрашнего всё думаю. Не стоит мне этого делать.
– Опять? Сколько можно об одном и том же! Незнакомич, ты милиционер! Ми-ли-ци-о-нер! – проговорила она по слогам. – Ты не будешь разрушать церковь, ты будешь стоять в оцеплении, карауле, или как у вас там. Людей не пускать, чтобы они не покалечили себя, дурни. Объяснять им, что они заблуждаются. И всё такое.
Ночью от мыслей и духоты разболелась голова. Луиза спала беспробудно, отвернувшись к стене.
В ту ночь впервые Незнакомич обратился к Господу. «Сделай так, – горячо шептал он, – чтобы мне не пришлось завтра участвовать в этом. Ведь накажешь, как пить, накажешь. А я и не пожил еще. Не нажился. И детей нет. Двое родились да и умерли сразу. Тридцать лет всего-навсего. Сам посуди, разве умирают в таком возрасте? Пусть эту церковь не тронут! Сделай чудо, ну что Тебе стоит?» Он засыпал, но снова просыпался и шептал. Под утро дошел до полного бреда: «Пусть что угодно случится, лишь бы отменили церковь эту разрушать. Не хочу я!»
А на следующий день началась война. Ведь уничтожение церкви Рождества Богородицы в Путинках было назначено на воскресенье 22 июня 1941 года. Та страшная дата явилась спасительным днем для храма.
В кровавые военные годы Незнакомич уцелел, хотя с 1943 года был на фронте и даже пару раз на передовой. Только одна легкая контузия. Луиза ушла на фронт одновременно с ним, санитаркой, и подорвалась на мине, спеша к раненому. Хоть и не христианка, а погибла «за други своя».
Каждый раз – и готовясь к сражению, да и просто на привале – Незнакомич размышлял о храме в Путинках. «Из-за тебя началась война!» – гневно думал он. Однажды даже стал писать письмо в ЦК партии с просьбой немедленно взорвать храм, чтобы война кончилась, но вовремя спохватился. Скажут: контузило мужика, что тут удивительного!
После войны раз в год, 22 июня, он приходил на улицу Чехова, бывшую Малую Дмитровку, и разговаривал с храмом:
– Вот ты стоишь тут во всем великолепии, а из-за тебя столько народу погибло. И Луиза моя…
Храм молча смотрел на человека, ни в чем не чувствуя своей вины.
– Ну дождешься у меня! – грозил Незнакомич. – Я тебе покажу!
Однажды спьяну он вновь стал писать письмо куда следует: «Я, узнав о том, что церковь будут сносить, смалодушничал, – выводил Незнакомич на бумаге, – всю ночь умолял Бога, чтобы Он оставил храм. Преступно возопил: “пусть что угодно произойдет, лишь бы храм не стали рушить”. И Бог услышал. Оставил храм в покое. Оставить-то оставил, но началась война. А вот если бы не оставил, то и ничего бы и не было. Прошу принять меры по ликвидации храма». Прочитав наутро письмо, разорвал его в клочья. Прямая дорога в психушку!
Время от времени в голову приходили совсем шальные мысли… Раз я тебя вымолил, мне тебя и казнить! Сам взорву, и дело с концом.
Но как ты взорвешь? Да еще в одиночку.
Наступало очередное 22 июня, и Незнакомич снова приходил к храму – укорять его за то, что он стоит, а столько народу погибло. Подолгу стоял, внимательно вглядываясь в воздушный архитектурный ансамбль церкви.
– До чего ж наряден! – останавливались прохожие. – Шедевр московского зодчества!
– На фасадах и не отыскать ровной поверхности. Всё в резьбе и каменном кружеве!
В послевоенные годы в церкви Рождества Богородицы в Путинках расположилась репетиционная база цирка, там дрессировали собак и обезьян, клоуны отрабатывали свои смешные номера. Несколько раз 22 июня Незнакомич видел, как в храм входил известный ему клоун.
В 1990-е храм стал действующим. Вот тогда-то впервые и переступил Незнакомич порог церкви Рождества Богородицы. Ему уже было за восемьдесят.
Без робости, уверенно, словно хозяин, вошел он в храм. И обмер. Совсем другим ему представлялись и само пространство, и интерьер.
– Крохотно как! – вслух сказал Незнакомич. И долго, прислонившись к ступенькам, ведущим в придел в честь иконы Божией Матери «Неопалимая Купина», стоял, рассматривая внутреннее убранство.
И он стал чаще приходить сюда, не только 22 июня. Как-то раз видел актера Александра Абдулова. Говорили, что Абдулов вместе с другими артистами расположенного рядом театра «Ленком» помогал возрождать церковь. А еще он видел того самого клоуна, но постаревшего и смиренного. Клоун долго и старательно исповедовался священнику. «Небось, кается, горемыка, за все свои ужимки и прыжки», – усмехнувшись, подумал Незнакомич. Сам он и не думал ни исповедоваться, ни причащаться.
В 1994 году Незнакомич попал в храм как раз, когда там отпевали хорошего артиста Евгения Леонова. С возрастом он, располневший, внешне стал походить на этого добродушного актера. К тому же Незнакомич впервые побывал на отпевании и очень проникся происходящим, а потому стал задумываться о чем-то глубоком и важном.
Наступил новый век, а Незнакомич всё жил да жил на белом свете и уже подумывал грешным делом, что не только храму суждено стоять вечно, но и ему, одинокому старику, время которого уже подтекало к столетию. И вот уже совсем не старого Абдулова, умершего от рака, отпевали в том же храме в Путинках, только уже не на улице Чехова, а как раньше – на Малой Дмитровке.
– Молодые мрут, а мы с тобой, старые, не умираем, – сказал Незнакомич храму после того отпевания.
В том же году он и помер, не дожив до 100 лет. Как ветерана войны, его навещала медсестра.
– Пусть отпоют меня. В том храме, – простонал он.
– В каком? – спросила медсестра.
– В моем, – глухо ответил Незнакомич.
Это были его последние слова.