Не видят и не знают Достоевского те, которых он исключительно повергает в мрак, в безысходность, которых он мучит и не радует. Есть великая радость в чтении Достоевского, великое освобождение духа. Это — радость через страдание. Но таков христианский путь. Н. Бердяев
Говоря о Достоевском, обычно рекомендуют прочитать что-то из его романов: «Бесы», «Братья Карамазовы», «Идиот», «Преступление и наказание». Тем временем, даже среди небольших произведений Фёдора Михайловича есть вещи, более чем достойные внимания. Одна из них — «Сон смешного человека».
Противно, когда люди жертвуют лучшим в себе, угождая общественному мнению. Ещё противнее, когда делаешь это сам. И зачем, казалось бы, это всё? А затем, что мы больше всего не любим, когда наши добрые (или даже не очень) дела не встречают аплодисментами. Нам хочется похвал, и мы размениваемся на приятные кому-то пустяки — часто забывая за ними о том, что на самом деле является для нас важным. О да, конечно, иногда мы показываем зубы. Но даже своеволие, «протест» против общественного мнения в большинстве случаев не идёт дальше заигрывания с ним. Мол, вот он я. Не восхваляете — так ненавидьте. Вы мне не нужны и мне всё равно, что вы думаете. Только, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста — не смейтесь!..
«Я смешной человек». Этими словами — на первый взгляд, совсем простыми и незамысловатыми — начинает Достоевский одно из лучших своих произведений. А ведь сказать такие слова совсем не просто! Бывает легче признать себя злым, коварным, лицемерным, ревнивым, жадным, обвинить себя во всех смертных грехах — только бы не показаться смешным. Кажется, это чуть ли не самое страшное унижение, которое мы можем себе представить. Нужно немало силы, чтобы стать выше этого. И потому любимые персонажи Достоевского — идиотики, юродивые, всевозможные изгои — невзирая на кажущуюся слабость, очень сильные и смелые люди. Они несут свою идею, свою маленькую или большую истину, не обращая внимания ни на что. Даже на смех.
«Сон смешного человека» — своеобразный итог творчества писателя. Главный герой рассказа, созданного им за три года и десять месяцев до смерти, — всё тот же «прогрессист и гнусный петербуржец», «русский мальчик», образованный, но из-за бедности принуждённый жить в маленькой комнатке с полукруглым чердачным окошком; всё тот же больной, мятущийся ум. Всего два десятка страниц хватило Достоевскому, чтобы описать стремительный переход своего героя от одного духовного полюса к другому. Да что там герой? Перед читателем разворачивается драма всего человечества. И, конечно, — каждого человека в отдельности.
Драма самогó Смешного (по крайней мере, сначала) состоит в том, что ему, из-за гордости, очень трудно мириться со своим «ужасным качеством». Он знает, что смешон, и с годами всё больше укрепляется в этом знании. Но — как это знакомо почти любому из нас! — панически боится унизиться: «Если б случилось так, что я хоть перед кем бы то ни было позволил бы себе признаться, что я смешной, то, мне кажется, я тут же, в тот же вечер, раздробил бы себе голову из револьвера».
К идее самоубийства герой всё-таки приходит. Вряд ли он сказал кому-то о своём «ужасном качестве» — Смешной Человек заявит о нём во всеуслышание, уже переродившись из обычного дурачка в пророка. А сейчас он просто становится «немного спокойнее», остановившись на мысли, что «на свете везде всё равно».
Странное спокойствие — от которого хочется убить себя, не правда ли? С другой стороны, ничего странного. Ведь когда тебе становится «всё равно» — это не означает выздоровления; это — переход болезни в хроническую стадию. Боль притупляется, но никуда не исчезает. Вместо неё исчезает желание действовать, и раны тихо гниют под спущенными рукавами. «В душе моей нарастала страшная тоска», — говорит Смешной Человек...
Он дошёл до предела, до точки, в которой понимаешь бессмысленность происходящего вокруг, бессмысленность мира самого по себе. Это нужная точка, вроде как начало выхода из плена — здесь ведь никакого смысла и в самом деле нет. Но задерживаться в ней очень тяжело и очень опасно. Если ты видишь только тьму этого мира, погрязшего в суете, и не прозреваешь света, лежащего за ним, — можно сойти с ума. Или — покончить жизнь самоубийством.
«И уж конечно бы застрелился, если б не та девочка».
Смешного Человека спасло чувство вины, чувство стыда за сделанную прямо накануне предполагаемого самоубийства подлость. Он отверг зов ребёнка о помощи, и вдруг оказалось, что любые «всё равно» — так же, как и перспектива близкой смерти — ничего не значат по сравнению с необходимостью исполнить долг.
Иногда нужно дотронуться до самого дна, чтобы понять, что тебе не хватает воздуха. Зато как радостно потом — когда первый его глоток со свистом врывается в лёгкие, когда живительный газ чуть не разрывает внутренности, а волны горячей крови устремляются в мозг, с непривычки ошалевающий от избытка кислорода! Первым глотком воздуха для Смешного Человека стал его сон. «Да, мне приснился тогда этот сон, мой сон третьего ноября! Они дразнят меня теперь тем, что ведь это был только сон. Но неужели не всё равно, сон или нет, если сон этот возвестил мне Истину?»
Уснув перед заряженным револьвером, сделав всё-таки (хоть и не наяву, а в грёзах) роковой выстрел, Смешной Человек становится гостем бесконечно далёкой другой земли — земли, не осквернённой грехопадением. Её люди светлы и радостны, они говорят с животными и растениями, посвящают друг другу песни и не боятся смерти. «Ощущение любви этих невинных, прекрасных людей осталось во мне навеки, и я чувствую, что их любовь изливается на меня и теперь оттуда».
Немного отступая, скажу, что в описании Смешным Человеком другой земли есть вещи, могущие насторожить слишком внимательного читателя. В некоторых моментах, например, присутствуют довольно прозрачные намёки на пантеизм. Угадываются также отблески социалистических утопий французского производства. Впрочем, не будем забывать, кто рассказывает нам свой сон — прогрессист, человек «передовых взглядов», который даже в существование загробной жизни поверил в том же сне. Тогда всё встанет на свои места.
Самого Достоевского обвинять в утопизме уж точно не приходится — он, руками главного героя, жестоко разрушает идеальный мир. «Да, да, кончилось тем, что я развратил их всех! Как это могло совершиться — не знаю, не помню ясно... Знаю только, что причиною грехопадения был я». Одного лишь «атома лжи», принесённого Смешным Человеком с его земли (с нашей земли!), оказалось достаточно, чтобы гармония перестала существовать. Разгораются, как пишет в своей книге «Достоевский и апокалипсис» известный литературовед Юрий Карякин, «две самоубийственные войны, связанные между собой: люди против людей и люди против природы». Происходит обособление, появляются идолы в виде чести, науки, премудрости; при этом «премудрые», страстно желающие вновь обрести гармонию, пытаются поскорее уничтожить всех мешающих им «непремудрых».
Под видом падшего «параллельного» мира Достоевский весьма тонко изображает современную ему общественную реальность. Более того — описывая пути всеобщего эгоизма и разобщения, он заглядывает в некоторых моментах на многие годы вперёд — вплоть до нашего времени.
Но центральная тема «антиутопической» части рассказа — это чувство вины Смешного Человека за всё происшедшее, то же чувство, которое несколько минут/миллионов световых лет назад спасло его от самоубийства. «Я простирал к ним руки, в отчаянии обвиняя, проклиная и презирая себя. Я говорил им, что всё это сделал я, я один, что это я им принёс разврат, заразу и ложь!»
Для творчества Достоевского вообще характерна, как её называет Карякин, презумпция виновности. «Всякий из нас пред всеми во всём виноват, а я более всех», — это уже из «Братьев Карамазовых». У нас почему-то всё наоборот — все виноваты перед нами. В большинстве случаев приходится делать над собой колоссальное усилие, чтобы принять ответственность даже за пустяковые личные проблемы. Спасая своё эго, мы преуменьшаем значение своих действий. А ведь на самом деле любой человек — ни больше, ни меньше! — один из творцов окружающей реальности.
Весь ужас антиутопии Достоевского, весь ужас нашего падшего состояния — в том, что семя тли, «атом лжи», разрушающий гармонию, есть в каждом из нас. Чтобы обрести свет и дать его другим, нужно увидеть в себе тьму, а увидев — не украшать её стыдливо цветочками, а выдавливать из души, как гной из старой раны. Измени себя. Сделай хотя бы несколько усилий для этого, и обязательно получишь помощь. Не бойся перешагнуть через рамки деградированного общественного мнения, смеющегося над каждым, кто ставит идею выше иллюзорной выгоды. Верь — за тобой обязательно пойдёт кто-то ещё. «Если только все захотят, то сейчас всё устроится». Надо помнить, вслед за Смешным, что «люди могут быть прекрасны и счастливы, не потеряв способности жить на земле». И даже если рая на земле никогда не будет, даже если все наши лучшие стремления со стопроцентной точностью обречены на неудачу — скажу словами Сергея Булгакова: «Следует ли отсюда, что они <эти стремления> перестали быть обязательными? Никоим образом. Ты можешь, ибо ты должен, таков нравственный закон».
...Не обращая внимания ни на что. Даже на смех.