Волчок из знаменитого фильма Юрия Норштейна «Сказка сказок» - негласный символ памяти о войне для старшего поколения.
Если тех, кто родился в 1945-м, называют «детьми победы», то тех, кто родился в 1941-м можно назвать «детьми войны». Такие дети войны - Юрий Норштейн и его жена Франческа Ярбусова, родившиеся в 1941 и 1942 соответственно, и соавтор сценария Людмила Петрушевская. Норштейн посвятил легендарный мультипликационный фильм «Сказка сказок» детству - и получился фильм о войне.
«Тема войны возникла совершенно естественно, - поясняет автор в текстах к экспозициям мультимедийной выставки «Большие глаза войны», приуроченной к 65-летию Победы и 30-летию со дня премьеры «Сказки сказок», проходившей в Москве. - Ведь если война - только сама война против врага - это еще не полная защита своего отечества. У каждого воюющего должно было быть что-то личное... У него был свой дом, который он защищал, у него были родные и близкие. Вся война была одухотворена этим дыханием». Об этом «общем дыхании» поколения, пережившего войну, и получился фильм.
Юрию Норштейну в 1945-м было всего 4 года. Но он хорошо помнит, как женщины танцевали с женщинами, потому что их мужья не вернулись с фронта. Одинокое военное танго позже войдет в его фильм «Сказка сказок». «Фильм делается не сценарием, не режиссерской разработкой, не хорошим рисованием, — он делается обстоятельствами и памятью. Ты несешь в себе каждое мгновение», — говорит Нортшейн.
Людмиле Петрушевской к концу войны было семь лет. Два года она беспризорничала: ночевала в доме офицеров, ела жареную картофельную кожуру, пела песни на улице прося милостыню...
Спустя годы детей войны — Норштейна и Петрушевскую — сблизило общее ощущение боли и счастья. «Наше детство пришлось на конец войны, и мы вечно должны помнить, что счастье — это каждый мирный день. Каждый», — писал Норштейн, пытаясь сформулировать замысел «Сказки сказок». Сюжет родился из стихотворения Назыма Хикмета. Намеренно несобытийный, он вел через метафоры и воспоминания к одному простому звуку: «Живем».

Стоим над водой -
солнце, кошка, чинара, я и наша судьба.
Вода прохладная,
чинара высокая,
я стихи сочиняю,
кошка дремлет,
солнце греет.
Слава Богу, живем!

Это повествование о сокровенном и личном. «Волчок... он жил в моем детстве, - делится Норштейн. - Мне кажется, что в доме, из которого я уехал, он так и остался жить». Многие помнят взгляд Волчка - пронзительный, глубокий, внимательный. История этих глаз - удивительна. Эти глаза не придуманы: просто однажды в гостях режиссер обратил внимание на необычную фотографию. Ее подобрал на улице сын хозяйки, увидевший на земле смятый лист бумаги - «а оттуда, из этого скомканного листа, смотрят глаза». Глаза принадлежали котенку, только что выловленному из воды - в кадре он сидит со все еще привязанным к шее булыжником. Секунду назад котенок был в потустороннем мире - и один глаз горит у него бешеным огнем, а другой смотрит внутрь, будто для него открылась бездна. И такие глаза Франческа Ярбусова дала Волчку, но - в самые острые моменты, требующие внутреннего напряжения: когда Волчок стоит, прощаясь, в дверях дома, когда, наклонив голову, качает колыбель...
Другой запоминающийся кадр: младенец у груди, крупным планом. В подтексте - снова воспоминания детства: 1945 год; любимая тетка Белла возвращается с фронта, беременная (она служила в авиаполку и там же вышла замуж). Через две недели ребенок умирает от заражения крови, но молока очень много, и каждую ночь его приходится сцеживать. Эту картину запомнил четырехлетний Юра. К раннему воспоминанию добавляются впечатления более поздние: жена Франческа держит на руках первенца Борю. И еще - грудь Микеланджеловской «ночи» из гробницы Медичи.
Кормление пораженный Норштейн нарисовал задолго до появления фильма. Рядом с матерью и младенцем - волк и мул. Конечно, из Евангелия. «Мой рисунок - смесь реальности, вымысла и Библейского Завета. Собственно, как и фильм», - комментирует Норштейн. И чуть иронично уточняет: «Только ... младенец не Христос, Франческа не Мария, а я, тем более, не Иосиф». «Но в том и сила библейских сюжетов, что мы своим бытием прочитываем страницы Книги книг», - заканчивает он уже вполне серьезно.
При всей исповедальности и субъективности норштейновско-ярбусовские образы универсальны. И отнюдь не только в философском смысле. Фильм построен на зрительных и звуковых универсалиях: жухлый лист в каплях дождя, огонь костра, голоса воды и ветра - какая разница, где и когда это было увидено и услышано - в Москве или за сотни километров от нее, в 1945 или полвека спустя?
«Когда оглянешься в прошедшее время, начинаешь вдруг понимать, что тот мир, где ты жил, уходит навсегда, и ты никогда туда не вернешься. Это ощущение непереносимо. Хочется забросить туда сети и захватить все, чтобы оно жило вместе с тобой... Вот такая идея была у меня в 1972 году», - рассказывает Норштейн о замысле фильма, названного Международной федерацией киноведов и кинокритиков FIPRESCI «лучшим анимационным фильмом всех времен и народов». Но если бы фильм был чисто ретроспективным, его аудитория, наверное, ограничилась бы людьми определенного круга и возраста. Нет, в «Сказке сказок» есть и футуристический, то есть, направленный в будущее посыл: «...помнить, что счастье - это каждый мирный день».
Смысл творчества определил Юрий Норштейн в автобиографии: «Все мировое искусство имеет смысл, если в наших сердцах открывается любовь» и - редкий случай - от своих слов не отступил ни на йоту.


По материалам статьи Марии Хорьковой «Когда уходят ветераны войны, остаются ее дети» из интернет-издания «Татьянин день»: http://www.taday.ru/text/413269.html