Архимандрит Тихон (Агриков)
Отец Александр служил в городе. Имея хорошее образование и незаурядные способности, он мог устроиться в жизни довольно обеспеченно и перспективно. Ему предлагали хорошие приходы и доходные вакансии, но отец Александр не гнался ни за славой, ни за деньгами. Он дорожил более всего своей совестью, свободой служения и пастырской честью.
Когда ему настоятельно предлагали занять место секретаря при одном популярном архиерее, он отказался. Видел отец Александр, что около архиереев Божиих кишат постоянно какие-то неизвестные в штат-ском, они лезут во все церковные и хозяйственные дела епархии и потому, находясь в таком окружении, возможно ли сохранить чистой пастырскую совесть?
Возможно ли остаться нейтральным и не вовлеченным, волей или неволей, в какую-либо совсем нецерковную работу?
Нет! Отец Александр прежде всего дорожил свободой служения, духовной независимостью и абсолютной верностью к Богу и своей пастве.
Известно, что в городской обстановке больше искушений для священника. Здесь и театры, и клубы, и ин-тересное кино, постановки и прочее. Народ более охладевает к вере и Церкви. Массовое студенчество совершенно критически и даже отрицательно относится к вопросам веры. Маловерие и полное неверие к Церкви — основной психологический принцип городского населения.
Увлеченный общим течением времени, отец Александр стал быстро терять веру. В службе или на домашнем правиле он вдруг заметил, что в его сердце что-то изменилось. Святые слова молитвы, слово Божие раньше согревали его душу, давали благодатное удовлетворение, сладость духовную, теперь этого не стало. Сомнения к чудесам, к святости церковной службы, к Таинствам, обрядам как невидимый червь точили его мозг. И как тяжело стало служить ему в церкви!
Раньше он бежал в храм, как в Небесный Чертог, на беседу с Богом любимым, а теперь идет силком, будто его тянут на канате. А утренние и вечерние молитвы? Домашнее правило, воспитание своих детей в духе благочестия — все это стало тяжелым и, казалось, сов¬сем бесполезным трудом. Между тем, новинки жизни, журналы, газеты, радио, телевизор влекли к себе сердце батюшки с неудержимой силой.
Чуткая матушка Нина замечала моральную перемену в душе батюшки Александра, и нет, нет, да и скажет ему иносказательно:
— Ты, отец, что-то худеть начал, или болит что?
— Нисколько, мать, — ответит отец Александр весело, — кажется, еще поправляюсь.
— То-то, родной, смотри, не заболей, а то, говорят, смертельный грипп ходит какой-то.
А однажды она прямо сказал отцу Александру:
— Выбирай одно из двух: или Бог, или мир, а так жить нельзя. Я шла за тебя, как за искреннего священника, а если ты виляешь туда и сюда, то я тебе больше не матушка. Возьму детей и уйду.
Отец Александр покраснел. Ему стало стыдно за себя. Он понял, что незаметно сполз к самой пропасти, из которой надо выбираться, как можно скорее.
Не сказав ничего матушке, он закрылся в своей комнате и не выходил из нее около суток. Он все обдумал, все взвесил, вспомнил свой прежний религиозный пыл и радость веры, удовлетворенность в служении и молитве. Батюшка стал горячо молиться, поплакал, покаялся пред Богом за свое горькое непостоянство и, наконец, вышел из своего затвора другим человеком.
С этого-то момента отец Александр и начал бороться за веру в самом себе. Преодолевая один рубеж за другим, он все глубже познавал красоту святого Православия, радость веры в Бога и с ужасом вспомнил, какого духовного сокровища, какого драгоценного богатства он чуть было не лишился.
— О, Господи! — молился он со слезами, — как легко теперь потерять Тебя, как легко погибнуть вдали от Тебя — Господа моего.
Благодарю Тебя, Господи мой, что Ты вовремя вразумил меня и не дал погибнуть в пучине беззакония...
После лично пережитого кризиса веры отец Александр особенно четко и ясно теперь понимал других и искренне жалел тех, кто пытается строить счастье помимо Бога.
С какими обильными слезами совершал он теперь Божественную Литургию, как усердно и искренне читал домашнее свое правило, с каким вниманием, ува¬жением относился к каждой требе, к каждому Церковному обычаю, к каждому славянскому слову, к каждой букве.
— Как он, будучи таким образованным, может совмещать веру со знанием? — говорили про отца Александра его светские друзья.
Он же удивлялся, когда видел, что некоторые считают верующих людьми отсталыми и невеждами, и не мог понять, на каком собственно основании родилось такое нелепое заключение.
— Вера и знание, — говорил отец Александр, — это два крыла, на которых летит человек к звездам и выше, и только при такой гармонии единства знания с верой завершится становление нового человека, при самом высоком его достоинстве, свободе и красоте.
Отец Александр никогда не говорил научных проповедей, не вел никаких религиозных бесед. Он знал, что все это может кончиться плохо. Он делал только одно — служил и молился. Но как он служил?! Как он молился?!
Если бы так умели служить и молиться все наши священники, то, наверно, давно бы на земле был рай и не было бы ни одной слезы, ни одного вздоха, ни страдания в сердцах людей. А как он читал записочки — оздравные и заупокойные?! Разберет каждое имя, произнесет с душой и верой каждое слово, каждую молитву о них.
Всегда добрый, ласковый, внимательный и жертвенный, отец Александр приобрел общее уважение своих городских прихожан. А так как он часто причащал больных на дому и поэтому задерживался до поздней ночи, то его не один раз встречали уличные хулиганы.
— Поп, давай деньги! — требовали они грозно.
— Какие у меня деньги? — спокойно отвечал им священник.
— Врешь, тебя весь город знает, все несут тебе, давай.
— Берите сами, только Святые Дары не трогайте, — и он покорно поднимал свои руки.
Они выворачивали карманы, прощупывали все складочки и потом говорили: «Дурак, поп, на твоем месте можно быть миллионером!» — и отпускали.
Только один раз пьяные окружили его и отняли сумочку со Святыми Дарами. Отец Александр более часа шел за ворами и просил отдать святыню. Посмотрев, что там нет ничего ценного, они бросили сумочку обратно.
Отец Александр любил Церковь Божию, любил нежно и преданно Господа нашего Иисуса Христа, любил он и церковное начальство. Неодобрительно относился к тем, которые лезли к власти и почету.
— Да они сами не знают, что творят, — говорил он о карьеристах и приспособленцах. — Ведь если хочешь стать архиереем или настоятелем, то прежде научись молиться и жертвовать собой за церковное дело. А что это за архиерейство: ездить на своих автомобилях, ле¬тать на сверхзвуковых лайнерах, пить ром и шампанское на конференциях и за обильным столом с яствами устанавливать «контакты», — одна профанация архиерейского звания и только.
Ему возражали, что теперь, дескать, иначе нельзя. Надо со всеми ладить и дружить и тем самым отстаи¬вать интересы Церкви Православной.
— Нет! — говорил отец Александр. — Церковь живет не за счет дипломатики и искусством церковных дипломатов, их уменьем лавировать направо и налево, а Церковь живет и будет жить правдой Христовой.
Если первые христиане жили правдой Божией, не боялись мук и смерти за Христа, и Церковь росла и процветала, а теперь все боятся страданий, все прячутся, особенно высшее начальство, то и Церковь терпит поражение, вера гибнет, а неверие торжествует.
— Но не все же продались миру и суете, — говорили отцу Александру, — есть же искренние пастыри?..
— Простые священники, — говорил он, — которые ближе к народу, которые скорбят со скорбящими и плачут с плачущими, которые идут на требу пешком, может быть, по колено в грязи или в пургу и снег, которые не знают никакой мирской дипломатики, не хотят никакой дешевой протекции, а знают и любят только одного Бога и Его страждущий народ, — эти пастыри теперь являются настоящими мучениками, и, может быть, ради их подвига, ради их святой веры и жертвенности стоит еще наша святая Церковь, хотя и в безмерном поругании и рубище...
— Ну, скажите мне, пожалуйста, — кротко зада¬вал вопрос собеседнику отец Александр, — разве когда Церковь Христова стояла на лжи, разве ложь, хотя и завуалированная, спасала когда-либо святую Церковь Божию?
— Наша Церковь сейчас не имеет открытых исповедников, нет и явных мучеников за правду. Все приспособились, соприжились, сроднились с ложью и человекоугодничеством. Высшая иерархия выскочила вверх. Она сравнялась со светским начальством и всю пастырскую тяжесть свалила на низшие слои духовенства.
Смотрите, что получилось: архиерей несется на прекрасной собственной автомашине, священник плетется пешком на требу; архиерей живет на удобной собственной даче, священник ютится в сельском полусгнившем дому; архиерей носит шелк и бриллиантовые панагии, священник — в худой ряске с беленьким крестом... Вот она несправедливость, абсолютное небратство, нравственное неравенство. Когда Сам Христос Бог сделался последним бедняком, а его служители стремятся к обратному — как можно выше стать и дальше оторваться от простого бедного народа и подчинить его себе не по любви, а по страху своим авторитетом. Но, в конце концов, духовенство современное — все мученики.
— Вы пристрастно относитесь к этому делу, — говорили отцу Александру.
— Да, нет же, Бог свидетель, — кротко отвечал он. — У меня болеет душа за наших архипастырей и сельских батюшек. Ведь как они все беззащитны, как одиноки в своем пастырском подвиге?! И как их много обижают.
— Но ведь в Церкви всегда была иерархия — высшая и низшая.
— Да, была, но она была слита воедино общностью любви и церковных интересов. И если страдали, то вместе, как единоцелое духовенство, никакой бюрократии, самовыделения не было, Церковь Христова была единым целым живым организмом, глава которой
— Христос.
Неизвестно по каким причинам, только отца Александра сняли с прихода и долго он совсем не служил. Жил он с семьей в деревне у знакомых и ежедневно правил домашние службы. Матушка копалась в кухне, а он один читал утреню, часы, изобразительные, вечерню, повечерие и молился со слезами Господу за грехи свои и за судьбу святой Православной Церкви.
— Как ты выносишь такую службу? — говорила ему матушка. — Ведь тебя никто не слушает.
— Господь меня слышит, — кротко отвечал отец Александр, — хватит, порисовался среди людей. Легко служить, когда полно народа, а вот теперь — един, как бобыль. Надо и так послужить. Я — священник, ты — хор, вот и полнота церкви.
И хотя отец Александр говорил так, однако он сильно страдал по народной службе. Он привык славить Бога всем сонмом людей. Ему так и хотелось, чтобы все люди, сколько их есть, славословили Спасителя едиными устами и единым сердцем. А когда он видел теперь себя одиноким, он унывал и скрытно от матушки плакал. Ему иногда казалось, что весь мир, все люди коварно изменили Христу и перешли на сторону дьявола. Тогда бедный батюшка неутешно рыдал, как ребенок, который плачет за поругание своего папы...
Но потом, читая и перечитывая службу, он снова входил чрез это в общение со святой Церковью и утешался ее неистощимой силой и неискоренимостью.
«Созижду Церковь Мою, и врата адовы не одолеют Ее» — эти слова Спасителя особенно укрепляли душу отца Александра, и он снова делался веселым и разговорчивым.
Какой же конец был отца Александра? Мы не знаем. Так и забылся ли он в далекой глуши и в подвиге одиноком и безвестном? Или Господь снова поставил светильник свой на высокой свещнице, чтобы светить всем?.. Но только, видимо, не это!..
Поблек светильник! Затушен он силой ветра. Сброшен он со свещницы в грязь и затоптан. Но может ли он совсем погаснуть? Может ли перестать гореть сердце, если однажды зажжено любовью Господа Христа?!..
Где-то жив отец Александр...
И его одинокая келейная вопль-молитва, как яркая звездочка, горит в темноте ночи...
Когда ему настоятельно предлагали занять место секретаря при одном популярном архиерее, он отказался. Видел отец Александр, что около архиереев Божиих кишат постоянно какие-то неизвестные в штат-ском, они лезут во все церковные и хозяйственные дела епархии и потому, находясь в таком окружении, возможно ли сохранить чистой пастырскую совесть?
Возможно ли остаться нейтральным и не вовлеченным, волей или неволей, в какую-либо совсем нецерковную работу?
Нет! Отец Александр прежде всего дорожил свободой служения, духовной независимостью и абсолютной верностью к Богу и своей пастве.
Известно, что в городской обстановке больше искушений для священника. Здесь и театры, и клубы, и ин-тересное кино, постановки и прочее. Народ более охладевает к вере и Церкви. Массовое студенчество совершенно критически и даже отрицательно относится к вопросам веры. Маловерие и полное неверие к Церкви — основной психологический принцип городского населения.
Увлеченный общим течением времени, отец Александр стал быстро терять веру. В службе или на домашнем правиле он вдруг заметил, что в его сердце что-то изменилось. Святые слова молитвы, слово Божие раньше согревали его душу, давали благодатное удовлетворение, сладость духовную, теперь этого не стало. Сомнения к чудесам, к святости церковной службы, к Таинствам, обрядам как невидимый червь точили его мозг. И как тяжело стало служить ему в церкви!
Раньше он бежал в храм, как в Небесный Чертог, на беседу с Богом любимым, а теперь идет силком, будто его тянут на канате. А утренние и вечерние молитвы? Домашнее правило, воспитание своих детей в духе благочестия — все это стало тяжелым и, казалось, сов¬сем бесполезным трудом. Между тем, новинки жизни, журналы, газеты, радио, телевизор влекли к себе сердце батюшки с неудержимой силой.
Чуткая матушка Нина замечала моральную перемену в душе батюшки Александра, и нет, нет, да и скажет ему иносказательно:
— Ты, отец, что-то худеть начал, или болит что?
— Нисколько, мать, — ответит отец Александр весело, — кажется, еще поправляюсь.
— То-то, родной, смотри, не заболей, а то, говорят, смертельный грипп ходит какой-то.
А однажды она прямо сказал отцу Александру:
— Выбирай одно из двух: или Бог, или мир, а так жить нельзя. Я шла за тебя, как за искреннего священника, а если ты виляешь туда и сюда, то я тебе больше не матушка. Возьму детей и уйду.
Отец Александр покраснел. Ему стало стыдно за себя. Он понял, что незаметно сполз к самой пропасти, из которой надо выбираться, как можно скорее.
Не сказав ничего матушке, он закрылся в своей комнате и не выходил из нее около суток. Он все обдумал, все взвесил, вспомнил свой прежний религиозный пыл и радость веры, удовлетворенность в служении и молитве. Батюшка стал горячо молиться, поплакал, покаялся пред Богом за свое горькое непостоянство и, наконец, вышел из своего затвора другим человеком.
С этого-то момента отец Александр и начал бороться за веру в самом себе. Преодолевая один рубеж за другим, он все глубже познавал красоту святого Православия, радость веры в Бога и с ужасом вспомнил, какого духовного сокровища, какого драгоценного богатства он чуть было не лишился.
— О, Господи! — молился он со слезами, — как легко теперь потерять Тебя, как легко погибнуть вдали от Тебя — Господа моего.
Благодарю Тебя, Господи мой, что Ты вовремя вразумил меня и не дал погибнуть в пучине беззакония...
После лично пережитого кризиса веры отец Александр особенно четко и ясно теперь понимал других и искренне жалел тех, кто пытается строить счастье помимо Бога.
С какими обильными слезами совершал он теперь Божественную Литургию, как усердно и искренне читал домашнее свое правило, с каким вниманием, ува¬жением относился к каждой требе, к каждому Церковному обычаю, к каждому славянскому слову, к каждой букве.
— Как он, будучи таким образованным, может совмещать веру со знанием? — говорили про отца Александра его светские друзья.
Он же удивлялся, когда видел, что некоторые считают верующих людьми отсталыми и невеждами, и не мог понять, на каком собственно основании родилось такое нелепое заключение.
— Вера и знание, — говорил отец Александр, — это два крыла, на которых летит человек к звездам и выше, и только при такой гармонии единства знания с верой завершится становление нового человека, при самом высоком его достоинстве, свободе и красоте.
Отец Александр никогда не говорил научных проповедей, не вел никаких религиозных бесед. Он знал, что все это может кончиться плохо. Он делал только одно — служил и молился. Но как он служил?! Как он молился?!
Если бы так умели служить и молиться все наши священники, то, наверно, давно бы на земле был рай и не было бы ни одной слезы, ни одного вздоха, ни страдания в сердцах людей. А как он читал записочки — оздравные и заупокойные?! Разберет каждое имя, произнесет с душой и верой каждое слово, каждую молитву о них.
Всегда добрый, ласковый, внимательный и жертвенный, отец Александр приобрел общее уважение своих городских прихожан. А так как он часто причащал больных на дому и поэтому задерживался до поздней ночи, то его не один раз встречали уличные хулиганы.
— Поп, давай деньги! — требовали они грозно.
— Какие у меня деньги? — спокойно отвечал им священник.
— Врешь, тебя весь город знает, все несут тебе, давай.
— Берите сами, только Святые Дары не трогайте, — и он покорно поднимал свои руки.
Они выворачивали карманы, прощупывали все складочки и потом говорили: «Дурак, поп, на твоем месте можно быть миллионером!» — и отпускали.
Только один раз пьяные окружили его и отняли сумочку со Святыми Дарами. Отец Александр более часа шел за ворами и просил отдать святыню. Посмотрев, что там нет ничего ценного, они бросили сумочку обратно.
Отец Александр любил Церковь Божию, любил нежно и преданно Господа нашего Иисуса Христа, любил он и церковное начальство. Неодобрительно относился к тем, которые лезли к власти и почету.
— Да они сами не знают, что творят, — говорил он о карьеристах и приспособленцах. — Ведь если хочешь стать архиереем или настоятелем, то прежде научись молиться и жертвовать собой за церковное дело. А что это за архиерейство: ездить на своих автомобилях, ле¬тать на сверхзвуковых лайнерах, пить ром и шампанское на конференциях и за обильным столом с яствами устанавливать «контакты», — одна профанация архиерейского звания и только.
Ему возражали, что теперь, дескать, иначе нельзя. Надо со всеми ладить и дружить и тем самым отстаи¬вать интересы Церкви Православной.
— Нет! — говорил отец Александр. — Церковь живет не за счет дипломатики и искусством церковных дипломатов, их уменьем лавировать направо и налево, а Церковь живет и будет жить правдой Христовой.
Если первые христиане жили правдой Божией, не боялись мук и смерти за Христа, и Церковь росла и процветала, а теперь все боятся страданий, все прячутся, особенно высшее начальство, то и Церковь терпит поражение, вера гибнет, а неверие торжествует.
— Но не все же продались миру и суете, — говорили отцу Александру, — есть же искренние пастыри?..
— Простые священники, — говорил он, — которые ближе к народу, которые скорбят со скорбящими и плачут с плачущими, которые идут на требу пешком, может быть, по колено в грязи или в пургу и снег, которые не знают никакой мирской дипломатики, не хотят никакой дешевой протекции, а знают и любят только одного Бога и Его страждущий народ, — эти пастыри теперь являются настоящими мучениками, и, может быть, ради их подвига, ради их святой веры и жертвенности стоит еще наша святая Церковь, хотя и в безмерном поругании и рубище...
— Ну, скажите мне, пожалуйста, — кротко зада¬вал вопрос собеседнику отец Александр, — разве когда Церковь Христова стояла на лжи, разве ложь, хотя и завуалированная, спасала когда-либо святую Церковь Божию?
— Наша Церковь сейчас не имеет открытых исповедников, нет и явных мучеников за правду. Все приспособились, соприжились, сроднились с ложью и человекоугодничеством. Высшая иерархия выскочила вверх. Она сравнялась со светским начальством и всю пастырскую тяжесть свалила на низшие слои духовенства.
Смотрите, что получилось: архиерей несется на прекрасной собственной автомашине, священник плетется пешком на требу; архиерей живет на удобной собственной даче, священник ютится в сельском полусгнившем дому; архиерей носит шелк и бриллиантовые панагии, священник — в худой ряске с беленьким крестом... Вот она несправедливость, абсолютное небратство, нравственное неравенство. Когда Сам Христос Бог сделался последним бедняком, а его служители стремятся к обратному — как можно выше стать и дальше оторваться от простого бедного народа и подчинить его себе не по любви, а по страху своим авторитетом. Но, в конце концов, духовенство современное — все мученики.
— Вы пристрастно относитесь к этому делу, — говорили отцу Александру.
— Да, нет же, Бог свидетель, — кротко отвечал он. — У меня болеет душа за наших архипастырей и сельских батюшек. Ведь как они все беззащитны, как одиноки в своем пастырском подвиге?! И как их много обижают.
— Но ведь в Церкви всегда была иерархия — высшая и низшая.
— Да, была, но она была слита воедино общностью любви и церковных интересов. И если страдали, то вместе, как единоцелое духовенство, никакой бюрократии, самовыделения не было, Церковь Христова была единым целым живым организмом, глава которой
— Христос.
Неизвестно по каким причинам, только отца Александра сняли с прихода и долго он совсем не служил. Жил он с семьей в деревне у знакомых и ежедневно правил домашние службы. Матушка копалась в кухне, а он один читал утреню, часы, изобразительные, вечерню, повечерие и молился со слезами Господу за грехи свои и за судьбу святой Православной Церкви.
— Как ты выносишь такую службу? — говорила ему матушка. — Ведь тебя никто не слушает.
— Господь меня слышит, — кротко отвечал отец Александр, — хватит, порисовался среди людей. Легко служить, когда полно народа, а вот теперь — един, как бобыль. Надо и так послужить. Я — священник, ты — хор, вот и полнота церкви.
И хотя отец Александр говорил так, однако он сильно страдал по народной службе. Он привык славить Бога всем сонмом людей. Ему так и хотелось, чтобы все люди, сколько их есть, славословили Спасителя едиными устами и единым сердцем. А когда он видел теперь себя одиноким, он унывал и скрытно от матушки плакал. Ему иногда казалось, что весь мир, все люди коварно изменили Христу и перешли на сторону дьявола. Тогда бедный батюшка неутешно рыдал, как ребенок, который плачет за поругание своего папы...
Но потом, читая и перечитывая службу, он снова входил чрез это в общение со святой Церковью и утешался ее неистощимой силой и неискоренимостью.
«Созижду Церковь Мою, и врата адовы не одолеют Ее» — эти слова Спасителя особенно укрепляли душу отца Александра, и он снова делался веселым и разговорчивым.
Какой же конец был отца Александра? Мы не знаем. Так и забылся ли он в далекой глуши и в подвиге одиноком и безвестном? Или Господь снова поставил светильник свой на высокой свещнице, чтобы светить всем?.. Но только, видимо, не это!..
Поблек светильник! Затушен он силой ветра. Сброшен он со свещницы в грязь и затоптан. Но может ли он совсем погаснуть? Может ли перестать гореть сердце, если однажды зажжено любовью Господа Христа?!..
Где-то жив отец Александр...
И его одинокая келейная вопль-молитва, как яркая звездочка, горит в темноте ночи...