В ночь на Пасху, в начале полунощницы, прямо во время пения «Волною морскою» в моем родном храме умерла пожилая прихожанка. Положила поклон перед Плащаницей, приложилась, упала, и тут же сердце остановилось.
Вокруг засуетились, конечно, — сразу же скорую вызвали, все врачи, которые в храме были, сбежались — массаж сердца, искусственное дыхание — да только все напрасно. Скорая помощь приехала только минут через двадцать, сделать уже ничего не смогла.
Тело рабы Божьей Надежды (так ее звали) увезли, а душа, должно быть, шла крестным ходом в честь Воскресшего Христа с ангелами.
И вот ведь что интересно. Всю жизнь хожу в этот храм, все время ее видела стоящей возле Казанской иконы Божией Матери, приветливую и тихую, а как-то внимания не обращала.
После службы стали про нее вспоминать.
Что до пенсии она работала медсестрой в поликлинике, и ее там помнят и тепло вспоминают.
Что она очень любила пешие паломничества по Москве.
Что она, всю жизнь проведшая в храме, до конца дней своих ходила в воскресную школу.
Что первую и Страстную недели Великого поста она ничего не ела.
Что на службы она ходила чуть ли не каждый день.
Что за пять минут до своей кончины она к Пасхе подарила своему духовному отцу сто рублей.
Что она очень любила молиться и дома и все переживала, что телевизор мешает — супруг ее часто смотрел новости. Но она не роптала и не осуждала, а укоряла себя.
Что Великим постом она уже неважно себя чувствовала и часто говорила: «До Пасхи бы дожить! Ну, как Господь даст!»
И другие вроде бы мелочи, а вроде и не мелочи — камушки в мозаике, из которых складывается какая-то удивительно красивая и радостная картина достойной и праведной человеческой жизни. И, кажется, именно эта картина, так напоминающая канонично написанную икону, называется святостью.
Святые такого типа — живущие в миру, в семьях, верные мужья и жены, заботливые отцы и матери — при жизни не пользуются славой чудотворцев и великих молитвенников. Потом их Церковь прославляет как «праведных». В Предании встречаются рассказы других святых, в том числе пустынников-аскетов, с радостью и даже удивлением замечающих, что эти люди, которым для доброй христианской жизни не нужны были ни пустыня, ни удаленный монастырь, во многом превзошли великих святых монахов — преподобных отцов и матерей.
Я не очень люблю всякие околоцерковные пасхальные народные приметы. Именно в Чистый четверг надо убираться в доме, печь куличи и красить яйца, на Пасху должно выглянуть солнышко, а кто умирает на Пасху, идет в рай без мытарств. Складывается у меня впечатление, что очень уж они упрощают понимание Пасхального торжества.
Но солнышко в этом году выглянуло как раз в Великую субботу, а раба Божья Надежда умерла, как жила — в храме, в молитве и в ожидании Воскресения. И очень естественно звучало изумленное и почти радостное восклицание всех свидетелей этого события: «Да, такую кончину заслужить надо!»
Отпевать ее будут на Светлой седмице, под непрекращающееся «Христос воскресе!» и радостный канон Пасхи.
Смерть, где твое жало? Ты всего лишь счастливый конец доброй истории — жизни, ставшей предисловием к Вечности.
Вокруг засуетились, конечно, — сразу же скорую вызвали, все врачи, которые в храме были, сбежались — массаж сердца, искусственное дыхание — да только все напрасно. Скорая помощь приехала только минут через двадцать, сделать уже ничего не смогла.
Тело рабы Божьей Надежды (так ее звали) увезли, а душа, должно быть, шла крестным ходом в честь Воскресшего Христа с ангелами.
И вот ведь что интересно. Всю жизнь хожу в этот храм, все время ее видела стоящей возле Казанской иконы Божией Матери, приветливую и тихую, а как-то внимания не обращала.
После службы стали про нее вспоминать.
Что до пенсии она работала медсестрой в поликлинике, и ее там помнят и тепло вспоминают.
Что она очень любила пешие паломничества по Москве.
Что она, всю жизнь проведшая в храме, до конца дней своих ходила в воскресную школу.
Что первую и Страстную недели Великого поста она ничего не ела.
Что на службы она ходила чуть ли не каждый день.
Что за пять минут до своей кончины она к Пасхе подарила своему духовному отцу сто рублей.
Что она очень любила молиться и дома и все переживала, что телевизор мешает — супруг ее часто смотрел новости. Но она не роптала и не осуждала, а укоряла себя.
Что Великим постом она уже неважно себя чувствовала и часто говорила: «До Пасхи бы дожить! Ну, как Господь даст!»
И другие вроде бы мелочи, а вроде и не мелочи — камушки в мозаике, из которых складывается какая-то удивительно красивая и радостная картина достойной и праведной человеческой жизни. И, кажется, именно эта картина, так напоминающая канонично написанную икону, называется святостью.
Святые такого типа — живущие в миру, в семьях, верные мужья и жены, заботливые отцы и матери — при жизни не пользуются славой чудотворцев и великих молитвенников. Потом их Церковь прославляет как «праведных». В Предании встречаются рассказы других святых, в том числе пустынников-аскетов, с радостью и даже удивлением замечающих, что эти люди, которым для доброй христианской жизни не нужны были ни пустыня, ни удаленный монастырь, во многом превзошли великих святых монахов — преподобных отцов и матерей.
Я не очень люблю всякие околоцерковные пасхальные народные приметы. Именно в Чистый четверг надо убираться в доме, печь куличи и красить яйца, на Пасху должно выглянуть солнышко, а кто умирает на Пасху, идет в рай без мытарств. Складывается у меня впечатление, что очень уж они упрощают понимание Пасхального торжества.
Но солнышко в этом году выглянуло как раз в Великую субботу, а раба Божья Надежда умерла, как жила — в храме, в молитве и в ожидании Воскресения. И очень естественно звучало изумленное и почти радостное восклицание всех свидетелей этого события: «Да, такую кончину заслужить надо!»
Отпевать ее будут на Светлой седмице, под непрекращающееся «Христос воскресе!» и радостный канон Пасхи.
Смерть, где твое жало? Ты всего лишь счастливый конец доброй истории — жизни, ставшей предисловием к Вечности.