Протоиерей Петр Бахтин

Отец Петр был из семьи репрессированных. Семья проживала в Орловской области, недалеко от города Ливны. Сначала забрали отца, и тот пропал. Потом мать Татьяну с детьми отправили в Казахстан как семью «врага народа». Стал Петр жить в Караганде. Мать всё время молилась. Сам Петр потом всю жизнь вспоминал: «Кабы не моя мама-молитвенница, где бы я теперь был?»

В общем, рос, как все в социалистическом обществе. В церковь не загонишь, молиться не заставишь. Был у Петра друг, сверстник, из такой же «благополучной семьи», сын расстрелянного врага. Жили дружно, окончили школу, пошли на работу. На заводе стали им предлагать вступить в партию. Мать отговаривала, но Петр стоял на своем. Тогда она уговорила Петрушу перед тем, как идти заявление подавать, съездить всё же к старцу Севастиану. Кто в те годы жил, знает, что это был за старец. Многие о нем слышали, великий был человек.

Петр, в свою очередь, объяснил другу, что, мол, вот, мать настаивает сначала к Севастиану съездить, у него спросить. Поехали друзья вместе, за компанию. Друг, по словам отца Петра, был верующий, молитвы знал, «а я так себе, всё больше, чтобы только уступить матери».

Отец Севастиан принял обоих сразу. Выслушал и сказал: «Ты, Петр, в партию не ходи, другой у тебя путь. Ну а друга твоего всё равно не удержишь». Так оно и случилось: вступил друг в партию, Петр же всё тянул да тянул.

А тут война. Забрали Петра на фронт. Перед уходом в военкомат мать сказала ему: «Вот тебе от меня нательный крестик, никогда его не снимай, и Бог тебя будет хранить». «Ладно, – подумал юноша, – в этом послушаю маму, Бог с ней».

«Кем я тогда был?! – вспоминал отец Петр. – Парень крепкий, рослый, почти два метра, грива на голове густая, так что расчесать нельзя. Посмотрели на меня в приёмной комиссии и послали учиться. Подполковник, который принимал новобранцев, при этом заметил: “Ну, Бахтин, хотя у тебя анкета и не очень хорошая, но тебе Родина доверяет показать свою преданность личным примером. Ты парень крепкий, берем тебя в артиллерию”».

По словам отца Петра, его учебка была весьма краткой. Рассказали, что артиллерия – это бог войны, показали, как пушку к грузовику прицеплять, как ящики со снарядами разгружать да подносить, куда запальный стержень ставить, как клиновой затвор устроен, как гашетку использовать, так «что-то недели две или три учили и отправили на фронт».

«Там я сразу в Бога поверил. Да и вообще, неверующих на фронте не было. Оно, конечно, батарея всегда стоит не на передовой. Часто врага не видишь. Но как немец полетит бомбить, так это по нашу душу. Тут в душе все молятся».

«Это сейчас все герои, – говорил отец Петр мне, подростку, уже в семидесятые годы. – Я всё у уполномоченного по делам религии хочу спросить: “А ты, брат, смерть-то видал? А то Церковь гонишь – герой, а душонка – в грош. Сожми в ладони – один ливер”. А на нас, попов, теперь всякий покрикивает».

Первую похоронку мать получила, когда форсировали Днепр. Был сын ее на плоту с пушкой. Рядом упала бомба.

Первую похоронку мать Петра Татьяна получила, когда форсировали Днепр. Был сын ее Петр на плоту с пушкой. Рядом упала бомба. Волной плот перевернуло, и пушка, сползая под воду, зацепила Петра, да так, что он никак не мог из-под нее вылезти. «Мне кажется, – вспоминал он позднее, – что на дне что-то уже было. То ли грузовик какой, то ли тоже пушка. Только я попал в какую-то щель из металла. Может быть, это была дверь в кабину. А пушка легла прямо на меня. Изо всех сил я пытался ее стряхнуть. Под водой всё легче. Но она где-то зацепилась, да и я в тесном пространстве развернуться не мог. “Ну, – думаю, – всё”. Промелькнула только мысль: “Боже, за молитвы моей мамы Татьяны спаси меня”».

Выловили его от места переправы, как он считал, километрах в трех ниже по течению. Тогда, по словам отца Петра, у армии приказ был такой: сходу перейти Днепр и вторгнуться вглубь вражеских армий. Потери были колоссальные. «Пока меня привезли в госпиталь с моими переломанными ногами, фронт укатился, и сообщать о том, что я жив, в этой неразберихе просто было некому».

Получила Татьяна похоронку. Бросилась к отцу Севастиану. Тот ее спросил: «Ну ты же мать, ты же молишься, что сердце-то твое говорит?» Татьяна начала выть, что ничего она уже не понимает. Было как-то всё спокойно, пока это письмо не получила. Тогда старец ей ответил: «Иди домой и молись как за живого».

Примерно через месяц-полтора добрался Петр до своей батареи. Старый расчет поредел, но зато состав пополнили новыми бойцами. Командир батареи шутил: «Ты, Петр, у нас, как талисман, давай теперь ближе к блиндажу будешь. Людей не хватает. У тебя теперь два дела: морзянку знать да телефонную ручку крутить. Быть тебе на батарее и связистом, и наводчиком».

Через полгода пришел Петру орден Славы. «Его тогда только учредили, – рассказывал отец Петр, – всем он был в диковинку. Я ходил и гордился. Ну что возьмешь с человека?! Мне тогда чуть больше двадцати пяти было».

Стали к Петру подступать агитаторы: «Ну какой ты герой, а не в партии? Как же с тебя пример брать будут? Ты, товарищ, сам идейно не образован».

«Ладно, – подумал Петр, – уступлю», – и нарушил пожелание отца Севастиана.

Вторую похоронку мать Татьяна получила, когда наша армия была уже в Чехословакии. «Да, памятен для меня этот бой, – говорил отец Петр. – Мы стояли на высоте, фронт продвинулся на некоторое расстояние на Запад. Нас только дислоцировали. Разгрузились, расположили орудия к бою. Ждем приказа, куда стрелять. Вдруг видим, что из леса, который под нашей горой, немец прет. Тут уже, можно сказать, наши тылы. И как он туда прорвался? Потом показались танки. Шарашат по нам, никаких сил нет. Правда, мы на высоте, и скорректировать по нам подвижное орудие огонь сложно. Тем более что идет еще пехота. Но немец приближается, кругом взрывы, сущий ад.

Теперь-то я знаю, что значит “вызывать огонь на себя”. Сначала мы, как могли, отстреливались. Но силы врага были превосходящими. Меня командир послал к рации и сообщил мне координаты, куда наши артиллеристы из дальнего тыла должны стрелять. Потом кольцо сомкнулось. Влетел командир и орет: “Петр, свои координаты давай, свои”. Я не понял, а он уже раненный, кругом всё свистит, дрожит и грохочет. “На себя, – орет, – огонь вызывай, на себя!”

“Не знаю, слышали меня на другой стороне провода или нет, только вся наша батарея погибла… и я погиб”. Тут у меня как будто вся жизнь перед глазами прошла. Стал сообщать координаты. Так без конца и твердил. Не знаю, слышали меня на другой стороне провода или нет, только вся наша батарея погибла… и я погиб». Странно, отец Петр, рассказывая это, всегда говорил: «И я погиб». Да, действительно, прибывшие наши войска живых на батарее не обнаружили. От техники тоже исправных пушек не нашлось.

Вечером того же дня нашел отца Петра какой-то чех. Шел он мимо, увидел хорошие сапоги и решил ими поживиться. Петр был полностью засыпан землей, только сапоги из земли торчали. Когда чех стал их снимать, то заметил, что ноги теплые. И сообщил об этом находящимся недалеко санитарам.

На этот раз Петра в госпиталь не повезли, а положили в чешскую больницу, в которой наравне с советским военным персоналом трудились и местные врачи. Петру достался врач из чехов. «Один раз, – вспоминал он, – врач пришел ко мне в палату и сказал: “Пан офицер, мне пришла в голову мысль, что, пока вы лечитесь, вы могли бы что-то почитать. Здесь у меня для вас подарок, я хочу подарить вам Книгу книг. Вот у меня оказалась одна на русском языке”. После этого он протянул мне достаточно увесистый сверток и вышел. Я лежал, недоумевая, что это за Книга книг, и стал с интересом разворачивать бумагу. В руках у меня оказалась Библия, которую я впервые в жизни открыл и начал читать».

Второй орден Славы пришел быстрее. Вернулся в родную батарею Петр Бахтин уже командиром.

С матерью история повторилась. Отец Севастиан, как ее увидел, так и сказал: «Мы же договорились: молись как за живого».

Про третий свой орден Славы отец Петр подробно ничего не говорил. Так как-то вскользь упоминал: «Когда Берлин брали, такой орден многим дали».

По молодости лет я никогда не интересовался, был ли он полным кавалером или ему одну и ту же степень присваивали, что было нередко в боевой армии.

Вернулся Петр в Казахстан. Мать вся седая, да и он поумневший. Пришли к отцу Севастиану за благословением: как дальше жить? Старец и говорит: «А что меня спрашивать? Петр уж сам свой выбор сделал».

Да, действительно, на дорогах войны, видя ее ужас, повсеместное горе и страх, пришел Петр к выводу, что надо ему свою жизнь посвятить Богу. В этом он всё больше и больше убеждался, перечитывая страницы подаренной ему Библии, которую он пронес по дорогам войны и наравне с наградами привез в Казахстан. Здесь при старце он открылся в этом своем желании и был благословлен на жизненный пастырский путь. Отец Севастиан дал ему рекомендацию и направил к митрополиту Иосифу.

«Я приехал в епархию в военной форме. Тогда просто не было другой одежды. Власти допускали хождение в гимнастерке, только с нее надо было спороть погоны. Конечно, я пришел к митрополиту с тремя орденами. Владыка меня немного поэкзаменовал и сказал, что к поступлению я не готов. И наверняка меня не примут. “Но учитывая положение, в котором находится Казахстанская епархия, – добавил владыка, – я передам через тебя письмо ректору с просьбой тебя взять. У меня священников не хватает”».

Перед отъездом в семинарию Петр пошел в районное отделение партии и отказался от партийного билета. Это очень сильно обозлило парторга, который вслед уходящему Петру долго кричал, что он «этого так просто не оставит, нашелся тут герой, который среди бела дня позорит офицерский мундир, и он еще пожалеет о сделанном».

И вот Петр в Троице-Сергиевой Лавре. Это были первые годы, когда семинарию перевели в Загорск. «Таких, как я, – вспоминал отец Петр, – бывших военных, было немало. Но только я один щеголял с тремя орденами. Мама мне говорила: “Не бери ты их в семинарию”. Ну как же меня удержишь?! Я был щеголь, тем более честно их заслуживший».

Поселили Петра Бахтина в общежитие. «Утром до занятий ходили приложиться к мощам преподобного Сергия, потом уроки, потом обед, далее свободное время и вечерняя подготовка. Так и проходили дни, – вспоминал отец Петр. – Учиться было интересно».

Жил вместе с Петром в одной комнате студент по фамилии Щ., контактный такой юноша, разговорчивый. Всё время просил рассказать, как на фронте было. «Так, бывало, мы сядем с ним за шахматы. А он меня просит: “Расскажи да расскажи, как воевал”. Ну, я за игрой и вспоминаю, что да как было. Порой некогда было слова подбирать, ведь за игрой-то тоже надо следить, вот и отмазывался да отшучивался. Порой даже не обращал большого внимания на вопросы».

В это время ходил Петр Бахтин в Ильинскую церковь. Нравилось ему там. Душевной и уютной казалась. Подружился там с девушкой и написал матери письмо, спрашивая ее благословения.

Тетя моей мамы монахиня Евфросиния рассказывала, как в приходе появился будущий отец Петр. «Пришел однажды в храм военный, статный такой, на голову выше всех, издалека его видно, весь в медалях, черты лица очень правильные, и стал молиться. В приходе его сразу заметили. Батюшка сказал, что он в семинарию приехал учиться. Это было очень отрадно видеть, как полноценные люди, прошедшие войну и имеющие боевые награды, выбирают путь служения Богу». Один раз выходил Петр из Лавры в город. В воротах встретила его старушка и попросила достать ей текст Символа веры. Молитвенников тогда не хватало, Библии были редкостью. Не долго думая, Петр сказал бабушке: «Я вам рукой всё напишу, а вы завтра в это же время приходите сюда, я вам текст и отдам». Назавтра он пришел к воротам Лавры в назначенный час. Старушка его уже ждала. Он вынул написанный им лист бумаги и передал пожилой женщине. «В это время совершенно неожиданно откуда ни возьмись появились молодцы и быстро скрутили мне руки. Потом показали мою бумагу и спросили: “Это вы писали?” “Да, – ответил я, – вот для этой женщины”».

Теперь это звучит невероятно, но присудили Петру 25 лет. «Сначала, – вспоминала монахиня Евфросиния, – в Ильинском храме вообще прошел слух, что Петра Бахтина приговорили к расстрелу. Все очень переживали и молились. Невеста его просто убивалась. Батюшка тайно советовал всем молиться». Из семинарии ректор сообщил всё митрополиту Иосифу. Тот вызвал к себе мать Петра и известил ее о скорбной вести. «Твоему сыну Петру, – сказал он, – присудили 25 лет тюрьмы. Молись, мать, и мы все будем молиться».

Была тогда в Казахстане известная блаженная старица Анастасия. Поехала Татьяна к ней вся в слезах. Рассказала о своем горе: «25 лет – это почти столько, сколько он на свете живет». Ничего не ответила ей старица, развернулась и ушла в дом. Долго стояла Татьяна у входа, потом решила уходить. Вдруг дверь открылась, и вышла блаженная к Татьяне с пятью картошинами, протянула ей и сказала: «Вот, передай ему». За дальностью расстояния ничего, конечно, не могла передать Татьяна Петруше, да и не знала она тогда, где он горе мыкает.

«Пришили» Петру Бахтину антисоветскую деятельность, возмущение против властей и религиозную пропаганду. В деле фигурировали показания однокурсника Петра, студента Щ. Была также и бумага с Символом веры. Повезли Петра в лагерь. Когда забирали вещи, он просил сохранить только материнский крест. Крест был простой, медный, ценности никакой не представлял, но Петр к тому времени понимал, что он для него дороже орденов. Далее всё было сделано, как положено: лишили воинских наград и повезли в места отдаленные.

«Директор лагеря, – вспоминал отец Петр, – меня сразу невзлюбил. “Что, – говорит, – сволочь антисоветская, мало мы вас били?” Я ему отвечаю, что фронт прошел, в боях смерть видал, и награды там просто так не давали, а он мне: “Тайный ты, – говорит, – вредитель. Всё у тебя подстроено. Вас таких выслеживать надо и уничтожать, как крыс”. Вот и весь мой с ним такой разговор получился. Он злобу свою даже не скрывал. “Готовься, – говорил, – в здешних местах свою подлую жизнь закончить. А я тебе в этом буду помогать. Только сразу тебя убивать не надо. Надо, чтобы ты пожалел, что вообще живешь”.

И определили меня на вахту в женскую смену. Что это такое, можно не рассказывать. Бабы все наглые, половина уголовных, мужиков давно не видели. В первый же день окружили меня и сказали, что всё сделают насильно. Тогда я, парень молодой, ничего такого в жизни не видевший, вдруг им и говорю – сам не знаю, откуда у меня такая мысль пришла: “Дуры, – говорю, – если бы у вас головы соображали, вы бы поняли, что здесь что-то не то. Как это здорового мужика вам на растерзанье дали? Да это от того, что командир лагеря решил над вами посмеяться. Сам я из Сибири, и еще в детстве у меня все это дело отморозилось. Снегом раз меня замело, наутро нашли, откачали. Но по этому делу я – чистый "оно"”.

Молодой я был, а бабы все в годах. Наверное, у них что-то екнуло в душах. Только разошлись они все, а потом как-то начали ко мне с сожалением относиться. Стал я жить спокойно, только неприятно было, когда они при мне садились опорожняться. По-видимому, совсем ко мне привыкли и не обращали на меня никакого внимания, смотрели как на пустое место».

Через пять лет умер «отец народов». В лагерь зачастили комиссии. Однажды вызвали прямо с производства Бахтина Петра. Капитан, который ждал его в кабинете, сказал, что его дело пересмотрено и скоро он будет освобожден.

«Потом, когда я встречался с мамой, она мне рассказала о пяти картошинах блаженной Анастасии. Тогда я понял, что Богу было угодно держать меня в тюрьме пять лет.

Крест мне вернули, а вот ордена пропали. Потом, когда получил бумаги о реабилитации, я написал письмо: “Прошу вернуть мне боевые ордена”». Далее, наверное, надо передать стиль самого отца Петра. Это он рассказывал, когда ему было уже далеко за шестьдесят: «Вызвали меня в военкомат и сказали, что возвращают мне награды. И выдали ордена. Посмотрел – а они не настоящие, а муляжи». Что имел в виду отец Петр, когда говорил про муляжи, для меня осталось загадкой.

Вернулся в стены семинарии на шесть лет позднее первоначального срока. Девушка его давно вышла замуж. Заново начал и окончил весь курс. Нашел невесту Ларису и готов был принять сан. Но люди его сторонились. Не верили еще, что всё не вернется вспять, что опять репрессии не повторятся. Быть приятелем «врага народа» никто не хотел.

Отец мой, священник Владимир Недосекин, служил тогда в городе Переславле Ярославской области. Приехал к нему однажды Петр Бахтин и рассказал, какая ситуация складывается вокруг него. Мать у него в Казахстане, своих денег нет, надо бы жениться да на приход, а даже свадьбу сыграть негде. Тогда отец предложил ему свою помощь. Ему самому в свое время отец Авель (Македонов) весь стол оплатил и свадьбу сделал. Вот и отец решил поступить так же.

Свадьбу играли в Переславле. Отец венчал, потом был стол.

Отец Петр Бахтин сопутствовал многим годам моего детства и юности. Как-то особенно в это время не обращаешь внимания на окружающих людей. Ну, есть они и есть. А что это за люди, какие у них судьбы, задумываешься только позднее, когда приобретаешь собственный жизненный опыт. Когда я учился в семинарии, отец Петр служил в Московской епархии, под Талдомом, в селе Большое Семеновское. У него было трое сыновей. Все они позднее пошли по стопам отца.

Бывало, придешь домой после занятий, а там отец Петр сидит с мамой или отцом, разговаривает. Вот в эти беседы нет-нет, да и проскочит какая-нибудь история из прошлого, из войны. Брал он иногда меня к себе на приход. Ездили с вечера. Ночевали в церковном доме. Его всегда кормили в одной из сельских изб ужином. Так бабы постановили: батюшку по очереди кормить. Потом мы направлялись к себе. Церковный дом был совсем пустой: только две кровати. Становились читать правило: я – покороче, он перед службой подлиннее. Спать ложился всегда за полночь, утром тихо вставал и уходил на службу всегда рано.

В талдомской округе он всегда находил различные старинные и курьезные вещи. Люди знали, что он их любит, несли «для батюшки». А он их потом раздавал. Так, в Лавру и академию в разное время подарил монахам и преподавателям фисгармонию, граммофон с металлическим диском, картины, написанные маслом, а также гравюры с видами западных городов и Афона. Ездил он всегда на старой «Волге», которых у него было две на один и тот же «перебитый» номер кузова и мотора. Переключатель скоростей был еще на руле. Когда мы с ним ездили, он иногда давал мне порулить. Бывало: я рулю и слушаю его военные истории.

Потом умерла супруга Лариса. Дети разъехались. И стал он прибиваться к Лавре. В течение недели вынимал просфоры, а на воскресный день ехал служить на приход.

Помню, встретил я его как-то около Успенского собора. Он был в мятом подряснике, так как в эти годы вообще плохо за собой следил. Голова всё такая же с густой шевелюрой, точнее даже гривой. Он до последних дней разрежал себе волосы, выстригая их клоками под самые корни. Иначе он просто не смог бы расчесаться. «Павел, – окликнул он меня, – а ты слышал? Про меня репортаж сняли…» Это он говорил со свойственной ему простотой, без тени тщеславия. «Тут, вишь, юбилей победы вышел, а я вроде как старейший воевавший клирик епархии теперь».

«Да фильм-то еще ничего, – продолжает отец Петр, – мне награду вручили. Вишь, я к ней еще в войну был представлен, а где-то там ее замяли. Я тогда незадолго до этого только что орден получил. А теперь, вишь, нашли меня, четвертый дали».

Наверное, чувствовал отец Петр, что в России я бываю редко и мы с ним больше можем не свидеться. Задумчиво как-то поднял он голову и, глядя ввысь, на купола собора, добавил: «Вишь, он, жизненный путь-то, какой. Все мы под Богом ходим. Я вот только молитвами матери живым-то и остался…»

Так он в моей памяти и запечатлелся: радостный такой, по-юношески бодрый, а по-старчески прост, рассудителен и спокоен.

Вскоре я прочитал некролог, сообщающий о смерти отца Петра Бахтина 22 января 2005 года. В некрологе в частности говорилось:

«Отпевание отца Петра в Ильинской церкви Сергиева Посада совершил архиепископ Можайский Григорий. Ему сослужили родные сыновья-священнослужители почившего и клирики Сергиево-Посадского, Талдомского и Дмитровского благочиний. Два братских хора обители преподобного Сергия, которую очень любил отец Петр, пришли проводить его в последний путь.

Проститься с умершим пришли и сотрудники администрации города. Молодые воины, встретив погребальную процессию на кладбище, проводили почившего ветерана до могилы и, отдавая воинские почести, засвидетельствовали это почетным караулом и артиллерийским салютом. Отца Петра похоронили на старом городском кладбище рядом с могилой его любимой дорогой супруги матушки Ларисы».