Елена Фетисова
Может ли младенец грешить? Насколько греховна драка двухлетних детей? А четырехлетних? Если ребенок небезгрешен, то почему исповедуются после семи лет? Столкнувшись с этими вопросами, молодые мамы начинают вспоминать кто батюшку, который «говорит, что дети грешат, даже в животе у матери толкаются, когда им неудобно», кто вспоминает замечание блаженного Августина о зависти, которую ему довелось видеть на лице младенца, брат-близнец которого сосал материнское молоко.
Наблюдение за тем, как ребенок грешит, для родителя страшно. Одно дело мы, родители, — с нами все ясно: безбожное детство, дурные навыки, «мы ничего этого не знали» — чего от нас ждать хорошего. Но он! Еще в утробе с мамой причащался, крещен младенцем, в храме еженедельно, дома детская Библия и аудиоверсии житий-канонов-акафистов. Должны бы уже крылья резаться, а он?! Он Васю. В храме. За ухо. Укусил!
И что делать? Тащить на исповедь? Священник скажет: «Два года? Рано!» Еще, глядишь, по головке погладит, убивца эдакого. А какое ему по головке — исправлять ведь надо! И… как исправлять? У взрослых есть покаяние, молитва, сознательное участие в Таинствах — а с этим что делать? Тем более сынок, такой-сякой, как раз после Причастия Васю-то укусил!
Нервничает мама, и все чаще и чаще страшное слово «грех» ложится разделением между ней и ее не оправдавшим благочестивых надежд ребенком. Все чаще слышит он: «Ты! Как ты мог?!». Он еще сам не понимает, что и как он мог (в силу возраста), но чувствует мистическую сущность подобного тыканья в семье: «Ты» — это «Ты не со мной», «Ты» — это жалкий остаток от «Мы любим друг друга»…
Вот свежая сценка из моей «материнской практики». Старшая дочь после продолжительной возни с сестрой выливает ей на голову (на улице, далеко от дома) полную бутыль воды. Младшая от неожиданности мокрая падает в пыль… Следует короткая, но пламенная речь мамы (меня то есть) о подлости издевательства над слабыми и «нежалении» мамы, которой придется устранять последствия. А спустя время выясняется, что дочь просто хотела помочь младшей отмыть голову от мясного пюре. Как уж там пюре оказалось — отдельная история.
Это типичный пример из разряда «по себе людей не судят»: мы часто и очень часто подозреваем ребенка в грехе там, где на самом деле имеет место доброе намерение или же просто глупость. А точнее — исследовательский интерес. Здесь важно, что ребенок, пока он еще мал, не всегда способен рационально объяснить и оценить свой поступок и поэтому верит на слово взрослому. И растет он под влиянием такой доверчивости по принципу «как вы лодку назовете, так она и поплывет».
Мама назвала подлецом? — Значит, я подлец… Мама сказала: «Молодец, помощник, только в другой раз давай сделаем так-то и так-то» — значит, ура, я научился делать добрые дела. Так что здесь тыкать ребенку, поясняя, какой он сякой — это не только жестоко, но и несправедливо, ибо его вина — в большей степени мамина, она порождение ее воображения и педагогического «такта».
Но что же с делом об укушенном Васе? Ведь речь явно не о добрых намерениях. А здесь очень важно разграничить понятия греха и греховности. Собственно, именно о греховности как болезненном изменении человеческого естества после грехопадения и говорил блаженный Августин, когда приводил в пример младенцев-близнецов. Он полемизировал с мнением Пелагия о том, что природа человека не изменена грехопадением, и его грехи — лишь акты его абсолютно свободной воли. Но православное богословие вслед за блаженным Августином видит последствие грехопадения и первоисточник сознательных грехов в искажении самой воли человека вместе с другими силами его души и тела. Греховность — наша болезнь, наша ограниченность, которая уже в раннем детстве проявляется как раздражительность, неспособность терпеть, ждать, слушаться, а исцеляется лишь в соединении с Богом.
У Бунина есть очень полезный для родителей рассказ «Цифры» —как раз о том, во что выливается у маленького ребенка слишком долгое ожидание. Там дядя пообещал мальчику впервые рассказать и показать ему цифры, а потом все ленился и откладывал. Автор очень наглядно показывает, как ребенок в предвкушении новых знаний постепенно доходит до аффекта, а дядя старательно прикрывает свою лень дисциплинарными мерами, хотя внутренне и понимает причины возрастающего детского бесчинства.
Настоящим сознательным грехом непослушание и прочее становятся позже, когда ребенок уже способен осмыслить разницу между слушаться и не слушаться, ударить или взять себя в руки и знает, почему это важно. Кстати, у современных детей эта сознательность, кажется, иногда наступает раньше семи лет, и многие священники готовы исповедовать с того возраста, когда ребенок почувствует в этом потребность. Но речь именно о потребности ребенка, а не его мамы!
Впрочем, навык произвольной деятельности, то есть способности на деле следовать собственным решениям, все равно дозревает только годам к семи. А до этих пор негодование на «юного грешника» сравни раздражению на лежачего больного за то, что он никак не хочет сам пойти на процедуры или в аптеку. Конечно, рамки в виде дисциплины и увещеваний бывают весьма кстати, но родительская патетика «Ах, в кого ж он такой?!» — совсем ни к чему.
Главное, чем мы можем помочь ребенку в этом возрасте — это облегчить ему буйство его природы, следя за условиями, в которых это буйство проявляется: усталость, голод, невнимание взрослых, незнакомая обстановка. Ведь и повеление апостола Павла: «Друг друга тяготы носите…» (Гал. 6: 2) —учит нас не только носить в смысле «терпеть» чужие «тяготы», под которыми разумеются как раз грехи и греховность. Хорошо бы еще помочь нести эти тяготы: вовремя накормить ребенка (или, кстати, раздражительного в голодном состоянии мужа), взять чадо на ручки до того, как он от усталости начнет кусаться, не тащить в супермаркет в час отбоя… Быть может, тогда окажется, что не такой уж ребенок страшный грешник, каким мы его в своем воображении намалевали.
А еще, напоследок, хочется ободрить саму себя и прочих родителей: отнюдь не все, что в поведении ребенка кажется нам буйством, —это следствие греховности. Есть здоровые возрастные особенности в чистом виде, безо всякого инфернального душка. Они отражены и в Евангелии, и даже в иконографии. Помните, когда Христос воскресил дочь Иаира, «девица тотчас встала и начала ходить, ибо была лет двенадцати» (Мк. 5: 42) — ну не сидится детям на месте! А на иконах входа Господня в Иерусалим в центре часто изображается дерево, на которое лезут дети, чтобы наломать ветвей для встречи Спасителя, а заодно получше Его разглядеть. Нет, чтоб стоять по струнке и молиться! Давайте же вспоминать об этом и дышать ровнее, когда наши «грешники и кощунники» внезапно вскакивают после Причастия и радостно бегут, ловко лавируя, по чинным рядам прихожан.
Наблюдение за тем, как ребенок грешит, для родителя страшно. Одно дело мы, родители, — с нами все ясно: безбожное детство, дурные навыки, «мы ничего этого не знали» — чего от нас ждать хорошего. Но он! Еще в утробе с мамой причащался, крещен младенцем, в храме еженедельно, дома детская Библия и аудиоверсии житий-канонов-акафистов. Должны бы уже крылья резаться, а он?! Он Васю. В храме. За ухо. Укусил!
И что делать? Тащить на исповедь? Священник скажет: «Два года? Рано!» Еще, глядишь, по головке погладит, убивца эдакого. А какое ему по головке — исправлять ведь надо! И… как исправлять? У взрослых есть покаяние, молитва, сознательное участие в Таинствах — а с этим что делать? Тем более сынок, такой-сякой, как раз после Причастия Васю-то укусил!
Нервничает мама, и все чаще и чаще страшное слово «грех» ложится разделением между ней и ее не оправдавшим благочестивых надежд ребенком. Все чаще слышит он: «Ты! Как ты мог?!». Он еще сам не понимает, что и как он мог (в силу возраста), но чувствует мистическую сущность подобного тыканья в семье: «Ты» — это «Ты не со мной», «Ты» — это жалкий остаток от «Мы любим друг друга»…
Вот свежая сценка из моей «материнской практики». Старшая дочь после продолжительной возни с сестрой выливает ей на голову (на улице, далеко от дома) полную бутыль воды. Младшая от неожиданности мокрая падает в пыль… Следует короткая, но пламенная речь мамы (меня то есть) о подлости издевательства над слабыми и «нежалении» мамы, которой придется устранять последствия. А спустя время выясняется, что дочь просто хотела помочь младшей отмыть голову от мясного пюре. Как уж там пюре оказалось — отдельная история.
Это типичный пример из разряда «по себе людей не судят»: мы часто и очень часто подозреваем ребенка в грехе там, где на самом деле имеет место доброе намерение или же просто глупость. А точнее — исследовательский интерес. Здесь важно, что ребенок, пока он еще мал, не всегда способен рационально объяснить и оценить свой поступок и поэтому верит на слово взрослому. И растет он под влиянием такой доверчивости по принципу «как вы лодку назовете, так она и поплывет».
Мама назвала подлецом? — Значит, я подлец… Мама сказала: «Молодец, помощник, только в другой раз давай сделаем так-то и так-то» — значит, ура, я научился делать добрые дела. Так что здесь тыкать ребенку, поясняя, какой он сякой — это не только жестоко, но и несправедливо, ибо его вина — в большей степени мамина, она порождение ее воображения и педагогического «такта».
Но что же с делом об укушенном Васе? Ведь речь явно не о добрых намерениях. А здесь очень важно разграничить понятия греха и греховности. Собственно, именно о греховности как болезненном изменении человеческого естества после грехопадения и говорил блаженный Августин, когда приводил в пример младенцев-близнецов. Он полемизировал с мнением Пелагия о том, что природа человека не изменена грехопадением, и его грехи — лишь акты его абсолютно свободной воли. Но православное богословие вслед за блаженным Августином видит последствие грехопадения и первоисточник сознательных грехов в искажении самой воли человека вместе с другими силами его души и тела. Греховность — наша болезнь, наша ограниченность, которая уже в раннем детстве проявляется как раздражительность, неспособность терпеть, ждать, слушаться, а исцеляется лишь в соединении с Богом.
У Бунина есть очень полезный для родителей рассказ «Цифры» —как раз о том, во что выливается у маленького ребенка слишком долгое ожидание. Там дядя пообещал мальчику впервые рассказать и показать ему цифры, а потом все ленился и откладывал. Автор очень наглядно показывает, как ребенок в предвкушении новых знаний постепенно доходит до аффекта, а дядя старательно прикрывает свою лень дисциплинарными мерами, хотя внутренне и понимает причины возрастающего детского бесчинства.
Настоящим сознательным грехом непослушание и прочее становятся позже, когда ребенок уже способен осмыслить разницу между слушаться и не слушаться, ударить или взять себя в руки и знает, почему это важно. Кстати, у современных детей эта сознательность, кажется, иногда наступает раньше семи лет, и многие священники готовы исповедовать с того возраста, когда ребенок почувствует в этом потребность. Но речь именно о потребности ребенка, а не его мамы!
Впрочем, навык произвольной деятельности, то есть способности на деле следовать собственным решениям, все равно дозревает только годам к семи. А до этих пор негодование на «юного грешника» сравни раздражению на лежачего больного за то, что он никак не хочет сам пойти на процедуры или в аптеку. Конечно, рамки в виде дисциплины и увещеваний бывают весьма кстати, но родительская патетика «Ах, в кого ж он такой?!» — совсем ни к чему.
Главное, чем мы можем помочь ребенку в этом возрасте — это облегчить ему буйство его природы, следя за условиями, в которых это буйство проявляется: усталость, голод, невнимание взрослых, незнакомая обстановка. Ведь и повеление апостола Павла: «Друг друга тяготы носите…» (Гал. 6: 2) —учит нас не только носить в смысле «терпеть» чужие «тяготы», под которыми разумеются как раз грехи и греховность. Хорошо бы еще помочь нести эти тяготы: вовремя накормить ребенка (или, кстати, раздражительного в голодном состоянии мужа), взять чадо на ручки до того, как он от усталости начнет кусаться, не тащить в супермаркет в час отбоя… Быть может, тогда окажется, что не такой уж ребенок страшный грешник, каким мы его в своем воображении намалевали.
А еще, напоследок, хочется ободрить саму себя и прочих родителей: отнюдь не все, что в поведении ребенка кажется нам буйством, —это следствие греховности. Есть здоровые возрастные особенности в чистом виде, безо всякого инфернального душка. Они отражены и в Евангелии, и даже в иконографии. Помните, когда Христос воскресил дочь Иаира, «девица тотчас встала и начала ходить, ибо была лет двенадцати» (Мк. 5: 42) — ну не сидится детям на месте! А на иконах входа Господня в Иерусалим в центре часто изображается дерево, на которое лезут дети, чтобы наломать ветвей для встречи Спасителя, а заодно получше Его разглядеть. Нет, чтоб стоять по струнке и молиться! Давайте же вспоминать об этом и дышать ровнее, когда наши «грешники и кощунники» внезапно вскакивают после Причастия и радостно бегут, ловко лавируя, по чинным рядам прихожан.