Встречи

Вечером, перед самой прогулкой, выпал снег. Он лежал нетронутый белый, и даже не верилось, не хотелось верить, что завтра утром его посыплют солью, и он превратится в грязное месиво, от которого портится обувь и от которого собаки плачут и не хотят ходить по Москве. Слава Богу, он выпал поздно – теперь до утра эта красота пролежит. Даже всегда темная яблоневая аллея празднично просветлела. Черные стволы дерев, опушенные снегом, графически изгибались. На душе было легко, молодо. Вспоминался Рубцов: «Выпал снег, и всё забылось, / чем душа была полна, / сердце проще вдруг забилось, / словно выпил я вина…»

Малыш же падал спиной в снег и купался в нем. Потом весело вскакивал, встряхивался и бежал вперед. Проплывали облака, и открывались ясные звездочки. Навстречу вышла высокая девушка в дубленке с капюшоном. Видимо, от избытка чувств Малыш неожиданно прыгнул на нее. Она почему-то не испугалась, но остановилась озадаченно: мол, что дальше? Никита радостно успокоил: «Не бойтесь, не укусит. Это лайка…» И девушка улыбнулась, будто бы тоже знала, что лайки всем людям друзья, а всем собакам враги. И потом она стала часто встречаться им в яблоневой аллее. Они ничего не говорили друг другу, даже головой не кивали, но было понятно, что тот снежный вечер они запомнили. Однажды девушка пропала на целый месяц, и когда вновь вышла навстречу, Никита неожиданно настолько обрадовался, что сказал: «Давно мы вас не видели». Девушка было озадачилась, как в первую встречу, но, опять же, словно поняла, что встретиться в многомиллионной Москве дважды – это чудо, а несколько раз – просто чудо из чудес. Она ласково улыбнулась и развела руками: дескать, так уж получилось.

Они стали здороваться, и при встречах с нею на душе становилось светло, молодо, будто снова выпал белый снег.

Никита рассказал жене об этих встречах в яблоневой аллее, и она вдруг изъявила желание сходить с ними на вечернюю прогулку (раньше ее было не допроситься). На этот раз девушка неожиданно издалека стала приветственно махать рукой, так что даже сам Никита несколько озадачился и почувствовал себя неловко. Жена же резко развернулась и ушла домой. Дверь отперла в ледяном молчании. Никита попытался пошутить, мол, до чего же у меня жена глупая да ревнивая, но в ответ услыхал: «Я знаю, чем всё это кончается. Ты весь так и засиял при виде нее». И сколько он потом ни пытался доказать, что она не права, что ему пятьдесят лет, а девчонке от силы двадцать и он даром ей не нужен такой седой, что он со многими людьми, которые часто встречаются им на прогулке с Малышом, здоровается, и если бы она ходила с ними почаще, то и сама бы уже здоровалась с озеленителями, с хозяйкой пуделька Луши, с мужчиной, бегающим с сыном по парку у китайского посольства, – жена не спорила, а упрямо твердила свое, что он весь так и сиял и что девчонка уже давно не девчонка, а взрослая женщина, и рукой она махала не просто так, не седому старику, а мужчине, который явно нравится.

Он пытался растолковать, что встреча с человеком – это, может быть, самое прекрасное, что происходит в нашей жизни, что ему очень жаль того, что он никогда не увидится со многими людьми, живущими в одно время с ними. Никита вслух вспомнил, как в армии, когда он служил в Анапе первогодком-курсантом в учебке морских частей погранвойск, однажды зимой он был в карауле – расхаживал с автоматным штыком на поясе вдоль чугунной ограды, – навстречу вдруг быстро вышел капитан третьего ранга Гай, энергичный кудрявый офицер, и Никита почему-то сразу понял, что Гаю очень хочется прокатиться по льду лужицы на асфальте. Погода была редкая для Черноморья – морозная. Но, увидав Никиту, он приостановился в нерешительности и вдруг резко толкнулся ногой и прокатился. Потом Никита хотя и отдавал ему честь, как положено, по уставу, но видел, что Гай тоже помнит тот зимний вечер – как он катится по льду лужицы. Это катанье непостижимо связало их на всю жизнь. Так что и через тридцать лет всё виделось как вчера, и когда он случайно узнал, что Гай умер чуть не двадцать лет назад (прожив с того дня всего десять лет) от рака – «В Анапе плохая вода», – сердце сжалось от горя, будто похоронил родного человека.

Правда, почему-то он не стал вслух вспоминать, как лет семь назад ехал на своем красненьком «мерседесе» (велосипеде) по полевой дороге в средней полосе России (больше всего на земле он любил полевые дороги России). Жара накалялась звоном кузнечиков, и всё виделось, словно в детстве. Небольшое озерцо слева от дороги с синей водой, с плывущими по нему, как по синему небу, кудрявыми облаками. И далеко впереди шла женщина в цветочном легком платье. Она скромно оглянулась всего один раз, но на сердце стало сладко-сладко, и он долго-долго ехал тихонько, желая продлить эту счастливую встречу. Только уже у самого села обогнал женщину и взглянул в лицо. Конечно, оно оказалось прекрасно, и в синих озерных глазах плыли счастливые облака. Через несколько лет Никита встретил ее в городке, и снова у них в глазах поплыли облака того чудесного летнего дня на полевой дороге в средней полосе России.

* * *

После совместной прогулки началась какая-то непостижимая жизнь. День проходил, как обычно, и Никита облегченно думал, что жена наконец-то образумилась, но к вечеру вдруг начинал беспокоиться: то ли звать ее на прогулку, то ли нет. Сначала не звал, и в самый последний миг она появлялась из своей комнаты и издевательски говорила: «Причесывайся, причесывайся, а то вдруг разонравишься». Никита перестал причесываться, но жена, видя, что он надел другую куртку, изумлялась: мол, какой он, оказывается, хипповый… Однажды Никита не выдержал и закричал, чтобы она замолчала. С тех пор жена взяла правило перед прогулкой закрываться в своей комнате. Тогда, приоткрыв дверь, он стал ласково уговаривать ее подышать воздухом, полюбоваться на звезды, на темную яблоневую аллею, на «высотку» МГУ, где они когда-то учились. Жена выставила условие, что он не будет здороваться с девушкой. Этого Никита не мог обещать, и она заявила, что пойдет с ними на прогулку в любом месте, только не в яблоневой аллее. Она ставила мужа в безвыходное положение и прекрасно это понимала: с Малышом можно было более-менее спокойно гулять только в яблоневой аллее и только в это время. Сюда их вытеснили всякие страшные бультерьеры, питбули, у которых сжатие челюстей больше десяти атмосфер, а они разгуливают теперь у нас по Москве часто не только без намордников, но даже без поводка, а Малыш – лайка, самая задиристая собака. Несколько раз Никите приходилось спасать Малыша из пасти бордоского дога, афганских борзых, и после этого он выходил на прогулку только после 11 часов и только в яблоневой аллее. Частенько Никита просил Господа избавить их от встреч с этими «крокодилами» и их хозяевами. Даже стал читать перед выходом правильце из нескольких молитв самым близким святым и с тех пор не сталкивался с этими собачьими «плодами цивилизации», а когда приезжал в гости отец Василий, то все собаки в округе словно вымирали – ни одной за прогулку не попадалось. Это в Москве-то, где теперь в каждом подъезде живет по десятку собак!..

Для общего спокойствия Никита перестал вечером общаться с женой и ходил, как раньше, один. А девушка тоже куда-то пропала, и он вдруг почувствовал, что ему очень не хватает встреч с нею. Даже однажды подумал было искать ее, но понял, что тогда уже не с кем будет встречаться в темной аллее. Да он и лица-то ее толком так и не разглядел, да это и было неважно. Важно было то, что они часто встречаются, что Малыш прыгнул именно на нее, что в тот день снег не успели убрать и посыпать солью… И не было у Никиты никаких нечистых мыслей, и встречи эти не были греховны, потому что иначе непременно на прогулке случились бы происшествия. Обычно стоило Никите нагрешить мысленно, или поругаться с кем-то, или поосуждать ближних, как сразу в опасной близости от Малыша возникал какой-нибудь «крокодил» или же сам Малыш перебегал дорогу прямо перед колесами бешеной иномарки, так что Никита в ужасе закрывал глаза и мысленно уже прощался с ним. А с тех пор, как встретили девушку, они только раза три видели хвосты безобидных «коляшек»…

Но чем больше проходило дней, тем беспокойнее становилось на душе. Никита ждал встречи и страшился ее. Он вдруг почувствовал, что с его губ может сорваться лишнее слово, и тогда они могут оглянуться друг другу вслед… Всего лишь одно лишнее слово… Жена однажды безутешно заплакала и с трудом выкрикнула, что она не может делить его с кем-то, что ей больно. И теперь Никита уже не обиделся, что жена покушается на его душевную жизнь, а молча склонил голову. Вечером же, вернувшись с прогулки, стряхивая перед дверью снег с ботинок, вдруг вспомнил, что в молодости, когда возвращался на родину из далекого далека, то от счастья возвращения, встречи с родными любил громко потопать ногами в сенцах. И мать по звуку уже знала: вернулся ее сын. А Никита от этого топотанья почему-то был счастлив даже больше, чем при самой встрече. Жена, до тонкостей изучившая его характер, прекрасно знавшая его душу, на этот раз угрюмо открыла дверь и устало заметила, что под ними живут люди…

В один тоскливый день она вдруг пришла с работы в смешной коричневой шляпке, в коричневом же толстом шарфе и, поворачиваясь перед зеркалом, смущенно спросила: «Ну как мне?» Жена всегда одевалась скромно, и он вдруг почувствовал, что она хочет понравиться ему, своему мужу, с которым прожила бок о бок двадцать лет. Это настолько потрясло, что весь вечер Никита ходил сам не свой: его жена, которую он любит больше всех людей на свете, хочет стать привлекательной для него. Господи, до чего же он, оказывается, довел ее. И неважно, что не сделал ничего плохого, что не имел и не имеет никаких задних мыслей, а важно, что самый родной, любимый человек страдает. И Никита твердо решил больше не гулять с Малышом в темной яблоневой аллее.

Собираясь читать свое «прогулочное» правильце, он вдруг вспомнил, как раньше они часто молились вместе, и приглашением к молитве обыкновенно служили слова святого Феофана Затворника. Никита открыл книгу и начал читать вслух: «…Слово любовное никогда не раздражает. Командирское только никакого плода не производит…» Надя тихо вошла в комнату и встала рядом. Дочитав последнюю молитву, он сказал: «Теперь будем гулять, где ты захочешь». Жена, конечно, уже понимая, что именно это скажет муж, счастливо улыбнулась: «Да нет, Никиша, мы будем гулять в яблоневой аллее – там видимость хорошая, и “крокодилы” там редко бывают».

Никита понял, что ему придется превозмочь себя и не здороваться с девушкой. Но когда увидал ее сияющее от радости лицо, то не смог удержаться и кивнул в ответ на «здравствуйте, давно же я вас не видала» и, как обычно, прошел дальше. Лицо Нади стало белее снега, но она ничего не сказала.

* * *

Дома молчком принесла свою постель из кабинета, где спала уже лет пять, и, положив на супружеское ложе, радостно сказала глазами: «Я не забыла твою детскую мечту». В первые годы Никита любил повторять жене, что они будут спать вместе до самой смерти, и рассказывал, как он, еще совсем маленьким мальчиком, когда видел, что муж и жена спят на разных кроватях, думал, что они разлюбили друг друга, и очень жалел их, и был уверен, что он-то со своей женой будет спать вместе даже совсем дряхлым старичком, до самой смерти. Будто уже в детстве знал Божьи слова: «…и будут двое одна плоть».

Положив голову на его руку, Надя вспомнила об их первой встрече в общежитии МГУ, как чуть ли не через год после свадьбы Никита неожиданно вспомнил, что встречался с женой несколько лет назад, что она сидела на диване в коридоре и их познакомил общий приятель. Что Никита пошел было своей дорогой – он тогда дружил с однокурсницей, – но что-то заставило его оглянуться, и он вдруг прочитал в ее глазах: «Возьмите меня с собой. Только не обманите: меня так много обманывали». Никита даже приостановился, но их время еще не пришло. Надя тоже вспомнила его зеленую брезентовую куртку и взгляд свысока. Он всегда не соглашался со «взглядом свысока», а она долго не верила, что он мог что-то тогда прочитать в ее глазах, так он спешил на свидание с однокурсницей. Что он просто-напросто сочинил всё.

Они рассказывали, дополняя друг друга, как он встречал ее в деревне. Положив руку на спину Малыша, сидел под своим любимым дубом на обочине полевой дороги, которая в разное время бывала разного цвета – то сиреневого, то золотого, то коричневого… Как, увидав ее, Малыш со своими белыми лапками, с белым своим крестом на груди, прижав уши, мчался навстречу во весь дух среди белых, желтых, синих самых скромных на свете полевых цветов России. «И ты тоже бежал навстречу. Наверное, вот это и были самые счастливые секунды моей жизни», – закончила Надя. «Нашей жизни», – добавил Никита и вдруг, словно вновь став трехлетним ребенком, пошел из детского сада по темному переулку с высоким забором и вышел на солнце, от которого невозможно было глядеть на свет. И когда отнял розовые ладошки от глаз, то увидал солнечную зеленую траву и прямо под ногами, над самой речкой, синенький махонький цветочек. Он настолько потряс душу, что Никита впервые не просто увидел, но запомнил и этот слабый нежный цветок, и кудрявые белые облака, плывущие по синему небу, ослепительное солнце – весь Божий мир открылся ему навстречу. И он встал из-под дуба и, ласково касаясь пальцами любимых цветов, побежал навстречу Наде…

– Господи, за что же ты любишь нас, грешных?

– Господи, за что же нам столько счастья?!