Размышления о смысле праздника Рождества Христова

"Нас бо ради родился Отроча Младо, Превечный Бог"
/Кондак Рождества Христова/.

Всякий, кто хоть один раз со вниманием присутствовал на Рождественской службе в храме, не мог не заметить этих удивительных слов, так часто повторяемых во время Рождественского богослужения. Слова эти — припев написанного в 6 веке преподобным Романом Сладкопевцем Кондака на праздник Рождества Христова, представлявшего тогда большой гимн состоящий из 24 по числу букв греческого алфавита строф, соединяемых припевом, или, как говорят, литературоведы, редифом: "Ибо нас ради родился Младенец — Превечный Бог".

До наших дней в богослужении осталась только 1-я строфа, которую стали называть кондаком. Но и этого достаточно, потому что главная мысль песнопения преподобного Романа, сама радостная весть праздника Рождества Христова заключается именно в припеве, в неслыханной, непостижимой вести о том, что Бог стал младенцем, Всемогущий и Всеведущий стал ради нас беспомощным и неведущим. Ведь младенца нельзя бояться, младенца очень легко можно обидеть, младенца трудно не любить, младенец никому не угрожает, никого не обличает, он ничего не ждет от нас, кроме любви. Самые черствые люди подчас умиляются при виде младенца.

Бог стал Младенцем, и это значит, что Он ни к чему не принуждает нас, что Он ждет, что только любовью мы будем привязываться к Нему. Можно сказать, что Он остается для нас Младенцем навсегда. Даже в суровые времена средневековья и государственного христианства, когда Христос воспринимался прежде всего, как сидящий на Небесном Престоле Величественный Царь, первообраз земного императора, когда в нем стали видеть по преимуществу Грядущего Судию вселенной, образ Христа-Младенца, держимого на руках Богоматерью был несравненно распространеннее и популярнее всех образов Христа во славе.

В образе Христа-Младенца зримо выражалось то непостижимое откровение, что Бог пришел к нам и для нас. Ведь в сущности беззащитным Младенцем своей волею Он остался до конца своей жизни. Он мог быть убит Иродом, но Он вполне мог быть и оправданным Пилатом. Если бы Он пришел, для того, чтобы властвовать, Он легко мог разрушить все козни иудеев и уничтожить их самих. Но он пришел для того, чтобы стать Сыном Человеческим, вечным Ребенком человеческого рода.

Он, будучи Предвечным Богом, есть Сын для каждого из нас — о, дивное чудо!

Известный французский поэт Поль Клодель, после многих лет отрицания христианства, обрел веру в одну Рождественскую ночь, когда ему открылось то, что он назвал вечной детственностью Бога, что Бог всегда бывает тем, чем большинство людей бывают лишь непродолжительное время в детстве, о чем потом крепко забывают и, в сущности, не понимают, что же это такое. Но Христос не случайно дает заповедь "будьте, как дети", и это означает ни что иное, как "будьте, как Я, как Бог, ставший ради вас Ребенком".

Святые — люди, ничем, в сущности, не отличающиеся от нас, но почему мы столь отличаемся от них? Думается, что именно потому, что они в большей степени, чем мы были и остались детьми, сохранили ту живость, непосредственность восприятия всего совершающегося, которая свойственна детям.

И, конечно, величайшей Святой, которой была свойственна эта приснодетственность была Божия Матерь. Она Приснодева потому, что была и есть Приснодитя. Она сокровище веры и послушания, которое так быстро и неприметно сменяется у нас неверием и непослушанием. Она безгранично поверила Богу и потому смогла воплотить Бесплотного.

Она — лучшее творение Бога, и содержит в себе как бы предоправдание всех грехов и преступлений человеческого рода, совершенных по грехопадении. Предоправдание потому, что не воплотился бы Бог, если бы не увидел на земле Той, в которой мог увидеть свое неискаженное творение, которая хотя и не была безгрешна по рождению, но грех в которой был так бездейственен, что его как бы и не было.

Она — Дар Богу от человеческого рода. "Что принесемТебе, Христе, как Явившемуся на земле Человеком нас ради, ибо каждая от Тебя бывших тварей благодарение тебе приносит: Ангелы — пение, небеса — звезду; волхвы — дары, пастыри — чудо, земля — вертеп, пустыня — ясли, а мы — Матерь Деву" (4-я стихира на Господи, воззвах в Навечерие Рождества Христова).

Заметим, что такие "дары", как вертеп и ясли приписываются неодушевленной природе, а не черствым и эгоистичным людям, отказавшимся дать приют Святому семейству в своих домах.

Но даром людей Богу выступает сама Дева. Не ясное ли это свидетельство того, что о человеческом роде и его назначении мы должны судить не по тем эгоистичным и нередко преступным его представителям, которые во все времена составляли его большинство, а по Пречистой Матери Божией, которая была плоть от плоти и кровь от крови человеческого рода, но стала Честнейшею Херувим и Славнейшею без сравнения Серафим. Именно то, что грешный человеческий род, несмотря на все тысячелетние свои грехи, смог породить из своей среды такую Розу, такую Жемчужину, такую несказанную Духовную Красоту, как Приснодева Мария, и сделало возможным оправдание всего его грешного и мятущегося большинства.

Мы обычно называем иконы, на которых Христос изображён на руках своей Пречистой Матери богородичными иконами, хотя на самом деле это иконы Христа, Христа, который и в зрелом возрасте сохранил свою Божественную детственность, поэтому и во взрослом состоянии вполне мог быть изображаем под видом Ребенка.

Праздник Рождества Христова — это в равной степени Торжество Христа Воплотившегося, начавшего свой подвиг умаления ради спасения человеческого рода, так и Торжество Той, Которая смогла стать настолько совершенным орудием воли Божией, что посредством ее Бесплотный смог воплотиться, Безначальный — начаться.

Икона Рождества Христова это по сути дела икона Собора Пресвятой Богородицы, первого, изначального праздника в честь Богородицы, праздника, из которого затем произошли все богородичные праздники, как и икона Рождества Христова стала прообразом почти всех бесчисленных богородичных икон, из которых лишь очень немногие являются иконами Богородицы в собственном смысле, т. е. изображают Богородицу без Ее Божественного Младенца.

Иконы Богородицы, изображающие ее с Божественным Младенцем, это иконы Божественного Смирения. Людям, отпавшим от Бога, очень льстит известная фраза персонажа тоже отпавшего от Бога русского писателя: "Человек — это звучит гордо". Но вот ложь и безумие этой мысли обличает икона Рождества Христова и весь последующий сонм богородичных икон, под которыми можно было бы сделать подпись: "Бог — это звучит смиренно".

Кротости и смирению нас учит прежде всего Христос, в том числе и через иконы Рождества Христова и все последующие богородичные иконы, кротости и смирению, не как приниженности, не как слепой покорности судьбе, от которой никуда не уйдешь, а как познанию и добровольному, любовному принятию воли Божией, благой и совершенной, точные образы чего дают нам и умаление Христа, и возвеличение Его Пречистой Матери.

Мы не знаем в точности ни дня, ни даже года, когда произошло Рождество Христова. Согласно евангельскому рассказу, пастухи, а значит, и стада находились в это время в поле, а это вряд ли могло быть зимой. Но приурочение его ко дню поворота солнца на юг выглядит очень уместно, и не только по причине необходимости создания противовеса распространившемуся тогда в Римской Империи языческому культу непобедимого солнца. Возрастание солнечного света — это прекрасный символ воссияния света разума, который есть познание Бога, восхождения Солнца Правды, имущего освятить всех сидящих в темноте духовной смерти. Так прекрасно, так радостно это воссияние, что оно оно навеки стало источником величайшей радости для всех. Так велика, так вдохновляет эта радость, что она сохранилась даже тогда, когда Рождество Христово было объявлено выдумкой невежественных людей, тех, ради избавления которых от смертного невежества в том числе и воплотился Христос.

Радость Рождества, как ожидание чуда, как явления чего-то нового и небывалого, перешла на празднование Нового года. Но, увы, Новый год быстро становится старым, а надежда на лучшее, которая, как говорят, прежде всего образует новогоднюю радость, почти всегда обманывает, ибо откуда возьмется лучшее, если мы, празднуя Новый год, не обретаем твердого произволением самим сделаться лучше. Новый год — это торжество, у которого украли главное и вечное, непреходящее его содержание — Рождество Христово. Ибо каждый Новый год становится старым, похожим на предыдущие, а если и остается в памяти, то, как правило, какими-либо особенными бедствиями. Весть же о Рождества Христовом никогда не устареет, до скончания века она останется новой и чудесной, ибо эта весть об обновлении человека и всего мира, которая, как божественное действие уже совершено, но как человеческое принято еще не вполне. Оно в мире, пока мир не примет Бога во всей полноте, останется ожиданием истинного чуда, надеждой на новую безболезненную и бессмертную жизнь.

Поэтому огорчительно видеть, что в нашей стране, по прошествии 35 лет полностью свободного бытия Православной церкви, бессодержательное празднование Нового года, остается главным народным праздником.

В этом году исполняется и другая дата — отмечается 325 лет приурочения празднования Нового года в России к Рождеству Христову. Этот указ Петра I можно считать проявлением духовной интуиции, хотя главным его содержанием было, возможно, стремление к унификации с Западом. Рождество Христово в такой же мере придает духовный смысл празднованию Нового года, как и ежегодному процессу возрастания солнечного света. И праздновалось оно у нас, в России, до 1917 года, так же, как и на Западе — за 8 дней до Нового года. Празднование Нового года становилось тем самым как бы отданием Рождества, проекцией вечного во временном. Новая власть перешла на григорианский календарь, в то время как Церковь продолжала жить по юлианскому, по которому праздник Рождества стал совершаться в 7-й день Нового года, самой календарной логикой превратившись по сути в отдание Нового года.

Но в начале 20-х годов известный сербский математик и астроном Милутин Миланкович разработал новоюлианский календарь, намного более точный в астрономическим отношении, чем юлианский, и даже григорианский, и который до 2800 года будет совпадать с григорианским, на который постепенно перешло большинство поместных православных церквей.

В нашей церкви он тоже действовал, но только 24 дня. Пагубное значение для перехода на новоюлианский календарь имел тогда переход на него обновленцев, а в наше время переход на него еще больше затрудняет принятие его ПЦУ. Тем более, что большинство верующих нашей Церкви не знает или не хочет знать различия между григорианским и новоюлианским календарем, для них, к сожалению, и то и другое представляется исчадием Запада. Хотя следовало бы подумать, как унижается вселенское значение и непреходящее содержание праздника Рождества Христова превращением его в отдание Нового года, с какими искушениями приходится ежегодно сталкиваться верующим, живущим в нецерковной среде, когда они вынуждены согрешать в любом случае, вкушая ли заведомо скоромную пищу и участвуя в скоромных увеселениях, или отказываясь от этого, делая тем самым показным свой пост, против чего так предупреждал своих учеников Христос.

Конечно, могут сказать, что Христос не может быть прославляем, но паче хулится посредством безмерного плотоугодия, и это правильно, но неправильно умаление Рождества Христова, когда оно становится следствием, а не причиной Нового года, и не источником всех тех надежд на лучшее, по причине которых так ублажается празднование Нового года.

Пусть радость Рождества Христова будет неугасаемым светом наших душ и в этом году, и во все последующие дни нашей жизни!

Артемий Гилянов