На клиросе стоит дьячок Отлукавин и держит между вытянутыми жирными пальцами огрызённое гусиное перо. Маленький лоб его собрался в морщины, на носу играют пятна всех цветов, начиная от розового и кончая тёмно-синим. Перед ним на рыжем переплёте Цветной триоди лежат две бумажки. На одной из них написано «о здравии», на другой — «за упокой», и под обоими заглавиями по ряду имён... Около клироса стоит маленькая старушонка с озабоченным лицом и с котомкой на спине. Она задумалась.
— Дальше кого? — спрашивает дьячок, лениво почёсывая за ухом.— Скорей, убогая, думай, а то мне некогда. Сейчас часы читать стану.
— Сейчас, батюшка... Ну, пиши... О здравии рабов Божиих: Андрея и Дарьи со чады... Митрия, опять Андрея, Антипа, Марьи...
— Постой, не шибко... Не за зайцем скачешь, успеешь.
— Написал Марию? Ну, таперя Кирилла, Гордея, младенца новопреставленного Герасима, Пантелея... Записал усопшего Пантелея?
— Постой... Пантелей помер?
— Помер...— вздыхает старуха.
— Так как же ты велишь о здравии записывать? — сердится дьячок, зачёркивая Пантелея и перенося его на другую бумажку.— Вот тоже ещё... Ты говори толком, а не путай. Кого ещё за упокой?
— За упокой? Сейчас... постой... Ну, пиши... Ивана, Авдотью, ещё Дарью, Егора... Запиши... воина Захара... Как пошёл на службу в четвёртом годе, так с той поры и не слыхать...
— Стало быть, он помер?
— А кто ж его знает! Может, помер, а может, и жив... Ты пиши...
— Куда же я его запишу? Ежели, скажем, помер, то за упокой, коли жив, то о здравии... Пойми вот вашего брата!
— Гм!.. Ты, родименький, его на обе записочки запиши, а там видно будет. Да ему всё равно, как его ни записывай: непутящий человек... пропащий... Записал? Таперя за упокой Марка, Левонтия, Арину... ну, и Кузьму с Анной... болящую Федосью...
— Болящую-то Федосью за упокой? Тю!
— Это меня-то за упокой? Ошалел, что ли?
— Тьфу! Ты, кочерыжка, меня запутала! Не померла ещё, так и говори, что не померла, а нечего в заупокой лезть! Путаешь тут! Изволь вот теперь Федосью херить и в другое место писать... всю бумагу изгадил! Ну, слушай, я тебе прочту... О здравии Андрея, Дарьи со чады, паки Андрея, Антипия, Марии, Кирилла, новопреставленного младенца Гер... Постой, как же сюда этот Герасим попал? Новопреставленный, и вдруг — о здравии! Нет, запутала ты меня, убогая! Бог с тобой, совсем запутала!
Дьячок крутит головой, зачёркивает Герасима и переносит его в заупокойный отдел.
— Слушай! О здравии Марии, Кирилла, воина Захарии... Кого ещё?
— Авдотью записал?
— Авдотью? Гм... Авдотью... Евдокию...— пересматривает дьячок обе бумажки.— Помню, записывал её, а теперь шут её знает... никак не найдёшь... Вот она! За упокой записана!
— Авдотью-то за упокой? — удивляется старуха.— Году ещё нет, как замуж вышла, а ты на неё уж смерть накликаешь!.. Сам вот, сердешный, путаешь, а на меня злобишься. Ты с молитвой пиши, а коли будешь в сердце злобу иметь, то бесу радость. Это тебя бес хороводит да путает...
— Постой, не мешай...
Дьячок хмурится и, подумав, медленно зачёркивает на заупокойном листке Авдотью. Перо на букве «д» взвизгивает и даёт большую кляксу. Дьячок конфузится и чешет затылок.
— Авдотью, стало быть, долой отсюда...— бормочет он смущённо,— а записать её туда... Так? Постой... Ежели её туда, то будет о здравии, ежели же сюда, то за упокой... Совсем запутала баба! И этот ещё воин Захария встрял сюда... Шут его принёс... Ничего не разберу! Надо сызнова...
Дьячок лезет в шкафчик и достаёт оттуда осьмушку чистой бумаги.
— Выкинь Захарию, коли так...— говорит старуха.— Уж Бог с ним, выкинь...
— Молчи!
Дьячок макает медленно перо и списывает с обеих бумажек имена на новый листок.
— Я их всех гуртом запишу,— говорит он,— а ты неси к отцу дьякону... Пущай дьякон разберёт, кто здесь живой, кто мёртвый; он в семинарии обучался, а я этих самых делов... хоть убей, ничего не понимаю.
Старуха берёт бумажку, подаёт дьячку старинные полторы копейки и семенит к алтарю.
1885