Ольга Рожнёва
«Областное МЧС, в свою очередь, сообщает: сильный снег, метель и плохая видимость ожидаются на территории всей области…» – помехи перебивали внушительный голос из динамика, делали его хриплым, как будто человек не сидел в теплой студии, а дрожал на стылом ветру, заносимый огромными хлопьями снега – такими же, что носились вокруг машины отца Валериана.
– Что происходит на свете? – А просто зима, – сам себя спросил и сам же ответил отец Валериан. Пел он довольно фальшиво и на клирос его никогда не ставили.
– Что же за всем этим будет? – А будет январь.
– Будет январь, вы считаете? – Да, я считаю.
Я ведь давно эту белую книгу читаю,
Этот, с картинками вьюги, старинный букварь.
Дорога впереди и позади быстро становилась белой и неразличимой – вне времени и пространства, а в душе росла неясная тревога. Она появилась еще утром, но была совсем крошечной, легко пряталась – стоило блеснуть яркому солнечному лучу по прекрасным белоснежным сугробам, стоило вдохнуть свежайший, чуть сладкий морозный воздух и радостно повторить:
Под голубыми небесами
Великолепными коврами,
Блестя на солнце, снег лежит!
Да, сначала всё было спокойно и обычно. Рано утром отец Валериан зашел к игумену Савватию и взял благословение на заранее запланированную поездку в областной центр: ему, как келарю монастыря, нужно было купить продукты к Рождеству да кое-какие подарки для братии. Окна монастырских келий еще только загорались желтыми огоньками, в храме и трапезной растапливали печи, готовясь к утренней службе и трапезе.
Отец Валериан зашел в теплую и светлую трапезную, где дежурные сноровисто чистили картошку, быстро закрыл за собой дверь, так что клубы морозного воздуха лишь воровато лизнули порог, поставил чайник, достал из холодильника пару пирожков с капустой, оставшихся от вчерашней трапезы: дорога дальняя, нужно выпить горячего чаю. Чайник закипел быстро и бодро: сейчас я тебя, отче, попотчую, согрею душу; пирожки зашипели на сковородке золотистыми боками, запахли вкусно, перебивая запах березовых дров. Отец Валериан помолился, присел в пустом зале: тихо, уютно, тепло.
И вот тут-то дверь трапезной распахнулась широко, и клубы морозного дыма завихрились по-хозяйски, занося в тепло целые снежные пригоршни.
– Виталька, закрывай двери: холодно!
Виталька зашел наконец, дверь прикрыл, подошел к отцу Валериану и тревожно забормотал что-то. Был Виталька сильно глуховат и говорил тоже плохо, но в обители к его бормотанью всегда прислушивались: слишком часто сбывались его слова, иногда по первому впечатлению и совсем нелепые.
– Виталь, ты помедленнее, пожалуйста… Не понял… Что-что? Какая старушка?! Кто украл?! Сейчас хочет украсть?!
Из всей длинной речи крайне обеспокоенного Витальки можно было понять только одно: кто-то прямо сейчас похищает старушку, и ему, отцу Валериану, необходимо помочь этому странному похитителю.
– Кошмар! Брат Виталий, я тороплюсь в дорогу, пожалуйста, не мешай мне, а? Не надо про похищения, тем паче старушек, а?
А тревога начала развивать свой клубочек, липко расползаться где-то в животе.
Виталька не отставал. Пришлось задержаться на лишние пятнадцать минут, идти с беспокойным пареньком к отцу схиархимандриту Захарии, который один хорошо понимал блаженного.
Отец Захария был человеком в обители уважаемым. Старенький, аж 1923 года рождения, он всю жизнь посвятил Богу: служил диаконом, иереем, потом протоиереем. Помнил годы гонений на Церковь, времена, когда в спину ему и его молоденькой матушке кидали камни и грязь. А детишек его в школе дразнили и преследовали за отказ быть пионерами и комсомольцами, даже избивали, как сыновей врага народа.
Был арестован в 1950-м и осужден за «антисоветскую агитацию» на семь лет строгого режима. После его ареста матушка осталась одна с детьми, мыкалась, бедная, пытаясь прокормить малышей, и надорвалась, заболела туберкулезом. Вернувшийся из лагеря батюшка застал жену угасающей как свеча.
После ее смерти он в одиночку вырастил троих сыновей и дочку. Сыновья пошли по стопам отца и уже много лет служили на приходах, имея сами взрослых детей и внуков, а дочь выбрала монашескую стезю и подвизалась в женской обители. Стареющий протоиерей принял монашеский постриг и тоже поселился в монастыре. Лет десять он был братским духовником, но ослабел, принял схиму и теперь только молился.
Братия очень почитала старого схимника и опытным путем знала силу его благословения и пастырских молитв. Отец Захария мог и приструнить, и прикрикнуть на виноватого, но зато, когда он, благословляя, клал свою большую теплую ладонь на твою голову, казалось, что вот она, награда, другой и не нужно – так тепло становилось на душе, такой мир и покой воцарялись в сердце.
Отец Валериан стукнул трижды в дверь:
– Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас!
Старец отозвался бодро, несмотря на ранний час, – спал ли он вообще? На его топчане, заваленном книгами, спать можно было разве что сидя… Вышел – старенький, седой, благословил, и от его большой доброй ладони стало так тепло на душе – и тревога пугливо спряталась, свернулась в клубочек.
Отец Захария выслушал внимательно бормотанье Витальки, погладил его по голове – и блаженный успокоился, затих от почти материнской ласки, умиротворенный, пошел к себе.
– Батюшка, отец Захария, я ничего не понял, что Виталька говорил: про старушку какую-то, будто ее своровать хотят.
– Поезжай, сынок, ангела-хранителя тебе в дорогу! А когда будешь возвращаться, то не сворачивай сразу к монастырю, не теряй времени. Поедешь по трассе мимо монастыря к деревне Никифорово – понял? Да телефон-то свой не отключай, жди звонка. Тебе позвонят и всё объяснят.
– Батюшка, да зачем же мне в Никифорово-то? Мне бы засветло в монастырь вернуться! – взмолился отец Валериан.
– Всё, с Богом! – старец был не любитель длинных объяснений и напутствий, предпочитая разъяснениям – молитву.
В областном центре сверкали навязчивыми огнями рекламные щиты, гремела лихая музыка, мелькали лица, часто пьяные – мужские, сильно накрашенные – женские, и отец Валериан быстро устал. Заскучал по родной обители: белоснежные поля и тихие леса, на горе красавец храм, родная келья и – тишина монастыря, особенная тишина: благоговейная, намоленная. Мир душевных сил.
Быстро закупил всё намеченное и, вздохнув с облегчением, заторопился в обратный путь. Недалеко от обители его застигла сильная метель, и вот тут-то тревога снова проснулась, из маленького клубочка развернулась широко и привольно: что там отец Захария говорил? Не сворачивать к монастырю, ехать по трассе дальше в Никифорово?
С трудом преодолел желание ослушаться старца, свернуть к родной обители, прорваться к ней, как к убежищу, сквозь метель и вьюгу – имже образом желает елень на источники водныя. Сбавил скорость, проехал мимо – к Никифорово, достал сотовый – и телефон не заставил себя долго ждать, забасил голосом отца Савватия:
– Отец Валериан, ты где сейчас едешь? Нужно заехать в Никифорово, к автобусной остановке, там – девочка с бабушкой стоят, замерзают. Девочка нам в монастырь только что позвонила, утверждает, что украла свою бабушку, нужна помощь. Слышно ее плохо, непонятно. Разберись давай, в чем там дело!
Телефон отключился. Отец Валериан притормозил у обочины. Крепко задумался. Вот это номер! Девочка отцу Савватию только что звонила, а выходит, Виталька с утра всё это знал! Знал и каким-то чудесным образом отцу Захарии объяснил! А тот – про будущий звонок игумена Савватия, выходит, всё знал… Да уж… С нашей братией да не соскучишься! Эх, се что добро, или что красно, но еже жити братии вкупе!
Девочка тоже хороша – бабушку она, видите ли, украла! У кого она ее украла?! Зачем?! Дожили: бабушек воруют! Кошмар! На носу Рождество – и на тебе: езжай, отец Валериан, разбирайся с похищенными старушками и сумасшедшими девочками! Стоп – пока я тут рассуждаю, думу думаю – замерзнут на самом деле обе!
Инок быстро завел машину и сквозь пелену метели поспешил в Никифорово, где на пару минут обычно останавливался транзитный автобус из областного центра в районный.
По краям дороги замелькали занесенные снегом дома, только дымок из труб указывал на наличие здесь жизни. Пустая остановка. Отец Валериан затормозил: никого нет, ни бабушки, ни девочки! Вышел из машины – навстречу шевельнулось белое, непонятное, облепленное снегом, еще немного – и два снеговика готовы! Засуетился, стал отряхивать, сажать в машину – не поймешь, где бабушка, где девочка: две маленькие фигурки, одна меньше другой.
В машине было тепло, уютно, и фигурки отдышались на заднем сидении, откинули шали и платки и превратились в девочку-школьницу и маленькую-маленькую очень старую бабушку. Лет девяносто – не меньше. Как она вообще в путь пустилась? Старушка сидела, откинувшись головой назад, и отец Валериан испугался: не умрет ли она прямо сейчас, не доехав до монастыря? Достал термос, напоил чаем – оживились, задвигались, старушка перестала умирать и ласково назвала сынком.
Девочка серьезно представилась: Анастасия, Настя – и отец Валериан увидел, что никакая она не школьница – взрослая уже девушка, студентка, может быть. Бабушку она называла баба Нюша. Отец Валериан задумался: Нюша – это Анна, наверное? Настя сильно беспокоилась, нервничала и, пока ехали, с одобрения бабы Нюши, рассказала о том, как они оказались здесь – на заснеженной пустой остановке.
Бабушка жила в двухкомнатной квартире в центре города, а Настя с мамой в своей квартире в соседнем микрорайоне. Мама-метеоролог без конца уезжала на севера, и Настя чаще бывала у бабушки, чем дома. Жили они душа в душу, вместе сочинения писали по литературе, вместе ходили в храм, вместе елку украшали к Рождеству. Иногда садились в автобус паломнической епархиальной службы и ездили по святым местам, несколько раз побывали и в обители, где подвизался отец Валериан. Потом Настя училась в университете, а бабушка всё сдавала, слабела, но бодрилась. В общем, им было очень хорошо вместе – бабушке и Насте, и казалось, что так хорошо им будет всегда-всегда.
Внезапно всё в их жизни переменилось. В этом же городе жил сын бабушки, дядя Витя, со своей семьей. Настя и баба Нюша с ними почти не общались по причине большой занятости дяди Вити-бизнесмена и полного отсутствия желания общаться со стороны остальных членов его семьи. Да и интересы у них сильно отличались. Жена дяди в основном занималась своей внешностью, часто ездила за границу. Их дочь Регина, двоюродная сестра Насти, заходила к бабушке тоже редко. Она любила тусовки и часто меняла имидж: то называла себя эмо, поясняя, что это такая молодежная субкультура, а она как раз самая молодежь и есть, что ей – в церковь таскаться, что ли, в платке, как Настька? – носила рваную челку до кончика носа, прикрывавшую один глаз, как у пирата, и узкую футболку с надписью «Broken heart»; то открывала для себя и окружающих, что она не эмо, а гот, и как-то, заявившись в гости в черном одеянии, бледная от белой пудры, с черными от подводки глазами, с булавкой в виде летучей мыши в носу и накладными клыками, сильно испугала бабу Нюшу. Потом Регина выросла, забыла об эмо и готах, вышла замуж, родила, и молодая семья стала нуждаться в жилплощади.
Как-то Настя вернулась с занятий и обнаружила, что в квартире бабушки – большие перемены. Регина с ребенком на руках командовала расстановкой новой мебели, кровать бабушки была задвинута в дальний угол, а вещи Насти – у порога, хорошо, на улицу не вынесли. Регина пулеметной очередью застрочила:
– Ну ты же понимаешь у меня ребенок муж да и за бабушкой уход нужен тебе не до нее с твоими университетами и сессиями и квартира у тебя своя есть ты Настя одна в целой квартире а мы там впятером с родителями справедливость-то должна быть заходи в гости мы тебе всегда рады родственники близкие как-никак пока сестренка сейчас не до тебя приходи на Новый год вместе встретим Платончик улыбнись тетке Насте это твоя тетка скажи пока-пока тетя Настя!
Сначала Настю еще пускали к бабушке, а потом перестали:
– Чего ты всё ходишь инфекции разносишь у нас ребенок маленький какой храм какие священники попы на «мерседесах» что ли причастие исповедь соборование слова-то как из пыльного архива выкопала на квартиру заришься так и скажи бессовестная ты Настька одной квартиры тебе мало еще на бабкину глаз положила свой хитрый знаем мы что у тебя на уме завещание на квартиру вот что ты на самом деле хочешь!
А бабушка всё старела и уже почти не вставала и очень хотела перед смертью исповедаться и причаститься – в общем, желала христианской кончины непостыдной, мирной. Но было уже понятно, что не получится у нее такой кончины: и священника не позовут, и причаститься не позволят, и отпевать не станут. И когда на Новый год Регина с мужем назвали гостей и закружились в танцах и угощениях, Настя с бабой Нюшей, собравшей последние силы, незаметно спустились по лестнице, сели в заранее заказанное такси и уехали на автовокзал, а оттуда – на снежную метельную остановку в Никифорово.
Отец Валериан слушал да только покрякивал; у него дома такая же сестренка осталась – умная, серьезная, на регента сейчас учится. И бабушку он свою любил и помнил, поминал каждый день о упокоении рабы Божией Марии – хорошая у него бабушка была, любимая. Бабуля… Морщинки милые, глаза под очками добрые, умные, руки умелые – хоть пироги стряпать, хоть печку топить, хоть корову доить – было ли что-нибудь, чего не умела бы его бабуля?!
Представил, как оказалась баба Нюша одна среди чужих по духу людей – сидит, старенькая, тихая, пытается Псалтирь свой потрепанный читать, а телевизор гремит, шумит. На тумбочку – бутерброд с колбасой: какой пост, бабуля, о чем ты, ешь давай, щас куриные окорочка поджарим, тебя Настя так не откармливала, как я тебя кормлю – стараюсь!
Отец Валериан домчал пассажирок до обители, там уже встречали – затопили печь в келье небольшой паломнической гостиницы, рядом с монастырем. Пришел отец Савватий, благословил остаться пожить в гостинице, походить на службы, исповедаться, причаститься. На службы баба Нюша пойти уже не смогла: видимо, последние силы ушли на побег. На следующий день отец Захария исповедал, причастил свою ровесницу, позже ее соборовали прямо в келье.
Все ждали, что теперь бабе Нюше станет лучше. Настя собиралась написать письменный отказ от бабушкиной квартиры – поможет или нет? – и увезти старушку к себе. Но баба Нюша не поправилась. Ей становилось всё хуже.
Вечером приехала Регина с мужем, настроены воинственно. Как узнали, что баба Нюша в монастыре? Да Настя сама по телефону и рассказала: а вдруг они попрощаться с бабушкой захотят? Эх, Настя-Настя… когда мы пытаемся понять мотивы людей, мы обнаруживаем только свои собственные мотивы. И если Настя и баба Нюша жили в мире, где крупными буквами значились «Честь» и «Совесть», «Жить по Заповедям», то Регина с мужем жили совсем в другой системе координат, где считались лишь с категориями: «выгодно» – «невыгодно», «безопасно» – «небезопасно».
Совсем не злодеи, нет, даже не злые – можно сказать, даже добрые люди: сначала, правда, они хотели бабу Нюшу увезти-унести-просто-отнести в машину, но, при виде мощной фигуры бывшего мастера спорта по вольной борьбе отца Валериана, который стоял недалеко от кельи, просто стоял, невозмутимо, но внушительно поглядывая на гостей, их решимость унести-просто-отнести бабу Нюшу как-то сильно поколебалась.
Зато потом, когда они поняли, что никто никакого нотариуса не приглашал, никакого завещания в Настину пользу не составлял, успокоились, и Регина даже зашла к бабушке и чмокнула ее в щеку:
– Бабуль ну как ты зачем здесь может домой ну я не понимаю бабуль я ведь не атеистка какая-нибудь у меня тоже вера есть ну там в душе в глубине души ну что вам с Настей делать в этом заброшенном месте вдали от цивилизации я не понимаю гора лес церковь ни магазинов ни телевизора ни в контакте нет это же какой-то сумасшедший дом бабуль ты ведь скоро вернешься да?
Баба Нюша вздохнула тяжело, погладила внучку по голове слабеющей рукой – это была ее родная внучка, и у Регины вдруг странно заныло сердце, оно никогда так не ныло, оно вообще особенно и не чувствовалось, а тут вдруг – почувствовалось: живое, странно затосковавшее сердце, как бы угадавшее будущие скорби и слезы, которые размягчат его по молитвам бабушки. Ведь молитвы наших бабушек – они спасают, и живят, и возрождают к жизни вечной наши очерствевшие души.
И часто люди признаются: «Я вот пришел к Богу в зрелом возрасте. Сам не знаю почему. Без каких-то видимых причин…» И если спросишь: «А у вас в семье был кто-то верующий?» Они обычно отвечают: «Да. Моя бабушка».
Они не в лике святых, наши бабушки. Чем же они могли так угодить Богу, что Он слышит их молитвы? Многие из них умерли, не дождавшись возможности растить внуков в вере. Они только верили сами. И ещё – они доверяли Богу. Мало ведь просто ходить в церковь. Нужно впустить Бога в свою жизнь, доверять Ему, уповать на Него. Они просили у Бога за своих неверующих детей и внуков. И Господь не посрамил их исповедническую веру.
И сердечко Регины затрепетало, ощутив эту силу бабушкиной молитвы и бабушкиной любви, которой любят они даже самых непутевых своих внуков.
Мне бы очень хотелось написать, как баба Нюша и Настя встретили Рождество в монастыре и как радостно им было вместе встречать праздник, но, к сожалению, до Рождества баба Нюша не дожила. Она умерла под утро, умерла так, как мечтала: после исповеди и причастия.
Духовник, игумен Савватий, во время обеденной трапезы посмотрел внимательно на насупленного и мрачного отца Валериана, позвал его к себе как бы по поводу келарских обязанностей, пояснил что-то незначительное, а потом, будто нечаянно вспомнив, сказал:
– Знаешь, отец Валериан, по-человечески нам всегда трудно смириться со смертью, ведь человек был создан, чтобы внимать глаголам Вечной Жизни… Но я сегодня всё вспоминал: несколько лет назад отец Захария, а он тогда еще в силах был, стал окормлять дом престарелых в райцентре. Помнишь, стоял там такой угрюмый, старый, огромный дом престарелых? И там множество древних-предревних, ветхих-преветхих стариков и старушек лежали и ждали своей смерти и никак ее дождаться не могли. И вот когда отец Захария начал их окормлять, соборовать, исповедовать, причащать – они стали очень быстро, один за другим умирать. Как будто только и ждали исповеди и причастия и чтобы услышать: «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко!»
А директор этого дома престарелых, совершенно неверующий человек, сделался после этого преданным чадом старца… Вот так, отец Валериан… Ну, давай, иди – трудись, Бог в помощь!
На третий день бабу Нюшу, рабу Божию Анну, отпели и похоронили, по просьбе Насти, на горе рядом с монастырем.
Могилка ее оказалась недалеко от могилы Славы-чеха, который пришел когда-то в обитель, ведомый премудрым Промыслом Божиим, таким же холодным и метельным январским днем.
– Что происходит на свете? – А просто зима, – сам себя спросил и сам же ответил отец Валериан. Пел он довольно фальшиво и на клирос его никогда не ставили.
– Что же за всем этим будет? – А будет январь.
– Будет январь, вы считаете? – Да, я считаю.
Я ведь давно эту белую книгу читаю,
Этот, с картинками вьюги, старинный букварь.
Дорога впереди и позади быстро становилась белой и неразличимой – вне времени и пространства, а в душе росла неясная тревога. Она появилась еще утром, но была совсем крошечной, легко пряталась – стоило блеснуть яркому солнечному лучу по прекрасным белоснежным сугробам, стоило вдохнуть свежайший, чуть сладкий морозный воздух и радостно повторить:
Под голубыми небесами
Великолепными коврами,
Блестя на солнце, снег лежит!
Да, сначала всё было спокойно и обычно. Рано утром отец Валериан зашел к игумену Савватию и взял благословение на заранее запланированную поездку в областной центр: ему, как келарю монастыря, нужно было купить продукты к Рождеству да кое-какие подарки для братии. Окна монастырских келий еще только загорались желтыми огоньками, в храме и трапезной растапливали печи, готовясь к утренней службе и трапезе.
Отец Валериан зашел в теплую и светлую трапезную, где дежурные сноровисто чистили картошку, быстро закрыл за собой дверь, так что клубы морозного воздуха лишь воровато лизнули порог, поставил чайник, достал из холодильника пару пирожков с капустой, оставшихся от вчерашней трапезы: дорога дальняя, нужно выпить горячего чаю. Чайник закипел быстро и бодро: сейчас я тебя, отче, попотчую, согрею душу; пирожки зашипели на сковородке золотистыми боками, запахли вкусно, перебивая запах березовых дров. Отец Валериан помолился, присел в пустом зале: тихо, уютно, тепло.
И вот тут-то дверь трапезной распахнулась широко, и клубы морозного дыма завихрились по-хозяйски, занося в тепло целые снежные пригоршни.
– Виталька, закрывай двери: холодно!
Виталька зашел наконец, дверь прикрыл, подошел к отцу Валериану и тревожно забормотал что-то. Был Виталька сильно глуховат и говорил тоже плохо, но в обители к его бормотанью всегда прислушивались: слишком часто сбывались его слова, иногда по первому впечатлению и совсем нелепые.
– Виталь, ты помедленнее, пожалуйста… Не понял… Что-что? Какая старушка?! Кто украл?! Сейчас хочет украсть?!
Из всей длинной речи крайне обеспокоенного Витальки можно было понять только одно: кто-то прямо сейчас похищает старушку, и ему, отцу Валериану, необходимо помочь этому странному похитителю.
– Кошмар! Брат Виталий, я тороплюсь в дорогу, пожалуйста, не мешай мне, а? Не надо про похищения, тем паче старушек, а?
А тревога начала развивать свой клубочек, липко расползаться где-то в животе.
Виталька не отставал. Пришлось задержаться на лишние пятнадцать минут, идти с беспокойным пареньком к отцу схиархимандриту Захарии, который один хорошо понимал блаженного.
Отец Захария был человеком в обители уважаемым. Старенький, аж 1923 года рождения, он всю жизнь посвятил Богу: служил диаконом, иереем, потом протоиереем. Помнил годы гонений на Церковь, времена, когда в спину ему и его молоденькой матушке кидали камни и грязь. А детишек его в школе дразнили и преследовали за отказ быть пионерами и комсомольцами, даже избивали, как сыновей врага народа.
Был арестован в 1950-м и осужден за «антисоветскую агитацию» на семь лет строгого режима. После его ареста матушка осталась одна с детьми, мыкалась, бедная, пытаясь прокормить малышей, и надорвалась, заболела туберкулезом. Вернувшийся из лагеря батюшка застал жену угасающей как свеча.
После ее смерти он в одиночку вырастил троих сыновей и дочку. Сыновья пошли по стопам отца и уже много лет служили на приходах, имея сами взрослых детей и внуков, а дочь выбрала монашескую стезю и подвизалась в женской обители. Стареющий протоиерей принял монашеский постриг и тоже поселился в монастыре. Лет десять он был братским духовником, но ослабел, принял схиму и теперь только молился.
Братия очень почитала старого схимника и опытным путем знала силу его благословения и пастырских молитв. Отец Захария мог и приструнить, и прикрикнуть на виноватого, но зато, когда он, благословляя, клал свою большую теплую ладонь на твою голову, казалось, что вот она, награда, другой и не нужно – так тепло становилось на душе, такой мир и покой воцарялись в сердце.
Отец Валериан стукнул трижды в дверь:
– Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас!
Старец отозвался бодро, несмотря на ранний час, – спал ли он вообще? На его топчане, заваленном книгами, спать можно было разве что сидя… Вышел – старенький, седой, благословил, и от его большой доброй ладони стало так тепло на душе – и тревога пугливо спряталась, свернулась в клубочек.
Отец Захария выслушал внимательно бормотанье Витальки, погладил его по голове – и блаженный успокоился, затих от почти материнской ласки, умиротворенный, пошел к себе.
– Батюшка, отец Захария, я ничего не понял, что Виталька говорил: про старушку какую-то, будто ее своровать хотят.
– Поезжай, сынок, ангела-хранителя тебе в дорогу! А когда будешь возвращаться, то не сворачивай сразу к монастырю, не теряй времени. Поедешь по трассе мимо монастыря к деревне Никифорово – понял? Да телефон-то свой не отключай, жди звонка. Тебе позвонят и всё объяснят.
– Батюшка, да зачем же мне в Никифорово-то? Мне бы засветло в монастырь вернуться! – взмолился отец Валериан.
– Всё, с Богом! – старец был не любитель длинных объяснений и напутствий, предпочитая разъяснениям – молитву.
В областном центре сверкали навязчивыми огнями рекламные щиты, гремела лихая музыка, мелькали лица, часто пьяные – мужские, сильно накрашенные – женские, и отец Валериан быстро устал. Заскучал по родной обители: белоснежные поля и тихие леса, на горе красавец храм, родная келья и – тишина монастыря, особенная тишина: благоговейная, намоленная. Мир душевных сил.
Быстро закупил всё намеченное и, вздохнув с облегчением, заторопился в обратный путь. Недалеко от обители его застигла сильная метель, и вот тут-то тревога снова проснулась, из маленького клубочка развернулась широко и привольно: что там отец Захария говорил? Не сворачивать к монастырю, ехать по трассе дальше в Никифорово?
С трудом преодолел желание ослушаться старца, свернуть к родной обители, прорваться к ней, как к убежищу, сквозь метель и вьюгу – имже образом желает елень на источники водныя. Сбавил скорость, проехал мимо – к Никифорово, достал сотовый – и телефон не заставил себя долго ждать, забасил голосом отца Савватия:
– Отец Валериан, ты где сейчас едешь? Нужно заехать в Никифорово, к автобусной остановке, там – девочка с бабушкой стоят, замерзают. Девочка нам в монастырь только что позвонила, утверждает, что украла свою бабушку, нужна помощь. Слышно ее плохо, непонятно. Разберись давай, в чем там дело!
Телефон отключился. Отец Валериан притормозил у обочины. Крепко задумался. Вот это номер! Девочка отцу Савватию только что звонила, а выходит, Виталька с утра всё это знал! Знал и каким-то чудесным образом отцу Захарии объяснил! А тот – про будущий звонок игумена Савватия, выходит, всё знал… Да уж… С нашей братией да не соскучишься! Эх, се что добро, или что красно, но еже жити братии вкупе!
Девочка тоже хороша – бабушку она, видите ли, украла! У кого она ее украла?! Зачем?! Дожили: бабушек воруют! Кошмар! На носу Рождество – и на тебе: езжай, отец Валериан, разбирайся с похищенными старушками и сумасшедшими девочками! Стоп – пока я тут рассуждаю, думу думаю – замерзнут на самом деле обе!
Инок быстро завел машину и сквозь пелену метели поспешил в Никифорово, где на пару минут обычно останавливался транзитный автобус из областного центра в районный.
По краям дороги замелькали занесенные снегом дома, только дымок из труб указывал на наличие здесь жизни. Пустая остановка. Отец Валериан затормозил: никого нет, ни бабушки, ни девочки! Вышел из машины – навстречу шевельнулось белое, непонятное, облепленное снегом, еще немного – и два снеговика готовы! Засуетился, стал отряхивать, сажать в машину – не поймешь, где бабушка, где девочка: две маленькие фигурки, одна меньше другой.
В машине было тепло, уютно, и фигурки отдышались на заднем сидении, откинули шали и платки и превратились в девочку-школьницу и маленькую-маленькую очень старую бабушку. Лет девяносто – не меньше. Как она вообще в путь пустилась? Старушка сидела, откинувшись головой назад, и отец Валериан испугался: не умрет ли она прямо сейчас, не доехав до монастыря? Достал термос, напоил чаем – оживились, задвигались, старушка перестала умирать и ласково назвала сынком.
Девочка серьезно представилась: Анастасия, Настя – и отец Валериан увидел, что никакая она не школьница – взрослая уже девушка, студентка, может быть. Бабушку она называла баба Нюша. Отец Валериан задумался: Нюша – это Анна, наверное? Настя сильно беспокоилась, нервничала и, пока ехали, с одобрения бабы Нюши, рассказала о том, как они оказались здесь – на заснеженной пустой остановке.
Бабушка жила в двухкомнатной квартире в центре города, а Настя с мамой в своей квартире в соседнем микрорайоне. Мама-метеоролог без конца уезжала на севера, и Настя чаще бывала у бабушки, чем дома. Жили они душа в душу, вместе сочинения писали по литературе, вместе ходили в храм, вместе елку украшали к Рождеству. Иногда садились в автобус паломнической епархиальной службы и ездили по святым местам, несколько раз побывали и в обители, где подвизался отец Валериан. Потом Настя училась в университете, а бабушка всё сдавала, слабела, но бодрилась. В общем, им было очень хорошо вместе – бабушке и Насте, и казалось, что так хорошо им будет всегда-всегда.
Внезапно всё в их жизни переменилось. В этом же городе жил сын бабушки, дядя Витя, со своей семьей. Настя и баба Нюша с ними почти не общались по причине большой занятости дяди Вити-бизнесмена и полного отсутствия желания общаться со стороны остальных членов его семьи. Да и интересы у них сильно отличались. Жена дяди в основном занималась своей внешностью, часто ездила за границу. Их дочь Регина, двоюродная сестра Насти, заходила к бабушке тоже редко. Она любила тусовки и часто меняла имидж: то называла себя эмо, поясняя, что это такая молодежная субкультура, а она как раз самая молодежь и есть, что ей – в церковь таскаться, что ли, в платке, как Настька? – носила рваную челку до кончика носа, прикрывавшую один глаз, как у пирата, и узкую футболку с надписью «Broken heart»; то открывала для себя и окружающих, что она не эмо, а гот, и как-то, заявившись в гости в черном одеянии, бледная от белой пудры, с черными от подводки глазами, с булавкой в виде летучей мыши в носу и накладными клыками, сильно испугала бабу Нюшу. Потом Регина выросла, забыла об эмо и готах, вышла замуж, родила, и молодая семья стала нуждаться в жилплощади.
Как-то Настя вернулась с занятий и обнаружила, что в квартире бабушки – большие перемены. Регина с ребенком на руках командовала расстановкой новой мебели, кровать бабушки была задвинута в дальний угол, а вещи Насти – у порога, хорошо, на улицу не вынесли. Регина пулеметной очередью застрочила:
– Ну ты же понимаешь у меня ребенок муж да и за бабушкой уход нужен тебе не до нее с твоими университетами и сессиями и квартира у тебя своя есть ты Настя одна в целой квартире а мы там впятером с родителями справедливость-то должна быть заходи в гости мы тебе всегда рады родственники близкие как-никак пока сестренка сейчас не до тебя приходи на Новый год вместе встретим Платончик улыбнись тетке Насте это твоя тетка скажи пока-пока тетя Настя!
Сначала Настю еще пускали к бабушке, а потом перестали:
– Чего ты всё ходишь инфекции разносишь у нас ребенок маленький какой храм какие священники попы на «мерседесах» что ли причастие исповедь соборование слова-то как из пыльного архива выкопала на квартиру заришься так и скажи бессовестная ты Настька одной квартиры тебе мало еще на бабкину глаз положила свой хитрый знаем мы что у тебя на уме завещание на квартиру вот что ты на самом деле хочешь!
А бабушка всё старела и уже почти не вставала и очень хотела перед смертью исповедаться и причаститься – в общем, желала христианской кончины непостыдной, мирной. Но было уже понятно, что не получится у нее такой кончины: и священника не позовут, и причаститься не позволят, и отпевать не станут. И когда на Новый год Регина с мужем назвали гостей и закружились в танцах и угощениях, Настя с бабой Нюшей, собравшей последние силы, незаметно спустились по лестнице, сели в заранее заказанное такси и уехали на автовокзал, а оттуда – на снежную метельную остановку в Никифорово.
Отец Валериан слушал да только покрякивал; у него дома такая же сестренка осталась – умная, серьезная, на регента сейчас учится. И бабушку он свою любил и помнил, поминал каждый день о упокоении рабы Божией Марии – хорошая у него бабушка была, любимая. Бабуля… Морщинки милые, глаза под очками добрые, умные, руки умелые – хоть пироги стряпать, хоть печку топить, хоть корову доить – было ли что-нибудь, чего не умела бы его бабуля?!
Представил, как оказалась баба Нюша одна среди чужих по духу людей – сидит, старенькая, тихая, пытается Псалтирь свой потрепанный читать, а телевизор гремит, шумит. На тумбочку – бутерброд с колбасой: какой пост, бабуля, о чем ты, ешь давай, щас куриные окорочка поджарим, тебя Настя так не откармливала, как я тебя кормлю – стараюсь!
Отец Валериан домчал пассажирок до обители, там уже встречали – затопили печь в келье небольшой паломнической гостиницы, рядом с монастырем. Пришел отец Савватий, благословил остаться пожить в гостинице, походить на службы, исповедаться, причаститься. На службы баба Нюша пойти уже не смогла: видимо, последние силы ушли на побег. На следующий день отец Захария исповедал, причастил свою ровесницу, позже ее соборовали прямо в келье.
Все ждали, что теперь бабе Нюше станет лучше. Настя собиралась написать письменный отказ от бабушкиной квартиры – поможет или нет? – и увезти старушку к себе. Но баба Нюша не поправилась. Ей становилось всё хуже.
Вечером приехала Регина с мужем, настроены воинственно. Как узнали, что баба Нюша в монастыре? Да Настя сама по телефону и рассказала: а вдруг они попрощаться с бабушкой захотят? Эх, Настя-Настя… когда мы пытаемся понять мотивы людей, мы обнаруживаем только свои собственные мотивы. И если Настя и баба Нюша жили в мире, где крупными буквами значились «Честь» и «Совесть», «Жить по Заповедям», то Регина с мужем жили совсем в другой системе координат, где считались лишь с категориями: «выгодно» – «невыгодно», «безопасно» – «небезопасно».
Совсем не злодеи, нет, даже не злые – можно сказать, даже добрые люди: сначала, правда, они хотели бабу Нюшу увезти-унести-просто-отнести в машину, но, при виде мощной фигуры бывшего мастера спорта по вольной борьбе отца Валериана, который стоял недалеко от кельи, просто стоял, невозмутимо, но внушительно поглядывая на гостей, их решимость унести-просто-отнести бабу Нюшу как-то сильно поколебалась.
Зато потом, когда они поняли, что никто никакого нотариуса не приглашал, никакого завещания в Настину пользу не составлял, успокоились, и Регина даже зашла к бабушке и чмокнула ее в щеку:
– Бабуль ну как ты зачем здесь может домой ну я не понимаю бабуль я ведь не атеистка какая-нибудь у меня тоже вера есть ну там в душе в глубине души ну что вам с Настей делать в этом заброшенном месте вдали от цивилизации я не понимаю гора лес церковь ни магазинов ни телевизора ни в контакте нет это же какой-то сумасшедший дом бабуль ты ведь скоро вернешься да?
Баба Нюша вздохнула тяжело, погладила внучку по голове слабеющей рукой – это была ее родная внучка, и у Регины вдруг странно заныло сердце, оно никогда так не ныло, оно вообще особенно и не чувствовалось, а тут вдруг – почувствовалось: живое, странно затосковавшее сердце, как бы угадавшее будущие скорби и слезы, которые размягчат его по молитвам бабушки. Ведь молитвы наших бабушек – они спасают, и живят, и возрождают к жизни вечной наши очерствевшие души.
И часто люди признаются: «Я вот пришел к Богу в зрелом возрасте. Сам не знаю почему. Без каких-то видимых причин…» И если спросишь: «А у вас в семье был кто-то верующий?» Они обычно отвечают: «Да. Моя бабушка».
Они не в лике святых, наши бабушки. Чем же они могли так угодить Богу, что Он слышит их молитвы? Многие из них умерли, не дождавшись возможности растить внуков в вере. Они только верили сами. И ещё – они доверяли Богу. Мало ведь просто ходить в церковь. Нужно впустить Бога в свою жизнь, доверять Ему, уповать на Него. Они просили у Бога за своих неверующих детей и внуков. И Господь не посрамил их исповедническую веру.
И сердечко Регины затрепетало, ощутив эту силу бабушкиной молитвы и бабушкиной любви, которой любят они даже самых непутевых своих внуков.
Мне бы очень хотелось написать, как баба Нюша и Настя встретили Рождество в монастыре и как радостно им было вместе встречать праздник, но, к сожалению, до Рождества баба Нюша не дожила. Она умерла под утро, умерла так, как мечтала: после исповеди и причастия.
Духовник, игумен Савватий, во время обеденной трапезы посмотрел внимательно на насупленного и мрачного отца Валериана, позвал его к себе как бы по поводу келарских обязанностей, пояснил что-то незначительное, а потом, будто нечаянно вспомнив, сказал:
– Знаешь, отец Валериан, по-человечески нам всегда трудно смириться со смертью, ведь человек был создан, чтобы внимать глаголам Вечной Жизни… Но я сегодня всё вспоминал: несколько лет назад отец Захария, а он тогда еще в силах был, стал окормлять дом престарелых в райцентре. Помнишь, стоял там такой угрюмый, старый, огромный дом престарелых? И там множество древних-предревних, ветхих-преветхих стариков и старушек лежали и ждали своей смерти и никак ее дождаться не могли. И вот когда отец Захария начал их окормлять, соборовать, исповедовать, причащать – они стали очень быстро, один за другим умирать. Как будто только и ждали исповеди и причастия и чтобы услышать: «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко!»
А директор этого дома престарелых, совершенно неверующий человек, сделался после этого преданным чадом старца… Вот так, отец Валериан… Ну, давай, иди – трудись, Бог в помощь!
На третий день бабу Нюшу, рабу Божию Анну, отпели и похоронили, по просьбе Насти, на горе рядом с монастырем.
Могилка ее оказалась недалеко от могилы Славы-чеха, который пришел когда-то в обитель, ведомый премудрым Промыслом Божиим, таким же холодным и метельным январским днем.