С благословения настоятеля Спасо-Парголовского храма
протоиерея Романа Ковальского,
продолжаем публиковать воспоминания о протоиерее Василии Лесняке.
Предлагаем Вашему вниманию воспоминания
протоиерея Виталия Головатенко,
настоятеля храма Рождества Пресвятой Богородицы
при Санкт-Петербургской консерватории
Когда в юности, на втором курсе исторического факультета Ленинградского университета, под руководством моей духовной наставницы и матери Елены Ивановны Казимирчак-Полонской, доктора физико-математических наук, астронома, я начал моё воцерковление, встал вопрос о духовнике. Елена Ивановна тогда сказала мне, что в качестве такового я могу свободно избрать священника из любого православного храма Ленинграда и области. При этом она посоветовала мне побывать на богослужениях в разных приходах, чтобы присмотреться и прислушаться к тамошним священнослужителям в поисках духовного отца.
Елена Ивановна Казимирчак-Полонская
Я так и сделал, и обошёл тогда немало городских храмов. Но почти всегда, исповедуясь и беседуя со священниками, я ощущал себя непоправимо виноватым перед Богом и ними, и не встречал ни сочувствия, ни особого желания вникать в мои тогдашние проблемы. И уже не почти, а всегда я чувствовал некую невидимую и непреодолимую стену, отделяющую меня, человека, погрязшего во грехе и зле міра сего, от священнослужителей — носителей и проводников высоких моральных и нравственных истин Церкви. При этом я был уверен, что я один такой — во всём виноватый, унылый и неисправимый грешник, каким, вероятно, и останусь на всю мою жизнь.
В те уже далёкие 1970-е годы — время торжества безбожия и воинствующего атеизма — искать единомышленников-ровесников, чтобы обсудить с ними такого рода проблемы, было очень и очень непросто, а порой и опасно, особенно если учесть, что я тогда учился в ВУЗе идеологической, марксистско-ленинской, направленности. И тогда я искренне поведал о моих трудностях в поиске духовника Елене Ивановне. Она внимательно выслушала мой сбивчивый лепет и предложила посетить её, как она тогда выразилась, тайное собрание религиозной молодёжи. Я, конечно, с радостью согласился, пообещав при этом никому не рассказывать об этих тайных собраниях.
В ближайшую среду (эти молодёжные собрания проходили на квартире у Елены Ивановны по средам) я пришёл в назначенное время и познакомился с восемью девушками и юношами, из которых оказался самым молодым. В начале мы вместе помолились, затем Е. И. медленно и выразительно прочитала и детально прокомментировала положенные по церковному календарю апостольское и евангельское чтения. Далее была запланирована беседа на заданную религиозную тему, но Е. И. тогда предложила собранию выслушать мою повесть о воцерковлении и поисках духовного отца. Я не думал, что это будет уже в первую нашу встречу и смешался, но, подбадриваемый всеми, я преодолел замешательство и рассказал о моих трудностях.
Каково же было моё удивление, когда меня уверили, что я отнюдь не единственный, кому поначалу внушают страх строгие бородатые «дяди» в церковных облачениях! В живом обсуждении моей проблемы мне было представлено несколько личных примеров неудачных попыток встретить понимание и сочувствие у иных батюшек. Вместе с тем были рассказаны и обратные случаи, когда поиски духовного отца закончились благодатной и радостной встречей с тем, кто стал подлинно отцом и личным духовным руководителем. В заключение того собрания, уже за чаепитием, Елена Ивановна предложила познакомить нас, «своих деток», с одним из ленинградских священников, которому она вполне и во всём доверяет. Все «детки» с радостью согласились.
И вот, в одну из ближайших сред, когда мы уже собрались, раздался дверной звонок, и в комнату вошёл статный человек в рясе с крестом, который приветствовал всех с широкой и искренней улыбкой. Улыбающийся священник!? Тогда это стало для меня без всякого преувеличения потрясением. «Отец Василий!» — представила его нам Елена Ивановна, и мы встали на молитву.
Фотография о. Василия с его автографом
Тогда же я понял, чтó такое братская молитва. Громко, отчётливо и со властию отец Василий произносил знакомые слова, но в его устах они словно пронзали всего меня некоей новой радостью, соединяя со всеми присутствующими в небольшой комнате, которая вдруг преобразилась в просторный храм, под сводами которого мы становились семьёй братьев и сестёр во Христе, Его малой церковью:
Союзом любве апостоли Твоя связавый, Христе, и нас, Твоих верных рабов, к Себе тем крепко связав, творити заповеди Твоя и друг друга любити нелицемерно сотвори молитвами Богородицы, едине Человеколюбче.
«Вот твой духовный отец», — ясно прозвучало в моём сознании после той молитвы.
Моя первая исповедь у отца Василия была, в сущности, единственной подлинной и полноценной исповедью. Это была исповедь не только о всей тогда мною прожитой жизни, но и на всю оставшуюся жизнь.
Я тщательно подготовился, исписав несколько страниц убористым почерком. Подошла моя очередь, и отец Василий встретил меня своей лучезарной улыбкой, как встретил бы любимого сына. Ничего не говоря и не спрашивая ни о чём, он обнял меня и наклонил к аналою с Евангелием и Крестом.
И под его рукой я вдруг почувствовал, как моя малая и грешная душа буквально погружается в его огромную любящую душу, как в тёплое солнечное море, и как некий беспощадно ясный и вместе с тем тихий и ласковый свет проникает во все замёрзшие от холода греха тёмные закоулки и тайники моей души. В этом свете я увидел себя и таким, каким меня создал Бог, и таким, каким я сделал себя сам, вольно и невольно поддавшись своим многочисленным грехам и обезобразив ими Божий образ в себе. «Видишь? Теперь выбирай», — тихо сказал отец Василий, словно видя то, что вижу я, — «каким ты хочешь быть. Всё зависит только от тебя». Я захотел спросить, что же он увидел, но не смог: спазм сдавил горло и дождём полились слёзы.
Не знаю, как долго мы так простояли, но в этом беспощадном свете передо мной, как в кино, прошла вся моя жизнь. Придя в себя, я протянул ему моё рукописание и спросил, что мне делать с этим. «Что делать?» — переспросил отец Василий, улыбнувшись, — «а вот что: плюнь, разотри, и иди дальше! А это я прочту. Прочту и сожгу в печке». И накрыл мою голову епитрахилью… Так я опытно понял, что такое таинство Покаяния и почему, собственно, оно именуется церковным Таинством.
Храм св. вел. Екатерины при Академии Художеств
Среди молодежи о. Виталий Головатенко
И в повседневной жизни, и за богослужением отца Василия отличала живость и стремительность. Возникало ощущение, что ему сразу ясно, что от него требуется в тот или иной момент. И только изредка, когда я спрашивал его о чём-то очень важном для меня, он перед ответом на несколько секунд замолкал и устремлял взгляд куда-то вверх, и тогда зрачки его тёмно-карих глаз на мгновение расширялись, и я замечал в них быстрый отблеск неземного огня. Мне всегда хотелось спросить его, чтó он видит тогда, но я не решался. Ту же устремлённость взгляда в горние высоты и тот же отблеск я видел в некоторые моменты его предстояния перед Престолом за Божественной Литургией. «Что видишь, отче?» — порывался я спросить, но тут же пресекал своё неуместное любопытство, напоминая себе, где я нахожусь и чтó совершается в храме в этот великий час.
о. Василий Лесняк
на солее Спасо-Парголовского храма
Отпевали отца Василия на третий день после кончины — 8 мая, в понедельник третьей седмицы по Пасхе, пасхальным чином. Пространство храма было освещено храмовыми светильниками и морем свечей. Но плат, покрывавший лик в Бозе почившего пресвитера, светился каким-то особенным сиянием. Я поискал глазами прожектор, направленный на гроб, но не нашёл его. Между тем я продолжал ясно видеть этот таинственный свет, пронизывающий плотную парчовую ткань воздýха…
Подойдя попрощаться и в последний раз целуя батюшкину руку с крестом, я тихо спросил: «Что видишь, отче?» — Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ, и сущим во гробех живот даровав, — благовестил в ответ хор.