Протоиерей Игорь Гагарин
Федор Михайлович Достоевский не был педагогом, но вопросы воспитания по-настоящему волновали его. А ведь подлинное искусство в том и заключается, что если художника что-то волнует, то он заставит волноваться этим если не всех, то очень многих, кто соприкоснется с его произведениями. Одним из этих «многих» является и автор данной работы.
1
Мне думается, если из всех произведений писателя, начиная от самых ранних и кончая публицистическими, выбрать все то, что говорится о воспитании детей, расположить систематически и должным образом прокомментировать, может получиться если не учебник, то во всяком случае очень интересная и оригинальная книга, которая поможет многим занимающимся с детьми и юношеством. Такая работа еще ждет своего исследователя.
Я же ставлю перед собой гораздо более скромную задачу: обратить внимание на некоторые мысли и наблюдения гениального писателя, которые мне представляются особенно важными и которые реально помогли мне в моей педагогической работе, заставили что-то переосмыслить, что-то поправить, а от чего-то отказаться.
Самые задушевные мысли о воспитании Ф.М. Достоевский вложил в уста любимых своих героев: старца Зосимы, Алеши Карамазова, князя Мышкина и др. Есть однако у писателя произведения, которые, казалось бы, совсем не имеют отношения к педагогике, где говорится вроде бы совершенно о других вещах, но и там, вглядевшись внимательно, мы можем увидеть много очень ценного для воспитателя.
Уж кажется так далека от нашей темы книга «Записки из мертвого дома». Речь в ней, как известно, идет о каторге, на которой писатель провел несколько лет. Что может быть общего между каторгой и школой, учениками и заключенными! Впрочем, кто знает современную школу, с ее колоссальной перегрузкой учащихся и многими уродливыми явлениями, кое-что общее без сомнения обнаружит. Ведь если по-настоящему добросовестно готовиться ко всем урокам, все учить и выполнять, особенно в старших классах, можно попросту серьезно подорвать здоровье.
Поэтому современный школьник готовится к урокам чаще всего избирательно, исходя из вероятности «спросят — не спросят», что-то игнорирует, что-то списывает и тем сохраняет себе здоровье. Я убежден, что нет на земле более тяжкого и невыносимого труда, чем тот, который ложится на плечи по-настоящему добросовестного школьника, и жизнь его мало чем отличается от каторги. Впрочем, таких не много.
Как бы, однако, ни было, учеба — это труд, труд достаточно тяжелый, и далеко не каждый ребенок может заставить себя этим трудом заниматься. И здесь наблюдения Достоевского над тем, как относятся к труду каторжане, что в их трудовой повинности наиболее тяжело и что, напротив, помогает смягчить эту тяжесть, могут оказаться полезными для учителя или воспитателя. Ведь в экстремальных условиях часто гораздо более очевидно обнаруживается то, что в обычной жизни присутствует менее очевидно, но не менее реально.
2
В чем особенно выражается невыносимость каторжного труда? Оказывается, замечает Ф.М. Достоевский, вовсе не в объеме, не в тяжести. На каторге часто человек бывает загружен работой не больше, чем на воле.
Каторжную работу делает мучительной ее подневольный характер. «Самая работа, например, показалась мне вовсе не так тяжелою, каторжною, и только долго спустя я догадался, что тягость и каторжность этой работы не столько в трудности и беспрерывности ее, сколько в том, что она — принужденная, обязательная, из-под палки. Мужик на воле работает, пожалуй, и несравненно больше, иногда даже и по ночам, особенно летом; но он работает на себя, работает с разумной целью, и ему несравненно легче, чем каторжному на его вынужденной и совершенно для него бесполезной работе».(1)
Самое трудное дело делается с радостью, когда мы желаем им заниматься. И самое простое непосильно, если к нему принуждают. Не в таком ли положении оказываются многие наши дети, садясь за выполнение домашних заданий или идя в школу. И особенно страшно, когда таким становится участие в Богослужении. Не потому ли именно духовное сословие дало в 19-м и в начале 20-го века такое множество нигилистов и революционеров?
Конечно, совсем без принуждения в работе с детьми обойтись едва ли удастся, но чем меньше этот принудительный момент будет ощущаться учеником, чем больше удастся нам так организовать работу, чтобы ребенку самому хотелось ею заниматься, тем большего достигнем. А иначе можем привить такое отвращение ко многим ценностям, в том числе и духовным, что уже никогда не смогут они его преодолеть, даже повзрослев.
Как организовать взаимную работу учителя и ученика таким образом, чтобы она не ощущалась последним как подневольный, а потому ненавистный труд; чтобы он влек к себе и доставлял ребенку радость?
По мнению Достоевского, это должно быть важнейшей практической задачей, над которой необходимо думать каждому педагогу, готовясь ко встрече с детьми. Один из блестящих примеров такого отношения к делу воспитания и обучения находим мы в неоконченной ранней повести Ф.М. Достоевского «Неточка Незванова». Неточка, девочка-сирота, оказывается в доме прекрасной, доброй женщины, Александры Михайлованы, которая становится ей и матерью и учительницей. Вот как, от лица девочки, описывается автором «педагогический процесс»:
«С каким жаром она принялась за мое воспитание! … Новая воспитательница моя наотрез объявила себя против всякой системы, утверждая, что мы с нею ощупью найдем настоящую дорогу, что нечего мне набивать голову сухими познаниями и что весь успех зависит от уразумения моих инстинктов и от уменья возбудить во мне добрую волю (курсив мой — И.Г.) — и она была права, потому что вполне одерживала победу.
Во-первых, с самого начала совершенно исчезли роли ученицы и наставницы. Мы учились, как две подруги, и иногда делалось так, что как будто я учила Александру Михайловну, не замечая хитрости. Так, между нами часто рождались споры, и я из всех сил горячилась, чтобы доказать дело, как я его понимаю, и незаметно Александра Михайловна выводила меня на настоящий путь.
Но кончалось тем, что, когда мы доберемся до истины, я тотчас догадывалась, изобличала уловку Александры Михайловны, и, взвесив все ее старания со мной, нередко целые часы, пожертвованные таким образом для моей пользы, я бросалась к ней на шею и крепко обнимала ее после каждого урока.» (2)
3
Другим моментом, «утяжеляющим» любой труд, является его бессмысленность. Писатель очень метко замечает: «Если теперешняя каторжная работа и безынтересна и скучна для каторжного, то сама в себе, как работа, она разумна…
Но если заставить его, например, переливать воду из одного ушата в другой, а из другого в первый, толочь песок, перетаскивать кучу земли с одного места на другое и обратно, — я думаю, арестант удавился бы через несколько дней или наделал бы тысячу преступлений, чтоб хоть умереть, да выйти из такого унижения, стыда и муки. Разумеется, такое наказание обратилось бы в пытку, в мщение, и было бы бессмысленно, потому что не достигало бы никакой разумной цели». (3)
Все, что делает в этой жизни человек, должно иметь какой-то смысл, какую-то цель, гораздо большую, чем просто завершение работы и возможность отдохнуть. У взрослых такой смысл обычно в их труде присутствует. Иногда это бывает совершенно очевидная польза того, что мы делаем. Иногда — вознаграждение. Лучше, если есть и то и другое.
А вот как раз у ребенка ни того ни другого в его работе часто нет. Единственным стимулом делать порученное является порой угроза наказания в случае невыполнения. Понятно, радости и вдохновения здесь ждать не приходится.
Беда в том, что родители и учителя, требуя от ребенка выполнения того или иного задания, порой не умеют или не хотят объяснить смысл требуемого. На самом деле это действительно нелегко. Но над этим стоит потрудиться. Когда это удается, совершенно меняется отношение ребенка к тому, что он выполняет. Мотивация деятельности, осознанная учеником, является, таким образом, непременным условием того, чтобы эта деятельность не опротивела ему, став бессмысленной и невыносимой повинностью.
Готовясь идти к детям, обдумывая, что и как мы им будем рассказывать, не будем забывать подумать хорошенько о том, как убедить наших учеников в том, что изучаемое нами действительно очень нужно и важно для них. Вопросам «КАК?» и «ЧТО?» непременно должен сопутствовать, а точнее предшествовать вопрос «ЗАЧЕМ?»
4
Хочу остановиться еще на одном наблюдении автора «Записок из мертвого дома». Достоевский рассказывает, что каторжане очень болезненно переживали, когда, ставя перед ними задачу, начальники не оговаривали объем, норму той работы, которую необходимо было выполнить. Такую норму на каторге называют «урок». Писатель показывает, как однажды заключенных приводят разломать старую барку. Получив задание, они, однако, не спешат начинать. Подходит «унтер-офицер с палочкой.
- Эй вы, что расселись! Начинать!
- Да что, Иван Матвеевич, дайте урок, — проговорил один из «начальствующих», медленно подымаясь с места.
- …. Барку растащи, вот те и урок.» (4)
Такой подход совершенно не вдохновляет каторжан. На протяжении часа работа никак не идет. Через час они все-таки получают конкретное задание, достаточно объемное. Читаем дальше: «Урок был большой, но, батюшки, как принялись! Куда делась лень, куда делось недоумение! Застучали топоры, начали вывертывать деревянные гвозди… Дело кипело. Все вдруг как-то замечательно поумнели. Ни лишних слов, ни ругани, всяк знал, что сказать, что сделать, куда стать, что посоветовать. Ровно за полчаса до барабана заданный урок был окончен, и арестанты пошли домой, усталые, но совершенно довольные….» (5)
Все это характерно для любой деятельности. Мы всегда веселее и воодушевленнее делаем то дело, объем которого нам ясен с самого начала. И наоборот, неопределенность нормы расхолаживает и угашает рвение. И когда на детские вопросы типа «А сколько мне выполнить упражнений?» или «прочитать» или «написать»… и т.д., мы отвечаем: "Сколько сможешь» или что-то в этом роде, мы делаем ошибку. Зная тот конкретный предел, достигнув которого, ученик может считать задание выполненным, он испытывает радость, возрастающую по мере приближения к конечной цели, помогающую преодолевать усталость.
5
Ну а теперь коснемся некоторых мест в творчестве Ф.М. Достоевского, где уже не косвенно, а напрямую поднимаются вопросы педагогики. Самые важные, самые дорогие своему сердцу мысли вложил Ф. М. Достоевский в уста тех героев, которых любил сам. Писатель как никто другой обладал умением пробудить в читателе любовь к тем героям, которых сам любил, и поэтому их мысли и высказывания особенно близко принимаются нами к сердцу.
Достоевский сделал в своем творчестве дерзновенную попытку изобразить абсолютно прекрасного человека. Таким он попытался показать героя романа «Идиот» князя Мышкина. Насколько удалась или не удалась эта попытка — не тема нашей работы, но в любом случае кн. Мышкин — человек, вызывающий глубокую симпатию читателя. И не случайно в самом начале романа, когда мы только встречаемся с героем, автор знакомит нас с удивительным эпизодом из жизни князя, в котором он раскрывается как тонкий и чуткий воспитатель детей.
Князь рассказывает, как в Швейцарии, где он лечился, жила несчастная девушка, обманутая и обесчещенная неким проезжим коммерсантом. От девушки отвернулись все жители деревушки, от родной матери до пастора местной церкви. «Все кругом смотрели на нее как на гадину; старики осуждали и бранили, молодые даже смеялись, женщины бранили ее, осуждали, смотрели с презрением таким, как на паука какого. Мать все это позволяла… кивала головой, одобряла». (6)
И особенно беспощадны были здесь дети. Они буквально проходу не давали бедной Марии, «всею ватагой, — их было человек сорок с лишним школьников, — стали дразнить ее и даже грязью в нее кидали». (7) Единственным человеком, не осуждавшим несчастную, а сочувствующим ей был князь Мышкин. Он пытался помогать ей, и однажды дети подглядели, как он общается с ней. «Я потом узнал, — рассказывает князь, — что они давно за мной подсматривали. Они начали свистать, хлопать в ладошки и смеяться, а Мари бросилась бежать. Я хотел-было говорить, но они в меня стали камнями кидать. В тот же день все узнали, вся деревня; все обрушилось опять на Мари: ее еще пуще стали не любить. Я слыхал даже, что ее хотели присудить к наказанию, но, слава Богу, прошло так; зато уж дети ей проходу не стали давать, дразнили пуще прежнего, грязью кидались; гонят ее, она бежит от них с своею слабою грудью, задохнется, они за ней, кричат, бранятся. Один раз я даже бросился с ними драться. Потом я стал им говорить, говорил каждый день, когда только мог. Они иногда останавливались и слушали, хотя все еще бранились…»
И вот снова и снова герой пытается объяснить детям, «какая Мари несчастная». И «скоро они перестали браниться и стали отходить молча. Мало-помалу мы стали разговаривать, я от них ничего не таил; я им все рассказывал. Они очень любопытно слушали и скоро стали жалеть Мари. Иные, встречаясь с нею, стали ласково с нею здороваться…»
Трудно без волнения читать, как менялось отношение детей к бедной девушке, какою любовью и заботой в конце-концов окружили они ее. Как помогали ей в ее болезни, ухаживали за ней в последние дни ее жизни, как хоронили ее и как затем дружно с любовью украшали ее могилу. Все это вызывало протест и возмущение родителей, школьного учителя, пастора местной церкви. Впрочем, зараженные милосердием детей, и они в конце несколько смягчили свое отношение к несчастной.
Семена добра и зла живут в каждом человеке, — говорит Достоевский. Дети — не исключение. Мы, взрослые, — дипломаты. Мы умеем не обнаруживать многих свои душевных движений. У детей все куда более открыто. В выражении своих чувств они идут до конца. Там где взрослые обнаруживают холодное презрение к Мари, дети бросают камни и комья грязи.
Детская жестокость отвратительна. Но когда ребенок захвачен стихией добра и милосердия, то действительно «таковых есть Царство Небесное». Объединить детей в добром деле, дать им опытно ощутить радость любви, увидеть красоту милосердия — вот важнейшая задача педагога. Воспитанием этих детей занимались родители, учитель, пастор. Вероятно, они старались делать это серьезно и ответственно, говорили им правильные вещи, внушали верные понятия.
А когда с детьми начал общаться князь Мышкин — все ополчились на него, уверенные, что он портит, развращает детей. Да, добродетель заслуживает похвалы, а порок, напротив — порицания. Но какие отталкивающие формы приобретает такая «справедливость» там, где нет милосердия! «Милость превозносится над судом» — говорит нам Евангелие, но как часто в человеческих отношениях справедливость суждений не желает знать никакого снисхождения к чужой немощи. Объединить детей в любви, причем любви деятельной — вот задача подлинного воспитателя. Пережив в детстве опыт такой любви, ощутив радость, всегда сопровождающую всякое доброе дело, дети уже никогда не забудут этот опыт.
Именно НЕ ЗАБУДУТ. Правильное наполнение детской памяти — важнейшее дело воспитателя. Это любимая педагогическая идея Ф.М. Достоевского. Память ведь не просто пассивная кладовая информации. Она, напротив, очень активно воздействует на сознание и поведение человека в мире. То, какие мы «сегодня» во многом зависит от того, что мы помним из нашего «вчера» и что нами забыто. И особое значение имеет здесь, по мнению писателя, совместное чтение.
Сейчас такой вид семейного общения почти совсем ушел из нашей жизни. Родители еще читают детям книжки, пока они сами читать не научились. А вот чтобы в более старшем возрасте вместе почитать и поговорить о прочитанном, — этого почти не встретишь.
Впрочем, кто мешает заниматься этим в воскресной школе, в походе, в детском лагере. И здесь прекрасным напутствием воспитателю будут слова старца Зосимы из «Братьев Карамазовых» о чтении с детьми Священного Писания:
« Собери … у себя хоть раз в неделю, в вечерний час, сначала лишь только хоть деток… Разверни-ка …им эту книгу и начни читать без премудрых слов и без чванства, без возношения над ними, а умиленно и кротко, сам радуясь тому, что читаешь им и что они тебя слушают и понимают тебя, сам любя словеса сии, изредка лишь остановись и растолкуй иное непонятное…слово, не беспокойся, поймут все …» (8)… "Нужно лишь малое семя, крохотное: брось … его в душу, и не умрет оно, будет жить в душе его во всю жизнь, таиться в нем среди мрака, среди смрада грехов его, как светлая точка, как великое напоминание.»
В заключение же я хочу еще раз повторить достаточно простую, но важнейшую мысль, которая уже прозвучала в этой работе выше. В самом конце романа «Братья Карамазовы», обращаясь к детям, только что похоронившим своего товарища, Алексей Карамазов произносит слова, которые мне представляются одними из самых глубоких и красивых из всего когда-либо сказанного о воспитании:
«Знайте же, что ничего нет выше и сильнее, и здоровее, и полезнее впредь для жизни, как хорошее какое-нибудь воспоминание, и особенно вынесенное еще из детства, из родительского дома. Вам много говорят про воспитание ваше, а вот какое-нибудь этакое прекрасное, святое воспоминание, сохраненное с детства, может быть самое лучшее воспитание и есть. Если много набрать таких воспоминаний с собою в жизнь, то спасен человек на всю жизнь. И даже если и одно только хорошее воспоминание при нас останется в нашем сердце, то и то может послужить когда-нибудь нам во спасение.
Может быть мы станем даже злыми потом, даже пред дурным поступком устоять будем не в силах, над слезами человеческими будем смеяться, и над теми людьми, которые говорят, вот как давеча Коля воскликнул: «Хочу пострадать за всех людей», — и над этими людьми может быть злобно издеваться будем. А все-таки как ни будем мы злы, чего не дай Бог, но как вспомним про то, как мы хоронили Илюшу, как мы любили его в последние дни, и как вот сейчас говорили так дружно и так вместе у этого камня, то самый жестокий из нас человек и самый насмешливый, если мы такими сделаемся, все-таки не посмеет внутри себя посмеяться над тем, как он был добр и хорош в эту теперешнюю минуту!
Мало того, может быть именно это воспоминание одно его от великого зла удержит, и он одумается и скажет: «Да, я был тогда добр, смел и честен». Пусть и усмехнется про себя, это ничего, человек часто смеется над добрым и хорошим; это лишь от легкомыслия; но уверяю вас, господа, что как усмехнется, так тотчас же в сердце скажет: «Нет, это я дурно сделал, что усмехнулся, потому что над этим нельзя смеяться!» (9)
Примечания
1. Достоевский Ф.М. Записки из Мертвого дома. Петрозаводск, «Карелия», 1979. С. 22
2. Достоевский Ф.М. Собрание сочинений в пятнадцати томах. Ленинград, «Наука», 1988. Т.2, С. 211, 212
3. Достоевский Ф.М. Записки из Мертвого дома. Петрозаводск, «Карелия», 1979. С. 22
4. Достоевский Ф.М. Записки из Мертвого дома. Петрозаводск, «Карелия», 1979. С. 89, 90
5. Там же. С. 91
6. Достоевский Ф.М. Собрание сочинений в пятнадцати томах. Ленинград, «Наука», 1988. Т.6, С. 72
7. Там же. С. 72
8. Там же. Т. 9, С. 329
9. Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы, Л., «Художественная литература», 1970, Т. 2, С. 521, 522
1
Мне думается, если из всех произведений писателя, начиная от самых ранних и кончая публицистическими, выбрать все то, что говорится о воспитании детей, расположить систематически и должным образом прокомментировать, может получиться если не учебник, то во всяком случае очень интересная и оригинальная книга, которая поможет многим занимающимся с детьми и юношеством. Такая работа еще ждет своего исследователя.
Я же ставлю перед собой гораздо более скромную задачу: обратить внимание на некоторые мысли и наблюдения гениального писателя, которые мне представляются особенно важными и которые реально помогли мне в моей педагогической работе, заставили что-то переосмыслить, что-то поправить, а от чего-то отказаться.
Самые задушевные мысли о воспитании Ф.М. Достоевский вложил в уста любимых своих героев: старца Зосимы, Алеши Карамазова, князя Мышкина и др. Есть однако у писателя произведения, которые, казалось бы, совсем не имеют отношения к педагогике, где говорится вроде бы совершенно о других вещах, но и там, вглядевшись внимательно, мы можем увидеть много очень ценного для воспитателя.
Уж кажется так далека от нашей темы книга «Записки из мертвого дома». Речь в ней, как известно, идет о каторге, на которой писатель провел несколько лет. Что может быть общего между каторгой и школой, учениками и заключенными! Впрочем, кто знает современную школу, с ее колоссальной перегрузкой учащихся и многими уродливыми явлениями, кое-что общее без сомнения обнаружит. Ведь если по-настоящему добросовестно готовиться ко всем урокам, все учить и выполнять, особенно в старших классах, можно попросту серьезно подорвать здоровье.
Поэтому современный школьник готовится к урокам чаще всего избирательно, исходя из вероятности «спросят — не спросят», что-то игнорирует, что-то списывает и тем сохраняет себе здоровье. Я убежден, что нет на земле более тяжкого и невыносимого труда, чем тот, который ложится на плечи по-настоящему добросовестного школьника, и жизнь его мало чем отличается от каторги. Впрочем, таких не много.
Как бы, однако, ни было, учеба — это труд, труд достаточно тяжелый, и далеко не каждый ребенок может заставить себя этим трудом заниматься. И здесь наблюдения Достоевского над тем, как относятся к труду каторжане, что в их трудовой повинности наиболее тяжело и что, напротив, помогает смягчить эту тяжесть, могут оказаться полезными для учителя или воспитателя. Ведь в экстремальных условиях часто гораздо более очевидно обнаруживается то, что в обычной жизни присутствует менее очевидно, но не менее реально.
2
В чем особенно выражается невыносимость каторжного труда? Оказывается, замечает Ф.М. Достоевский, вовсе не в объеме, не в тяжести. На каторге часто человек бывает загружен работой не больше, чем на воле.
Каторжную работу делает мучительной ее подневольный характер. «Самая работа, например, показалась мне вовсе не так тяжелою, каторжною, и только долго спустя я догадался, что тягость и каторжность этой работы не столько в трудности и беспрерывности ее, сколько в том, что она — принужденная, обязательная, из-под палки. Мужик на воле работает, пожалуй, и несравненно больше, иногда даже и по ночам, особенно летом; но он работает на себя, работает с разумной целью, и ему несравненно легче, чем каторжному на его вынужденной и совершенно для него бесполезной работе».(1)
Самое трудное дело делается с радостью, когда мы желаем им заниматься. И самое простое непосильно, если к нему принуждают. Не в таком ли положении оказываются многие наши дети, садясь за выполнение домашних заданий или идя в школу. И особенно страшно, когда таким становится участие в Богослужении. Не потому ли именно духовное сословие дало в 19-м и в начале 20-го века такое множество нигилистов и революционеров?
Конечно, совсем без принуждения в работе с детьми обойтись едва ли удастся, но чем меньше этот принудительный момент будет ощущаться учеником, чем больше удастся нам так организовать работу, чтобы ребенку самому хотелось ею заниматься, тем большего достигнем. А иначе можем привить такое отвращение ко многим ценностям, в том числе и духовным, что уже никогда не смогут они его преодолеть, даже повзрослев.
Как организовать взаимную работу учителя и ученика таким образом, чтобы она не ощущалась последним как подневольный, а потому ненавистный труд; чтобы он влек к себе и доставлял ребенку радость?
По мнению Достоевского, это должно быть важнейшей практической задачей, над которой необходимо думать каждому педагогу, готовясь ко встрече с детьми. Один из блестящих примеров такого отношения к делу воспитания и обучения находим мы в неоконченной ранней повести Ф.М. Достоевского «Неточка Незванова». Неточка, девочка-сирота, оказывается в доме прекрасной, доброй женщины, Александры Михайлованы, которая становится ей и матерью и учительницей. Вот как, от лица девочки, описывается автором «педагогический процесс»:
«С каким жаром она принялась за мое воспитание! … Новая воспитательница моя наотрез объявила себя против всякой системы, утверждая, что мы с нею ощупью найдем настоящую дорогу, что нечего мне набивать голову сухими познаниями и что весь успех зависит от уразумения моих инстинктов и от уменья возбудить во мне добрую волю (курсив мой — И.Г.) — и она была права, потому что вполне одерживала победу.
Во-первых, с самого начала совершенно исчезли роли ученицы и наставницы. Мы учились, как две подруги, и иногда делалось так, что как будто я учила Александру Михайловну, не замечая хитрости. Так, между нами часто рождались споры, и я из всех сил горячилась, чтобы доказать дело, как я его понимаю, и незаметно Александра Михайловна выводила меня на настоящий путь.
Но кончалось тем, что, когда мы доберемся до истины, я тотчас догадывалась, изобличала уловку Александры Михайловны, и, взвесив все ее старания со мной, нередко целые часы, пожертвованные таким образом для моей пользы, я бросалась к ней на шею и крепко обнимала ее после каждого урока.» (2)
3
Другим моментом, «утяжеляющим» любой труд, является его бессмысленность. Писатель очень метко замечает: «Если теперешняя каторжная работа и безынтересна и скучна для каторжного, то сама в себе, как работа, она разумна…
Но если заставить его, например, переливать воду из одного ушата в другой, а из другого в первый, толочь песок, перетаскивать кучу земли с одного места на другое и обратно, — я думаю, арестант удавился бы через несколько дней или наделал бы тысячу преступлений, чтоб хоть умереть, да выйти из такого унижения, стыда и муки. Разумеется, такое наказание обратилось бы в пытку, в мщение, и было бы бессмысленно, потому что не достигало бы никакой разумной цели». (3)
Все, что делает в этой жизни человек, должно иметь какой-то смысл, какую-то цель, гораздо большую, чем просто завершение работы и возможность отдохнуть. У взрослых такой смысл обычно в их труде присутствует. Иногда это бывает совершенно очевидная польза того, что мы делаем. Иногда — вознаграждение. Лучше, если есть и то и другое.
А вот как раз у ребенка ни того ни другого в его работе часто нет. Единственным стимулом делать порученное является порой угроза наказания в случае невыполнения. Понятно, радости и вдохновения здесь ждать не приходится.
Беда в том, что родители и учителя, требуя от ребенка выполнения того или иного задания, порой не умеют или не хотят объяснить смысл требуемого. На самом деле это действительно нелегко. Но над этим стоит потрудиться. Когда это удается, совершенно меняется отношение ребенка к тому, что он выполняет. Мотивация деятельности, осознанная учеником, является, таким образом, непременным условием того, чтобы эта деятельность не опротивела ему, став бессмысленной и невыносимой повинностью.
Готовясь идти к детям, обдумывая, что и как мы им будем рассказывать, не будем забывать подумать хорошенько о том, как убедить наших учеников в том, что изучаемое нами действительно очень нужно и важно для них. Вопросам «КАК?» и «ЧТО?» непременно должен сопутствовать, а точнее предшествовать вопрос «ЗАЧЕМ?»
4
Хочу остановиться еще на одном наблюдении автора «Записок из мертвого дома». Достоевский рассказывает, что каторжане очень болезненно переживали, когда, ставя перед ними задачу, начальники не оговаривали объем, норму той работы, которую необходимо было выполнить. Такую норму на каторге называют «урок». Писатель показывает, как однажды заключенных приводят разломать старую барку. Получив задание, они, однако, не спешат начинать. Подходит «унтер-офицер с палочкой.
- Эй вы, что расселись! Начинать!
- Да что, Иван Матвеевич, дайте урок, — проговорил один из «начальствующих», медленно подымаясь с места.
- …. Барку растащи, вот те и урок.» (4)
Такой подход совершенно не вдохновляет каторжан. На протяжении часа работа никак не идет. Через час они все-таки получают конкретное задание, достаточно объемное. Читаем дальше: «Урок был большой, но, батюшки, как принялись! Куда делась лень, куда делось недоумение! Застучали топоры, начали вывертывать деревянные гвозди… Дело кипело. Все вдруг как-то замечательно поумнели. Ни лишних слов, ни ругани, всяк знал, что сказать, что сделать, куда стать, что посоветовать. Ровно за полчаса до барабана заданный урок был окончен, и арестанты пошли домой, усталые, но совершенно довольные….» (5)
Все это характерно для любой деятельности. Мы всегда веселее и воодушевленнее делаем то дело, объем которого нам ясен с самого начала. И наоборот, неопределенность нормы расхолаживает и угашает рвение. И когда на детские вопросы типа «А сколько мне выполнить упражнений?» или «прочитать» или «написать»… и т.д., мы отвечаем: "Сколько сможешь» или что-то в этом роде, мы делаем ошибку. Зная тот конкретный предел, достигнув которого, ученик может считать задание выполненным, он испытывает радость, возрастающую по мере приближения к конечной цели, помогающую преодолевать усталость.
5
Ну а теперь коснемся некоторых мест в творчестве Ф.М. Достоевского, где уже не косвенно, а напрямую поднимаются вопросы педагогики. Самые важные, самые дорогие своему сердцу мысли вложил Ф. М. Достоевский в уста тех героев, которых любил сам. Писатель как никто другой обладал умением пробудить в читателе любовь к тем героям, которых сам любил, и поэтому их мысли и высказывания особенно близко принимаются нами к сердцу.
Достоевский сделал в своем творчестве дерзновенную попытку изобразить абсолютно прекрасного человека. Таким он попытался показать героя романа «Идиот» князя Мышкина. Насколько удалась или не удалась эта попытка — не тема нашей работы, но в любом случае кн. Мышкин — человек, вызывающий глубокую симпатию читателя. И не случайно в самом начале романа, когда мы только встречаемся с героем, автор знакомит нас с удивительным эпизодом из жизни князя, в котором он раскрывается как тонкий и чуткий воспитатель детей.
Князь рассказывает, как в Швейцарии, где он лечился, жила несчастная девушка, обманутая и обесчещенная неким проезжим коммерсантом. От девушки отвернулись все жители деревушки, от родной матери до пастора местной церкви. «Все кругом смотрели на нее как на гадину; старики осуждали и бранили, молодые даже смеялись, женщины бранили ее, осуждали, смотрели с презрением таким, как на паука какого. Мать все это позволяла… кивала головой, одобряла». (6)
И особенно беспощадны были здесь дети. Они буквально проходу не давали бедной Марии, «всею ватагой, — их было человек сорок с лишним школьников, — стали дразнить ее и даже грязью в нее кидали». (7) Единственным человеком, не осуждавшим несчастную, а сочувствующим ей был князь Мышкин. Он пытался помогать ей, и однажды дети подглядели, как он общается с ней. «Я потом узнал, — рассказывает князь, — что они давно за мной подсматривали. Они начали свистать, хлопать в ладошки и смеяться, а Мари бросилась бежать. Я хотел-было говорить, но они в меня стали камнями кидать. В тот же день все узнали, вся деревня; все обрушилось опять на Мари: ее еще пуще стали не любить. Я слыхал даже, что ее хотели присудить к наказанию, но, слава Богу, прошло так; зато уж дети ей проходу не стали давать, дразнили пуще прежнего, грязью кидались; гонят ее, она бежит от них с своею слабою грудью, задохнется, они за ней, кричат, бранятся. Один раз я даже бросился с ними драться. Потом я стал им говорить, говорил каждый день, когда только мог. Они иногда останавливались и слушали, хотя все еще бранились…»
И вот снова и снова герой пытается объяснить детям, «какая Мари несчастная». И «скоро они перестали браниться и стали отходить молча. Мало-помалу мы стали разговаривать, я от них ничего не таил; я им все рассказывал. Они очень любопытно слушали и скоро стали жалеть Мари. Иные, встречаясь с нею, стали ласково с нею здороваться…»
Трудно без волнения читать, как менялось отношение детей к бедной девушке, какою любовью и заботой в конце-концов окружили они ее. Как помогали ей в ее болезни, ухаживали за ней в последние дни ее жизни, как хоронили ее и как затем дружно с любовью украшали ее могилу. Все это вызывало протест и возмущение родителей, школьного учителя, пастора местной церкви. Впрочем, зараженные милосердием детей, и они в конце несколько смягчили свое отношение к несчастной.
Семена добра и зла живут в каждом человеке, — говорит Достоевский. Дети — не исключение. Мы, взрослые, — дипломаты. Мы умеем не обнаруживать многих свои душевных движений. У детей все куда более открыто. В выражении своих чувств они идут до конца. Там где взрослые обнаруживают холодное презрение к Мари, дети бросают камни и комья грязи.
Детская жестокость отвратительна. Но когда ребенок захвачен стихией добра и милосердия, то действительно «таковых есть Царство Небесное». Объединить детей в добром деле, дать им опытно ощутить радость любви, увидеть красоту милосердия — вот важнейшая задача педагога. Воспитанием этих детей занимались родители, учитель, пастор. Вероятно, они старались делать это серьезно и ответственно, говорили им правильные вещи, внушали верные понятия.
А когда с детьми начал общаться князь Мышкин — все ополчились на него, уверенные, что он портит, развращает детей. Да, добродетель заслуживает похвалы, а порок, напротив — порицания. Но какие отталкивающие формы приобретает такая «справедливость» там, где нет милосердия! «Милость превозносится над судом» — говорит нам Евангелие, но как часто в человеческих отношениях справедливость суждений не желает знать никакого снисхождения к чужой немощи. Объединить детей в любви, причем любви деятельной — вот задача подлинного воспитателя. Пережив в детстве опыт такой любви, ощутив радость, всегда сопровождающую всякое доброе дело, дети уже никогда не забудут этот опыт.
Именно НЕ ЗАБУДУТ. Правильное наполнение детской памяти — важнейшее дело воспитателя. Это любимая педагогическая идея Ф.М. Достоевского. Память ведь не просто пассивная кладовая информации. Она, напротив, очень активно воздействует на сознание и поведение человека в мире. То, какие мы «сегодня» во многом зависит от того, что мы помним из нашего «вчера» и что нами забыто. И особое значение имеет здесь, по мнению писателя, совместное чтение.
Сейчас такой вид семейного общения почти совсем ушел из нашей жизни. Родители еще читают детям книжки, пока они сами читать не научились. А вот чтобы в более старшем возрасте вместе почитать и поговорить о прочитанном, — этого почти не встретишь.
Впрочем, кто мешает заниматься этим в воскресной школе, в походе, в детском лагере. И здесь прекрасным напутствием воспитателю будут слова старца Зосимы из «Братьев Карамазовых» о чтении с детьми Священного Писания:
« Собери … у себя хоть раз в неделю, в вечерний час, сначала лишь только хоть деток… Разверни-ка …им эту книгу и начни читать без премудрых слов и без чванства, без возношения над ними, а умиленно и кротко, сам радуясь тому, что читаешь им и что они тебя слушают и понимают тебя, сам любя словеса сии, изредка лишь остановись и растолкуй иное непонятное…слово, не беспокойся, поймут все …» (8)… "Нужно лишь малое семя, крохотное: брось … его в душу, и не умрет оно, будет жить в душе его во всю жизнь, таиться в нем среди мрака, среди смрада грехов его, как светлая точка, как великое напоминание.»
В заключение же я хочу еще раз повторить достаточно простую, но важнейшую мысль, которая уже прозвучала в этой работе выше. В самом конце романа «Братья Карамазовы», обращаясь к детям, только что похоронившим своего товарища, Алексей Карамазов произносит слова, которые мне представляются одними из самых глубоких и красивых из всего когда-либо сказанного о воспитании:
«Знайте же, что ничего нет выше и сильнее, и здоровее, и полезнее впредь для жизни, как хорошее какое-нибудь воспоминание, и особенно вынесенное еще из детства, из родительского дома. Вам много говорят про воспитание ваше, а вот какое-нибудь этакое прекрасное, святое воспоминание, сохраненное с детства, может быть самое лучшее воспитание и есть. Если много набрать таких воспоминаний с собою в жизнь, то спасен человек на всю жизнь. И даже если и одно только хорошее воспоминание при нас останется в нашем сердце, то и то может послужить когда-нибудь нам во спасение.
Может быть мы станем даже злыми потом, даже пред дурным поступком устоять будем не в силах, над слезами человеческими будем смеяться, и над теми людьми, которые говорят, вот как давеча Коля воскликнул: «Хочу пострадать за всех людей», — и над этими людьми может быть злобно издеваться будем. А все-таки как ни будем мы злы, чего не дай Бог, но как вспомним про то, как мы хоронили Илюшу, как мы любили его в последние дни, и как вот сейчас говорили так дружно и так вместе у этого камня, то самый жестокий из нас человек и самый насмешливый, если мы такими сделаемся, все-таки не посмеет внутри себя посмеяться над тем, как он был добр и хорош в эту теперешнюю минуту!
Мало того, может быть именно это воспоминание одно его от великого зла удержит, и он одумается и скажет: «Да, я был тогда добр, смел и честен». Пусть и усмехнется про себя, это ничего, человек часто смеется над добрым и хорошим; это лишь от легкомыслия; но уверяю вас, господа, что как усмехнется, так тотчас же в сердце скажет: «Нет, это я дурно сделал, что усмехнулся, потому что над этим нельзя смеяться!» (9)
Примечания
1. Достоевский Ф.М. Записки из Мертвого дома. Петрозаводск, «Карелия», 1979. С. 22
2. Достоевский Ф.М. Собрание сочинений в пятнадцати томах. Ленинград, «Наука», 1988. Т.2, С. 211, 212
3. Достоевский Ф.М. Записки из Мертвого дома. Петрозаводск, «Карелия», 1979. С. 22
4. Достоевский Ф.М. Записки из Мертвого дома. Петрозаводск, «Карелия», 1979. С. 89, 90
5. Там же. С. 91
6. Достоевский Ф.М. Собрание сочинений в пятнадцати томах. Ленинград, «Наука», 1988. Т.6, С. 72
7. Там же. С. 72
8. Там же. Т. 9, С. 329
9. Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы, Л., «Художественная литература», 1970, Т. 2, С. 521, 522