Ольга Рожнёва
Двери автобуса закрылись прямо перед носом. Евгения забарабанила кулаками в закрытую дверь с таким ожесточением, как будто это был последний автобус, Ноев ковчег, готовый отплыть от последнего островка суши.
Двери открылись.
– Девушка, вы что – на свидание опаздываете? – улыбнулся парень у выхода.
И она зачем-то виновато объяснила:
– Мне в больницу. К бабушке. Срочно!
Парень перестал улыбаться, сочувственно кивнул головой, а она уже забыла о нём, села на свободное место к окну – ехать нужно было далеко, через полгорода.
Да, бабушка позвонила и сказала: «Пожалуйста, приезжай побыстрее…» И её голос, всегда такой уверенный, такой командирский, звучал совсем иначе – как голос маленькой девочки, испуганной маленькой девочки.
Только вчера Женя сидела в просторной и светлой палате, выкладывала на новёхонькую красивую тумбочку сок, фрукты, куриные котлетки, – всё, что обычно носят в больницу. Бабушка морщилась: внучка никогда не умела готовить так, как она сама. Такие ароматные пироги, наваристый борщ, сочное жаркое, нежные, во рту тающие котлеты, как у Натальи Изотовны, – пальчики оближешь, – вполне могли бы украсить стол самого изысканного гурмана.
Женя как-то сказала про бабушкину кухню словами из книги: «Баба, ты готовишь котлеты с таким искусством, как будто им предстоит долгая и счастливая жизнь!» И все согласились – сущая правда!
Всё, что ни делала бабушка, было самым лучшим! Она сама – всегда самая красивая, самая видная, умеющая из ничего сотворить королевский наряд. Невысокая ростом, пухленькая, русоволосая, боевая, быстрая – первая на работе и запевала за столом. Бригадир, чья фотография не сходила с доски почёта.
Умела вести хозяйство, экономить, у неё всегда и на всё хватало денег. Умела белить и шпаклевать, красить, вбивать гвозди, вкручивать лампочки, чинить и ремонтировать. В квартире всегда идеальная чистота. На стирку уходил весь день: всё кипятилось, отбеливалось, крахмалилось, подсинивалось, гладилось ещё влажным. Да, стирка была кошмаром из Жениного детства – она не могла выдержать ни темпа, ни нагрузки бабули.
При этом бабушка – совсем не зануда! Прочитала огромное количество книг, собрала чудесную библиотеку: классики, энциклопедии, современная литература. На всё имела свой взгляд, своё мнение, отличалась редкой рассудительностью, ясной логикой, сильным и критическим умом.
Умела анализировать происходящее, разбиралась в политике, могла при случае дать умный и трезвый комментарий, так что не знающий её биографию человек в жизни не догадался бы про образование длиной ровно в три класса.
Сила характера бабушки чувствовалась всеми окружающими, её уважали, слушались, спрашивали совета. Случись Жене давать характеристику собственной бабушке, она, пожалуй, назвала бы два качества: жизнелюбие и энергия. Да, пожалуй, так…
Даже в восемьдесят два года бабуля сохранила эти качества. Женя как-то сказала:
– Баба, мне бы дожить до твоих лет и иметь такую энергию и жизнелюбие, как у тебя!
На что бабушка не замедлила с ответом, припечатала с улыбкой:
– Доча, да тебе бы в твои двадцать иметь такую энергию, как у меня!
Дед не употреблял слова «энергия и жизнелюбие», он часто говорил о жене просто: «Хваткая у меня Наташа, эх, и хваткая! Хватучая!» Так и повелось в родне: хваткая да хваткая. Вроде ласкового прозвища.
Бабуля и вчера, после тяжёлой операции, а ей ампутировали ногу, держалась бодро, шутила, бросалась косточками от вишни, беззлобно ругала врача, что ногу высоко отрезал.
Вот такая у неё бабушка! А теперь она позвонила и испуганным голосом маленькой девочки просила срочно приехать. Женя нетерпеливо заёрзала на кожаном сиденье: как далеко ещё ехать! Что же случилось с бабой?
Родилась её бабушка в Забайкальской деревне Черемхово Читинской области. Двадцатые годы (старинное китайское пожелание врагу – чтоб тебе жить в эпоху перемен!) – страшные годы… Раскулачили бабушкину зажиточную семью, многие родные сгинули в лихолетье.
Бабуля росла единственной девочкой в большой семье: шесть сыновей и девчонка-сорванец. Как жили в забайкальской деревне – понятно, наверное, всем: постельного белья – и того не было, спали на зимней одежде.
Маленькую Наташу учили шить бельё и печь хлеб, а она уверенно заявляла:
– А я буду в городе жить и торт есть!
Всё сбылось… И жила в городе, и торт ела…
А в детстве – нищета деревенская, а рядом богатый-богатый край… Контрастом: вода и камень, стихи и проза, лёд и пламень – не так различны меж собой…
Забайкалье – почти как Зазеркалье, для большинства россиян страна далёкая, неизведанная, почти сказочная… Горные хребты забайкальцы называют сопками, а межгорные долины – падями. Сопки укутаны сиреневым багульником, на склонах и вершинах – кедры и дикие розовые абрикосы. Тайга, на опушках которой растут особенные забайкальские берёзы с тёмной берестой.
Кто раз здесь побывал – не забудет никогда: ягодные пади и душистое разнотравье степей, чистые родники и горячие минеральные ключи.
Может, и характер бабушкин сложился таким же ярким, сильным, многоцветным, как Забайкальская природа?
Когда-то Женя любила красивые строки:
Забайкалье — это за Байкалом,
Это там, где сопки и тайга.
Это там, где снег по перевалам,
Где зимой беснуется пурга.
Здесь весна багулом красит сопки,
В синем небе дымкой облака,
А в тайге чуть видимые тропки
Приведут к хрустальным родникам.
До Байкала – проза, за Байкалом – поэзия, – Чеховские слова…
Антон Павлович, проезжая через Забайкалье, в путевых заметках писал: «В Забайкалье я находил всё, что хотел: и Кавказ, и долину Псла, и Звенигородский уезд, и Дон. Днем скачешь по Кавказу, ночью по Донской степи, а утром очнёшься от дремоты, глядь — уж Полтавская губерния — и так всю тысячу верст. Забайкалье великолепно. Это смесь Швейцарии, Дона и Финляндии. Вообще говоря, от Байкала начинается Сибирская поэзия, до Байкала же была проза».
Поэзия… Бабушка не была романтиком, она была махровым материалистом. Убеждённой коммунисткой… Светлое будущее наступит – мы его построим! Кто был ничем – тот станет всем! И никакой религии…
Никакой религии… Вспомнила!
Вчера в палате спросила:
– Баба, а ты крещёная?
– Конечно!
– А верующая?
– Так мы все неверующие… Коммунисты… Так и жизнь прожили…
– Баба, тебе нужно исповедаться и причаститься!
– Зачем?
– Чтобы в рай попасть!
– Да есть ли он этот рай вообще?!
– Есть, баба! Есть рай!
– Да… У нас с тобой прямо как в романе: «Иван, а бессмертие есть, ну, там какое-нибудь, ну хоть маленькое, малюсенькое? – Нет и бессмертия. – Никакого? – Никакого. – Алешка, есть бессмертие? – Есть. – А Бог и бессмертие? – И Бог и бессмертие. В Боге и бессмертие».
– Бабуль, ты меня поражаешь просто! Так вот запросто – наизусть! Это из «Идиота»?
– Доча, что ж ты «Братьев Карамазовых» от «Идиота» отличить не можешь?!
Бабушка замолчала. Молчала долго. А потом вдруг вздохнула тяжело и сказала с болью:
– Как это страшно! Как же страшно!
– Что страшно?
– Я жила без Бога – и если рай есть – то как же это страшно!
Потом зашёл врач, и Женя совсем забыла о разговоре. А сейчас вспомнила… Не с этим ли разговором связан неожиданный детский робкий голос бабули по телефону? Ведь она сказала: «Как же это страшно!»
Женя помнила все рассказы бабушки о её жизни – и страшного там ничего не было. Трудности были, а ещё много весёлых случаев, семейных баек, о которых вспоминали за праздничным столом.
В войну юная Наташа работала в Чите токарем на заводе, за станком. Точила снаряды. Ей, маленькой ростом, подставляли ящик, чтобы дотянулась.
После работы на танцах познакомилась с дедом, кадровым офицером восточного фронта. Когда решили пожениться, дед повёл её в отдел кадров: увольняться и ехать с ним в гарнизон в Бурятию. Купил будущей супруге конфеты «Дунькина радость». Остался ждать внизу, а Наташа поднялась к кадровикам писать заявление.
Ждёт-пождёт – нет Наташи. Поднялся сам по лестнице – невеста ест «Дунькину радость» и по перилам катается. Развлекается, в общем, по полной программе. Парк культуры и отдыха.
А когда привёз молодую жену в гарнизон, уходя на работу, попросил поджарить макароны из пайка. Наташа эти макароны видела первый раз в жизни, отварить не догадалась – так и положила весь пакет на сковородку.
Но училась хитростям ведения хозяйства быстро. Уехал муж в командировку из комнаты в бараке – страшной, облезлой, грязной. Приезжает назад – Наташа беременная, на оставленные гроши купила извёстку, глину, шпаклёвку, замазку, ситец. Ремонт сделала, занавески сшила – комнату не узнать: чистота и красота!
Часто вспоминала бабуля забавный случай, когда сыновья Саша и Юра, бойкие малыши, все в маму, пошли гулять – и на пекарню по соседству забрели. Там мальчишек приветили и угостили большой булкой хлеба. Идут они по гарнизону, важные такие, навстречу командир полка:
– Это что у вас такое?
Юра и Саша – не жадные, протянули булку командиру:
– На, кусай!
Весь гарнизон смеялся.
А немного позже весь гарнизон искал пропавшего Юру. А он маленький был толстенький, щёчки пухлые, похож на бурята. Его буряты и украли. Обыскали все юрты, наконец, в одной нашли.
Сидит Юра в синем халате – дэгэле, с длинным, расширяющемся книзу подолом, поверх халата пояс, на голове бурятская шапочка конической формы, мехом отороченная, – хасабшатай малгай.
Сидит довольный и за обе щёки уплетает позы, это что-то типа наших больших пельменей: фарш из баранины, смешанный с внутренним жиром и всё это в тесте. Рядом пиала стоит – чай с молоком, солью и маслом. Щёчки толстые, глазки жмурит – настоящий бурятский малыш…
– Как же ты не плакал?
– Я знал, что вы меня найдёте!
Вот так они и жили – мотались всей семьёй по гарнизонам. Когда дедушку демобилизовали – осели в Чите. Навалились болезни. Шесть лет бабушка ухаживала за парализованным дедом.
У самой началась астма, дали инвалидность, чудовищные дозы гормонов. От гормонов – трофические язвы на ногах, сосуды сужены, кровоток нарушен. Поражения тканей такие страшные, что пальчики на ногах самоампутировались – зрелище не для слабонервных…
Никогда не жаловалась, терпела боли мужественно – стойкий оловянный солдатик. И вот сейчас – началась гангрена, сделали операцию, ампутировали ногу до колена. Как-то перенесёт бабуля эту операцию в её восемьдесят два? Хирург беспокоился: выдержит ли сердце, не подведёт ли в послеоперационный период?
– Городская клиническая больница! Следующая – конечная!
Женя вылетела из автобуса, взлетела на третий этаж – хирургическое отделение, палата номер три.
– Баба, как ты, как чувствуешь себя?
– Иди сюда… Сядь поближе… Ещё ближе… Знаешь, доча, сегодня кто-то сидел рядом со мной на кровати.
– Врач? Медсестра? Ты спала, баба?
– Нет! Это был не человек. Может, ангел? Кто-то очень-очень добрый… Я ясно чувствовала и даже видела, как бы боковым зрением, – сидит кто-то рядом со мной на кровати и печалится обо мне, плачет обо мне.
– Бабуля, ты у нас такая материалистка – и вдруг ангел?!
– Он печалился обо мне…
Женя вышла из палаты растерянная. Что делать? Кажется, её бабушка перестала быть махровой материалисткой. Ей стал открываться духовный мир? Женя думала весь вечер, и, засыпая, решила: утром она привезёт к бабушке священника. Может, пришло время, и бабуля не откажется исповедаться, покаяться. Может, она даже не откажется причаститься?
Как там сказал известный персонаж: «Да, человек смертен, но это было бы ещё полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус!»
Слава Богу, у бабушки есть время…
Женя верила в Бога, но, как это принято говорить, в душе. Она не ходила в церковь – её не учили этому ни бабушка, ни мама. Иногда размышляла: ведь если начать жить церковной жизнью, наверное, нужно быть готовой не грешить?
Жить, так сказать, набело? А получались черновики одни… То одну страницу хотелось переписать, то другую вырвать из памяти… Вся жизнь – сплошной черновик… Может, она чего-то не понимает? Или понимает неправильно? Эх, прожить бы жизнь набело – так, чтобы не ошибаться!
Ладно, она начнёт с бабушки – привезёт к ней священника.
Женя включила чайник, сделала аппетитный бутерброд, но позавтракать не успела – зазвонил телефон. Звонил хирург, Иван Тимофеевич, лечащий врач бабули.
– Евгения Александровна? Простите за ранний звонок и примите наши соболезнования. Ваша бабушка, Наталья Изотовна, скончалась в шесть часов утра.
Двери открылись.
– Девушка, вы что – на свидание опаздываете? – улыбнулся парень у выхода.
И она зачем-то виновато объяснила:
– Мне в больницу. К бабушке. Срочно!
Парень перестал улыбаться, сочувственно кивнул головой, а она уже забыла о нём, села на свободное место к окну – ехать нужно было далеко, через полгорода.
Да, бабушка позвонила и сказала: «Пожалуйста, приезжай побыстрее…» И её голос, всегда такой уверенный, такой командирский, звучал совсем иначе – как голос маленькой девочки, испуганной маленькой девочки.
Только вчера Женя сидела в просторной и светлой палате, выкладывала на новёхонькую красивую тумбочку сок, фрукты, куриные котлетки, – всё, что обычно носят в больницу. Бабушка морщилась: внучка никогда не умела готовить так, как она сама. Такие ароматные пироги, наваристый борщ, сочное жаркое, нежные, во рту тающие котлеты, как у Натальи Изотовны, – пальчики оближешь, – вполне могли бы украсить стол самого изысканного гурмана.
Женя как-то сказала про бабушкину кухню словами из книги: «Баба, ты готовишь котлеты с таким искусством, как будто им предстоит долгая и счастливая жизнь!» И все согласились – сущая правда!
Всё, что ни делала бабушка, было самым лучшим! Она сама – всегда самая красивая, самая видная, умеющая из ничего сотворить королевский наряд. Невысокая ростом, пухленькая, русоволосая, боевая, быстрая – первая на работе и запевала за столом. Бригадир, чья фотография не сходила с доски почёта.
Умела вести хозяйство, экономить, у неё всегда и на всё хватало денег. Умела белить и шпаклевать, красить, вбивать гвозди, вкручивать лампочки, чинить и ремонтировать. В квартире всегда идеальная чистота. На стирку уходил весь день: всё кипятилось, отбеливалось, крахмалилось, подсинивалось, гладилось ещё влажным. Да, стирка была кошмаром из Жениного детства – она не могла выдержать ни темпа, ни нагрузки бабули.
При этом бабушка – совсем не зануда! Прочитала огромное количество книг, собрала чудесную библиотеку: классики, энциклопедии, современная литература. На всё имела свой взгляд, своё мнение, отличалась редкой рассудительностью, ясной логикой, сильным и критическим умом.
Умела анализировать происходящее, разбиралась в политике, могла при случае дать умный и трезвый комментарий, так что не знающий её биографию человек в жизни не догадался бы про образование длиной ровно в три класса.
Сила характера бабушки чувствовалась всеми окружающими, её уважали, слушались, спрашивали совета. Случись Жене давать характеристику собственной бабушке, она, пожалуй, назвала бы два качества: жизнелюбие и энергия. Да, пожалуй, так…
Даже в восемьдесят два года бабуля сохранила эти качества. Женя как-то сказала:
– Баба, мне бы дожить до твоих лет и иметь такую энергию и жизнелюбие, как у тебя!
На что бабушка не замедлила с ответом, припечатала с улыбкой:
– Доча, да тебе бы в твои двадцать иметь такую энергию, как у меня!
Дед не употреблял слова «энергия и жизнелюбие», он часто говорил о жене просто: «Хваткая у меня Наташа, эх, и хваткая! Хватучая!» Так и повелось в родне: хваткая да хваткая. Вроде ласкового прозвища.
Бабуля и вчера, после тяжёлой операции, а ей ампутировали ногу, держалась бодро, шутила, бросалась косточками от вишни, беззлобно ругала врача, что ногу высоко отрезал.
Вот такая у неё бабушка! А теперь она позвонила и испуганным голосом маленькой девочки просила срочно приехать. Женя нетерпеливо заёрзала на кожаном сиденье: как далеко ещё ехать! Что же случилось с бабой?
Родилась её бабушка в Забайкальской деревне Черемхово Читинской области. Двадцатые годы (старинное китайское пожелание врагу – чтоб тебе жить в эпоху перемен!) – страшные годы… Раскулачили бабушкину зажиточную семью, многие родные сгинули в лихолетье.
Бабуля росла единственной девочкой в большой семье: шесть сыновей и девчонка-сорванец. Как жили в забайкальской деревне – понятно, наверное, всем: постельного белья – и того не было, спали на зимней одежде.
Маленькую Наташу учили шить бельё и печь хлеб, а она уверенно заявляла:
– А я буду в городе жить и торт есть!
Всё сбылось… И жила в городе, и торт ела…
А в детстве – нищета деревенская, а рядом богатый-богатый край… Контрастом: вода и камень, стихи и проза, лёд и пламень – не так различны меж собой…
Забайкалье – почти как Зазеркалье, для большинства россиян страна далёкая, неизведанная, почти сказочная… Горные хребты забайкальцы называют сопками, а межгорные долины – падями. Сопки укутаны сиреневым багульником, на склонах и вершинах – кедры и дикие розовые абрикосы. Тайга, на опушках которой растут особенные забайкальские берёзы с тёмной берестой.
Кто раз здесь побывал – не забудет никогда: ягодные пади и душистое разнотравье степей, чистые родники и горячие минеральные ключи.
Может, и характер бабушкин сложился таким же ярким, сильным, многоцветным, как Забайкальская природа?
Когда-то Женя любила красивые строки:
Забайкалье — это за Байкалом,
Это там, где сопки и тайга.
Это там, где снег по перевалам,
Где зимой беснуется пурга.
Здесь весна багулом красит сопки,
В синем небе дымкой облака,
А в тайге чуть видимые тропки
Приведут к хрустальным родникам.
До Байкала – проза, за Байкалом – поэзия, – Чеховские слова…
Антон Павлович, проезжая через Забайкалье, в путевых заметках писал: «В Забайкалье я находил всё, что хотел: и Кавказ, и долину Псла, и Звенигородский уезд, и Дон. Днем скачешь по Кавказу, ночью по Донской степи, а утром очнёшься от дремоты, глядь — уж Полтавская губерния — и так всю тысячу верст. Забайкалье великолепно. Это смесь Швейцарии, Дона и Финляндии. Вообще говоря, от Байкала начинается Сибирская поэзия, до Байкала же была проза».
Поэзия… Бабушка не была романтиком, она была махровым материалистом. Убеждённой коммунисткой… Светлое будущее наступит – мы его построим! Кто был ничем – тот станет всем! И никакой религии…
Никакой религии… Вспомнила!
Вчера в палате спросила:
– Баба, а ты крещёная?
– Конечно!
– А верующая?
– Так мы все неверующие… Коммунисты… Так и жизнь прожили…
– Баба, тебе нужно исповедаться и причаститься!
– Зачем?
– Чтобы в рай попасть!
– Да есть ли он этот рай вообще?!
– Есть, баба! Есть рай!
– Да… У нас с тобой прямо как в романе: «Иван, а бессмертие есть, ну, там какое-нибудь, ну хоть маленькое, малюсенькое? – Нет и бессмертия. – Никакого? – Никакого. – Алешка, есть бессмертие? – Есть. – А Бог и бессмертие? – И Бог и бессмертие. В Боге и бессмертие».
– Бабуль, ты меня поражаешь просто! Так вот запросто – наизусть! Это из «Идиота»?
– Доча, что ж ты «Братьев Карамазовых» от «Идиота» отличить не можешь?!
Бабушка замолчала. Молчала долго. А потом вдруг вздохнула тяжело и сказала с болью:
– Как это страшно! Как же страшно!
– Что страшно?
– Я жила без Бога – и если рай есть – то как же это страшно!
Потом зашёл врач, и Женя совсем забыла о разговоре. А сейчас вспомнила… Не с этим ли разговором связан неожиданный детский робкий голос бабули по телефону? Ведь она сказала: «Как же это страшно!»
Женя помнила все рассказы бабушки о её жизни – и страшного там ничего не было. Трудности были, а ещё много весёлых случаев, семейных баек, о которых вспоминали за праздничным столом.
В войну юная Наташа работала в Чите токарем на заводе, за станком. Точила снаряды. Ей, маленькой ростом, подставляли ящик, чтобы дотянулась.
После работы на танцах познакомилась с дедом, кадровым офицером восточного фронта. Когда решили пожениться, дед повёл её в отдел кадров: увольняться и ехать с ним в гарнизон в Бурятию. Купил будущей супруге конфеты «Дунькина радость». Остался ждать внизу, а Наташа поднялась к кадровикам писать заявление.
Ждёт-пождёт – нет Наташи. Поднялся сам по лестнице – невеста ест «Дунькину радость» и по перилам катается. Развлекается, в общем, по полной программе. Парк культуры и отдыха.
А когда привёз молодую жену в гарнизон, уходя на работу, попросил поджарить макароны из пайка. Наташа эти макароны видела первый раз в жизни, отварить не догадалась – так и положила весь пакет на сковородку.
Но училась хитростям ведения хозяйства быстро. Уехал муж в командировку из комнаты в бараке – страшной, облезлой, грязной. Приезжает назад – Наташа беременная, на оставленные гроши купила извёстку, глину, шпаклёвку, замазку, ситец. Ремонт сделала, занавески сшила – комнату не узнать: чистота и красота!
Часто вспоминала бабуля забавный случай, когда сыновья Саша и Юра, бойкие малыши, все в маму, пошли гулять – и на пекарню по соседству забрели. Там мальчишек приветили и угостили большой булкой хлеба. Идут они по гарнизону, важные такие, навстречу командир полка:
– Это что у вас такое?
Юра и Саша – не жадные, протянули булку командиру:
– На, кусай!
Весь гарнизон смеялся.
А немного позже весь гарнизон искал пропавшего Юру. А он маленький был толстенький, щёчки пухлые, похож на бурята. Его буряты и украли. Обыскали все юрты, наконец, в одной нашли.
Сидит Юра в синем халате – дэгэле, с длинным, расширяющемся книзу подолом, поверх халата пояс, на голове бурятская шапочка конической формы, мехом отороченная, – хасабшатай малгай.
Сидит довольный и за обе щёки уплетает позы, это что-то типа наших больших пельменей: фарш из баранины, смешанный с внутренним жиром и всё это в тесте. Рядом пиала стоит – чай с молоком, солью и маслом. Щёчки толстые, глазки жмурит – настоящий бурятский малыш…
– Как же ты не плакал?
– Я знал, что вы меня найдёте!
Вот так они и жили – мотались всей семьёй по гарнизонам. Когда дедушку демобилизовали – осели в Чите. Навалились болезни. Шесть лет бабушка ухаживала за парализованным дедом.
У самой началась астма, дали инвалидность, чудовищные дозы гормонов. От гормонов – трофические язвы на ногах, сосуды сужены, кровоток нарушен. Поражения тканей такие страшные, что пальчики на ногах самоампутировались – зрелище не для слабонервных…
Никогда не жаловалась, терпела боли мужественно – стойкий оловянный солдатик. И вот сейчас – началась гангрена, сделали операцию, ампутировали ногу до колена. Как-то перенесёт бабуля эту операцию в её восемьдесят два? Хирург беспокоился: выдержит ли сердце, не подведёт ли в послеоперационный период?
– Городская клиническая больница! Следующая – конечная!
Женя вылетела из автобуса, взлетела на третий этаж – хирургическое отделение, палата номер три.
– Баба, как ты, как чувствуешь себя?
– Иди сюда… Сядь поближе… Ещё ближе… Знаешь, доча, сегодня кто-то сидел рядом со мной на кровати.
– Врач? Медсестра? Ты спала, баба?
– Нет! Это был не человек. Может, ангел? Кто-то очень-очень добрый… Я ясно чувствовала и даже видела, как бы боковым зрением, – сидит кто-то рядом со мной на кровати и печалится обо мне, плачет обо мне.
– Бабуля, ты у нас такая материалистка – и вдруг ангел?!
– Он печалился обо мне…
Женя вышла из палаты растерянная. Что делать? Кажется, её бабушка перестала быть махровой материалисткой. Ей стал открываться духовный мир? Женя думала весь вечер, и, засыпая, решила: утром она привезёт к бабушке священника. Может, пришло время, и бабуля не откажется исповедаться, покаяться. Может, она даже не откажется причаститься?
Как там сказал известный персонаж: «Да, человек смертен, но это было бы ещё полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус!»
Слава Богу, у бабушки есть время…
Женя верила в Бога, но, как это принято говорить, в душе. Она не ходила в церковь – её не учили этому ни бабушка, ни мама. Иногда размышляла: ведь если начать жить церковной жизнью, наверное, нужно быть готовой не грешить?
Жить, так сказать, набело? А получались черновики одни… То одну страницу хотелось переписать, то другую вырвать из памяти… Вся жизнь – сплошной черновик… Может, она чего-то не понимает? Или понимает неправильно? Эх, прожить бы жизнь набело – так, чтобы не ошибаться!
Ладно, она начнёт с бабушки – привезёт к ней священника.
Женя включила чайник, сделала аппетитный бутерброд, но позавтракать не успела – зазвонил телефон. Звонил хирург, Иван Тимофеевич, лечащий врач бабули.
– Евгения Александровна? Простите за ранний звонок и примите наши соболезнования. Ваша бабушка, Наталья Изотовна, скончалась в шесть часов утра.