Лидия Сиделева
Вам нравится жить с неспокойной совестью? Да никому не нравится. Тем более сложно в таком неустойчивом состоянии заниматься устроительством собственной души. Действительно, когда на душе неспокойно, сложно отвлечься от этих мыслей, от внутренних диалогов. Ситуация как будто сама напоминает нам о том, что она ещё незавершена, что к ней надо вернуться и разрешить её.
Процесс взаимного прощения можно сравнить и с мозолью. Когда дальше соседнего колодца не ходишь, то оно и не болит особо. Но отправляясь в дальнее путешествие, на войну или в экспедицию, все раны лучше залечить, иначе заболят так, что всё на свете проклянёшь.
Великий пост — это тоже своеобразная экспедиция, потому каждому ступающему на этот путь даётся совет: разберитесь с теми нарывами, которые возникают между вами и вашими ближними, чтобы хотя бы эти места не болели. Во время путешествия нагрузка будет очень сильной, вы и так устанете, зачем же создавать себе дополнительные трудности?
Почему Церковь рекомендует перед всяким важным делом прежде примириться с ближними? Это что-то вроде техники безопасности, чтобы не перегореть и не носить на себе лишние тяготы. Сначала создать условия для духовной работы, разобравшись со «свербящими» и отвлекающими отношениями, а потом только приступить к внутреннему деланию.
И ведь самое неприятное — это не то, что даётся легко и просто. Это не зубы чистить в плане профилактики. Самое болезненное — это реальные нарывы вскрыть, реальные осколки из ран вынуть. Зашить и продезинфицировать.
Мы очень часто стали говорить о ситуациях, когда прощение просят у тех, с кем и конфликтов никаких нет. Размышляем о том, что не имеет смысла писать в соцсетях: «Простите меня, люди добрые, что не лайкал я ваших котегов, не комментил ваши вумные измышления, а рассылал, как последняя тварь, приглашения оценить вас в топфейсе или присоединиться к весёлому фермеру». А почему бы и не попросить? Пусть просят, если есть такое желание. Этим, пожалуй, никому и не навредишь. Разве что небольшой расфренд на себя навлечь можно.
Давайте лучше поговорим о ситуациях иных. Когда вроде бы и надо поговорить и прояснить отношения, а не получается. Страшно.
Мы могли навредить человеку не только материально, но и морально, и этот диалог о прощении может быть прерван или даже и не начат другой стороной, потому что ему, может, тоже об этом вспоминать неприятно. Одно дело, если мы взяли в долг и не вернули, а совсем другое, когда, допустим, назвали человека дураком при всей честной компании. А он обиделся.
И здесь во-первых надо понимать, в чём мы считаем себя виноватыми и за что хотим просить прощения. И говорить надо не об абстрактной ситуации вообще, а о том, что нас конкретно и заметно грызёт. Говорить не по бумажке, а своими словами.
Вина, надо сказать, сложное чувство. Мы чаще всего её или приуменьшаем, или преувеличиваем. И то, и то не очень полезно, так как уводит нас от реальности и может служить для оправдания собственных слабостей или манипулятивных наклонностей.
КАК ОТЛИЧИТЬ МНИМУЮ ВИНУ ОТ РЕАЛЬНОЙ ВИНЫ?
Вообще, умение адекватно оценивать себя и свои поступки — показатель духовной зрелости человека. Если брать на себя вину сверх меры, то и помереть недолго. Вспомните «Смерть чиновника» Чехова. Уж так себя винил Иван Дмитриевич Червяков, так извинялся… Но не будет над ним статский генерал Бризжалов разрешительную молитву читать — в этом больше отличие прощения от исповеди. Мало услышать «Бог простит», надо же ещё и самого себя перестать поедать.
Здесь можно перефразировать преподобного Исаака Сирина. Не только абстрактный грешник, а конкретный человек, упивающийся своей виной, «подобен собаке, которая лижет пилу и не замечает причиняемого себе вреда, пьянея от вкуса собственной крови». Такое злоупотребление собственной значимостью очень чревато нездоровыми последствиями. И даже если простят вас на том конце отношений, то сами-то с чем останетесь?
Есть такие матери, которые любят просить у своих детей прощения за то, что жизнь своим чадам испортили, есть супруги, которые извиняются за то, что партнёрам своим жизнь сломали. Так и хочется сказать в ответ: «Господа, будьте скромнее. От вас зависит далеко не все».
Так что одной из первых добродетелей, которая поможет в деле прощения, станет скромность. Только не в смысле «психически нездоровая бесхребетность и затюканность», а понимание того, что я тут не пуп земли, я участник процесса, от меня кое-что зависит, но не всё. Но многое зависит именно от меня.
Скромность даёт почувствовать собственный вес. Если я чувствую себя песчинкой и соринкой, то не вру ли я себе, не пытаюсь ли себя оправдать, а свой вклад в ситуацию свести к минимуму? Если я чувствую себя слоном в посудной лавке, которому не пошевелиться, чтобы что-нибудь не сломать, не пытаюсь ли я льстить собственной значимости? Ведь и то и другое в конечном итоге является манипуляцией.
Допустим, я так хочу получить это заветное прощение, что начну унижаться. Но разрешу ли я эту ситуацию в итоге, если буду разговаривать снизу вверх и надавливать на самолюбие оппонента? А если я начну возвышаться над ним и принижать, вырывая это прощение, то не пытаюсь ли я на него давить? Скромность — это то качество, которое помогает общаться с человеком на равных, видя в нём такого же человека, как и я сам, столь же ценного и столь же значимого, но отличного от меня.
Очень важно в деле прощения помнить о том, что наша цель — не выклянчить прощение, а донести до нашего ближнего своё желание разрешить ситуацию. Мы переступаем через чувство собственного комфорта, но не собственного достоинства. Да, не надо забывать о том, что даже в ситуации, когда мы просим прощение, надо оставаться достойным. Кого? Того, по Чьему образу и подобию мы сделаны.
Озвучивая человеку, которому мы причинили вред, свою добрую волю относительно желания разрешить ситуацию для обоюдной пользы, мы говорим только о том, что от нас зависит: о собственных чувствах.
Вот сравните две эти фразы:
— Прости меня, пожалуйста, за то, что я наступил тебе на ногу.
— Мне очень жаль, что я наступил тебе на ногу.
В первом случае мы, можно сказать, передаём инициативу в руки собеседника. Это он будет решать, прощать ему или нет, это от него зависит исход событий. И здесь мы как будто снимаем с себя все полномочия, а другого, наоборот, наделяем правом вершить суд. Это, конечно, в чём-то легко, ведь снимает с нас ответственность за всё происходящее. И нагружаем в ответ человека, он должен сделать какую-то нравственную оценку происходящего, простить или не простить. Мало того, что ногу ему оттоптали, так теперь ему надо или забыть о своей ещё болящей ноге и проявлять снисходительность или показать себя нехорошим человеком, не прощая. А нога-то болит! А туфли-то надо опять начищать!
Фразу «мне очень жаль» выносить сложнее, потому что здесь мы высказываем свои мысли и чувства. Если нам правда жаль, то человек, которому мы в данном случае наступили на ногу, видит наше сожаление. Мы дали понять, что заметили свою оплошность, не скрыли её, что мы берём на себя ответственность за то, что были так неуклюжи или неаккуратны. Мы признаём факт, но не требуем от человека разрешения собственной вины. Не перекладываем на него ответственность за нашу спокойную совесть, а оставляем себе право отвечать за себя и свои поступки.
Можно сказать, что в этом нам помогает смирение. У нас его часто путают со слабостью, но в смирении как раз сила, огромная силища, способная при надобности и горы двигать. Смирение — это умение признать за собой факт собственной неидеальности как часть нашей сущности, и в этом нет никакого надрыва. Это не радостно и не грустно, не хорошо и не плохо, мы такими уже родились. Мы бываем неуклюжими, слабыми, трусливыми. Мы можем сделать дурные поступки и не признаться в них, как отрёкся апостол Пётр от Христа (причём не единожды, трижды!), но потом нашёл в себе силы в этом раскаяться. Он уже не может отменить факт этого малодушия, но он может признаться в том, что совершил поступок, противный его совести.
Нигде в Евангелии не говорится, что Пётр потом вёл себя подобно экзекутору Червякову, извинялся и требовал подтверждения прощения. Он с этим своим разбирался сам, вспоминая об этом каждое утро. Этого петуха можно сравнить с голосом совести, которая напоминает, но не растаптывает, не унижает, но и не делает нашу жизнь после проступка такой же комфортной, как до неё. А мы учимся в буквальном смысле выносить ситуацию, не выливая её на других и не ожидая магического акта, после которого всё вернётся как было, разбитая ваза вдруг склеится, а друг наш забудет, что мы при нём проявили себя с не самой лучшей стороны.
Собственно, тот же отрывок евангельского текста показывает нам, как надобно относиться к людям, которые перед нами провинились. Не тыкать их носом в их проступок, не закапывать их в вине, не стыдить. Не об ущербе говорить, а о разрешении: «Говорит ему в третий раз: Симон Ионин! любишь ли ты Меня? Петр опечалился, что в третий раз спросил его: любишь ли Меня? и сказал Ему: Господи! Ты все знаешь; Ты знаешь, что я люблю Тебя. Иисус говорит ему: паси овец Моих» (Ин: 21.17).
Процесс взаимного прощения можно сравнить и с мозолью. Когда дальше соседнего колодца не ходишь, то оно и не болит особо. Но отправляясь в дальнее путешествие, на войну или в экспедицию, все раны лучше залечить, иначе заболят так, что всё на свете проклянёшь.
Великий пост — это тоже своеобразная экспедиция, потому каждому ступающему на этот путь даётся совет: разберитесь с теми нарывами, которые возникают между вами и вашими ближними, чтобы хотя бы эти места не болели. Во время путешествия нагрузка будет очень сильной, вы и так устанете, зачем же создавать себе дополнительные трудности?
Почему Церковь рекомендует перед всяким важным делом прежде примириться с ближними? Это что-то вроде техники безопасности, чтобы не перегореть и не носить на себе лишние тяготы. Сначала создать условия для духовной работы, разобравшись со «свербящими» и отвлекающими отношениями, а потом только приступить к внутреннему деланию.
И ведь самое неприятное — это не то, что даётся легко и просто. Это не зубы чистить в плане профилактики. Самое болезненное — это реальные нарывы вскрыть, реальные осколки из ран вынуть. Зашить и продезинфицировать.
Мы очень часто стали говорить о ситуациях, когда прощение просят у тех, с кем и конфликтов никаких нет. Размышляем о том, что не имеет смысла писать в соцсетях: «Простите меня, люди добрые, что не лайкал я ваших котегов, не комментил ваши вумные измышления, а рассылал, как последняя тварь, приглашения оценить вас в топфейсе или присоединиться к весёлому фермеру». А почему бы и не попросить? Пусть просят, если есть такое желание. Этим, пожалуй, никому и не навредишь. Разве что небольшой расфренд на себя навлечь можно.
Давайте лучше поговорим о ситуациях иных. Когда вроде бы и надо поговорить и прояснить отношения, а не получается. Страшно.
Мы могли навредить человеку не только материально, но и морально, и этот диалог о прощении может быть прерван или даже и не начат другой стороной, потому что ему, может, тоже об этом вспоминать неприятно. Одно дело, если мы взяли в долг и не вернули, а совсем другое, когда, допустим, назвали человека дураком при всей честной компании. А он обиделся.
И здесь во-первых надо понимать, в чём мы считаем себя виноватыми и за что хотим просить прощения. И говорить надо не об абстрактной ситуации вообще, а о том, что нас конкретно и заметно грызёт. Говорить не по бумажке, а своими словами.
Вина, надо сказать, сложное чувство. Мы чаще всего её или приуменьшаем, или преувеличиваем. И то, и то не очень полезно, так как уводит нас от реальности и может служить для оправдания собственных слабостей или манипулятивных наклонностей.
КАК ОТЛИЧИТЬ МНИМУЮ ВИНУ ОТ РЕАЛЬНОЙ ВИНЫ?
Вообще, умение адекватно оценивать себя и свои поступки — показатель духовной зрелости человека. Если брать на себя вину сверх меры, то и помереть недолго. Вспомните «Смерть чиновника» Чехова. Уж так себя винил Иван Дмитриевич Червяков, так извинялся… Но не будет над ним статский генерал Бризжалов разрешительную молитву читать — в этом больше отличие прощения от исповеди. Мало услышать «Бог простит», надо же ещё и самого себя перестать поедать.
Здесь можно перефразировать преподобного Исаака Сирина. Не только абстрактный грешник, а конкретный человек, упивающийся своей виной, «подобен собаке, которая лижет пилу и не замечает причиняемого себе вреда, пьянея от вкуса собственной крови». Такое злоупотребление собственной значимостью очень чревато нездоровыми последствиями. И даже если простят вас на том конце отношений, то сами-то с чем останетесь?
Есть такие матери, которые любят просить у своих детей прощения за то, что жизнь своим чадам испортили, есть супруги, которые извиняются за то, что партнёрам своим жизнь сломали. Так и хочется сказать в ответ: «Господа, будьте скромнее. От вас зависит далеко не все».
Так что одной из первых добродетелей, которая поможет в деле прощения, станет скромность. Только не в смысле «психически нездоровая бесхребетность и затюканность», а понимание того, что я тут не пуп земли, я участник процесса, от меня кое-что зависит, но не всё. Но многое зависит именно от меня.
Скромность даёт почувствовать собственный вес. Если я чувствую себя песчинкой и соринкой, то не вру ли я себе, не пытаюсь ли себя оправдать, а свой вклад в ситуацию свести к минимуму? Если я чувствую себя слоном в посудной лавке, которому не пошевелиться, чтобы что-нибудь не сломать, не пытаюсь ли я льстить собственной значимости? Ведь и то и другое в конечном итоге является манипуляцией.
Допустим, я так хочу получить это заветное прощение, что начну унижаться. Но разрешу ли я эту ситуацию в итоге, если буду разговаривать снизу вверх и надавливать на самолюбие оппонента? А если я начну возвышаться над ним и принижать, вырывая это прощение, то не пытаюсь ли я на него давить? Скромность — это то качество, которое помогает общаться с человеком на равных, видя в нём такого же человека, как и я сам, столь же ценного и столь же значимого, но отличного от меня.
Очень важно в деле прощения помнить о том, что наша цель — не выклянчить прощение, а донести до нашего ближнего своё желание разрешить ситуацию. Мы переступаем через чувство собственного комфорта, но не собственного достоинства. Да, не надо забывать о том, что даже в ситуации, когда мы просим прощение, надо оставаться достойным. Кого? Того, по Чьему образу и подобию мы сделаны.
Озвучивая человеку, которому мы причинили вред, свою добрую волю относительно желания разрешить ситуацию для обоюдной пользы, мы говорим только о том, что от нас зависит: о собственных чувствах.
Вот сравните две эти фразы:
— Прости меня, пожалуйста, за то, что я наступил тебе на ногу.
— Мне очень жаль, что я наступил тебе на ногу.
В первом случае мы, можно сказать, передаём инициативу в руки собеседника. Это он будет решать, прощать ему или нет, это от него зависит исход событий. И здесь мы как будто снимаем с себя все полномочия, а другого, наоборот, наделяем правом вершить суд. Это, конечно, в чём-то легко, ведь снимает с нас ответственность за всё происходящее. И нагружаем в ответ человека, он должен сделать какую-то нравственную оценку происходящего, простить или не простить. Мало того, что ногу ему оттоптали, так теперь ему надо или забыть о своей ещё болящей ноге и проявлять снисходительность или показать себя нехорошим человеком, не прощая. А нога-то болит! А туфли-то надо опять начищать!
Фразу «мне очень жаль» выносить сложнее, потому что здесь мы высказываем свои мысли и чувства. Если нам правда жаль, то человек, которому мы в данном случае наступили на ногу, видит наше сожаление. Мы дали понять, что заметили свою оплошность, не скрыли её, что мы берём на себя ответственность за то, что были так неуклюжи или неаккуратны. Мы признаём факт, но не требуем от человека разрешения собственной вины. Не перекладываем на него ответственность за нашу спокойную совесть, а оставляем себе право отвечать за себя и свои поступки.
Можно сказать, что в этом нам помогает смирение. У нас его часто путают со слабостью, но в смирении как раз сила, огромная силища, способная при надобности и горы двигать. Смирение — это умение признать за собой факт собственной неидеальности как часть нашей сущности, и в этом нет никакого надрыва. Это не радостно и не грустно, не хорошо и не плохо, мы такими уже родились. Мы бываем неуклюжими, слабыми, трусливыми. Мы можем сделать дурные поступки и не признаться в них, как отрёкся апостол Пётр от Христа (причём не единожды, трижды!), но потом нашёл в себе силы в этом раскаяться. Он уже не может отменить факт этого малодушия, но он может признаться в том, что совершил поступок, противный его совести.
Нигде в Евангелии не говорится, что Пётр потом вёл себя подобно экзекутору Червякову, извинялся и требовал подтверждения прощения. Он с этим своим разбирался сам, вспоминая об этом каждое утро. Этого петуха можно сравнить с голосом совести, которая напоминает, но не растаптывает, не унижает, но и не делает нашу жизнь после проступка такой же комфортной, как до неё. А мы учимся в буквальном смысле выносить ситуацию, не выливая её на других и не ожидая магического акта, после которого всё вернётся как было, разбитая ваза вдруг склеится, а друг наш забудет, что мы при нём проявили себя с не самой лучшей стороны.
Собственно, тот же отрывок евангельского текста показывает нам, как надобно относиться к людям, которые перед нами провинились. Не тыкать их носом в их проступок, не закапывать их в вине, не стыдить. Не об ущербе говорить, а о разрешении: «Говорит ему в третий раз: Симон Ионин! любишь ли ты Меня? Петр опечалился, что в третий раз спросил его: любишь ли Меня? и сказал Ему: Господи! Ты все знаешь; Ты знаешь, что я люблю Тебя. Иисус говорит ему: паси овец Моих» (Ин: 21.17).