Инна Сапега
Соньку к нам в монастырь прислали на исправление как в лечебницу души.
Ей было двадцать лет. Взращенная в богатой семье, она подростком подцепила болезнь ничего-неделанья. Болезнь прогрессировала и стала патологической. Соньку лечили антидепрессантами, верховой ездой, клали в дорогостоящие больницы. Все бесполезно. Девочка деградировала — ничего её не интересовало и ничего она не хотела. Тогда-то её мать и написала письмо нашей Матушке с просьбой принять дочь на время пожить в наш закрытый сельский монастырь. А вдруг, свежий воздух, молитва, труд и дисциплина помогут Соне?
— Ну что, примем? — спросила Матушка сестер после утренних молитв.
Все закивали головами. Конечно, Матушка дело-то какое благое! Благословите.
— Ну что же — вам с нею жить. — согласилась Матушка. — Сделаем все, что в наших силах — остальное Бог.
Сонин приезд мы ждали с любопытством и нетерпением. Мы будем спасать человека! Душу невинной девушки отвоевывать у злого мира с его страстями. Великая цель скрашивала наши будничные дни, и мы каждая, в тайне жалели девушку и мечтали, что воскресим её душу и она станет истинной христианкой, а может, и останется нашей сестрой.
Сонька приехала в обтягивающих джинсах, с ярко накрашенными глазами, и жвачкой во рту. С собой у неё было три сумки модных одежд и одна — со сладостями.
Все сумки сразу были изъяты, Соньку умыли, и переодели. И на ужине с нами уже сидела скромная девушка в синем платке.
— Ну как, София, нравится у нас? — спросила за столом Матушка.
— Ничё так… а всегда надо в платке ходить?
— Да.
— ууу, — та скривила лицо — и в юбке?
Матушка кивнула.
— Блии-н
— Так нельзя говорить в монастыре
— вот блин!
— София! — повысила голос игуменья.
— Ой, простите.
Спасать Соньку мы принялись с радостью и без промедления.
Каждое утро Соню будили в девять, умывали её холодной водой, поили чаем и отправляли на послушание — обычно в помощь какой-нибудь сестре — убирать корпус или мыть посуду, а может чистить овощи к трапезе. В половина первого у нас был общий обед. Затем дневной сон и снова послушания до ужина. Отбой в десять.
Сонька плохо вписывалась в монастырский распорядок, на молитвах спала, на послушаниях бездельничала. Работать она не любила и не умела. Мыть посуду отказывалась — «чтобы ногти не поломать», подметать пол было «очень пыльно», поливать цветы «в лом», Сонька все делала с жалобами и спустя рукава. Однако, мы не отчаивались, и вновь-и-вновь объясняли, заставляли, доделывали. А в промежутках пытались её растормошить, ведя философские беседы.
— Соня, твое имя значит София — мудрая, знаешь?
— ну и чё.
— Как что? Ведь интересно. Может, тебе книжку дать почитать про твою святую?
— ой-неее
— а что?
— да, на фиг?
Словарный запас у Сони был маленький, и в словах она не церемонилась. Мы краснея слушали её, поправляли. Нам казалось — монастырская жизнь Соне на пользу — вот взгляд вроде прояснел, щеки разрумянились, улыбаться стала. Оправится!
Прошла неделя. Однажды после дневного сна, в комнате Сони не оказалось. Мы нашли её в саду. Она курила.
— Сонька, ты куришь?
— А что?
— Да, ведь сигарета — это орудие беса. Ты своим курением бесу служишь.
— о-о-о — она скривила нос.
Сигареты мы у неё, конечно, отняли. И Сонька вошла в ступор. Два дня с нами не разговаривала. И отказывалась работать на послушаниях. Даже не приходила на обед. На третий день проголодалась, и заговорила снова. Но курить она не бросила — воровала бычки у сторожа Мишки или тайком просила сигаретку у прихожан в воскресные службы.
Наши руки стали опускаться — мы поняли, что своими силами ничего сделать не можем — оставалось одно — Божья помощь. Мы стали читать за Соню акафисты, класть поклоны, по утрам кропили нашу подругу святой водой, а самое главное — мы решили, что Соне необходимо исповедоваться и причаститься. Три дня мы готовили Соне все постное, вместе с ней вычитали каноны и молитвы ко Причащению, отвели Соню на исповедь. В сам день причастия умыли её, причесали, одели во все чистое и праздничное. Соню внимание радовало, она на все соглашалась и как нам казалось была особенно молитвенно настроена — такой тихая она пришла в храм.
После Херувимской мать Харитина встретила Соню в приделе.
— Какая ты красивая сегодня, Соня!- сказала инокиня.
Девушка улыбнулась во весь рот.
Инокиня в ужасе притянула девушку к себе: -Соня, дыхни.что это?
— что?
— от тебя табаком пахнет!
— ну и что?
— да ты же причащаться собралась, мы же молитвы читали, постились с тобой….
— о-о-о-о-о
— Сонька, ты же исповедовалась…
— да на хрен мне это надо. Я курить хочу. Курить!
После этого случая наша тактика Сониного спасения изменилась — теперь мы делали замечания. Увещевали. Журили. Читали нотации, следили и жаловались на Соньку друг другу и Матушке. Мы были беспощадны. Сонька терпела. Но не исправлялась.
— Сонька, что ты сейчас хочешь? — спросила её как то, чтобы не молчать, а с пользой провести время послушания. Мы вместе мыли посуду.
— спать!
— а еще?
— курить?
— а мечта-то у тебя есть? — не унималась я.
— чтоб меня все оставили в покое — сказала она резко.
— Соня, ты что? — испугалась я её тону и выключила воду в кране.
— Меня надолго мать сюда упекла?
— Упекла? — удивилась я.
— Тут исправительная колония какая-то. Уж лучше в больницу — там и курить можно, и мясо жрут. А тут — ничего нельзя и даже телека нет. Ужас. А еще — поучают, поучают…
— Соня, ну ты что? Мы же тебе добра желаем….
— Добра? Зачем? Нужно мне ваше добро это?
— ты в миру погибнешь…
— ну и погибну. Тебе-то что? -и тут Сонька взорвалась. — Что вам всем от меня надо? Думаете вы хорошие такие, а я одна — плохая. Спасти меня хотите. Тьфу. — Сонька плюнула зло — Надоело. Мне все надоело!
Она развязала свой фартук, бросила его на пол и ушла.
На ужин Соня не появилась и Матушка решила, что Соню лучше отправить домой. Мы молча согласились.
В субботу вечером за Соней приехала мать. Сонька, снова накрашенная, в джинсах, с жвачкой во рту (откуда она их брала?) спускалась по лестнице. Я семенила за ней, мне отчего-то было жаль её.
— Сонь, прости… — шепнула я.
— да, ты чё. Все клёво — я уезжаю.
— ты хоть вспоминай нас.
— шутишь?
Больше мы о Соне никогда ничего не слышали.
В начале мы часто находили её вещи и всегда радостно делись находкой друг с другом: «Вон, Сонька-растеряха, оставила», и отчего-то прятали глаза и больше ничего не говорили. Затем мы невольно заскучали по Соне. Нам не хватало её нытья, её словечек, её искренности. Без Сони вдруг стало пусто. И мы сами удивлялись этой пустоте и объясняли её тем, что нам было жаль, что Соня не исправилась и все наши силы ушли в пустую. Главную же причину мы от себя гнали. Ведь кто же захочет признать, что когда Соня была с нами, мы были заняты её спасением и исправлением её таких вопиющих недостатков, когда же она уехала, мы увидели эти недостатки в самих себе?
Эх, Сонька, Сонька, где же ты? С тобою было гораздо проще…
Ей было двадцать лет. Взращенная в богатой семье, она подростком подцепила болезнь ничего-неделанья. Болезнь прогрессировала и стала патологической. Соньку лечили антидепрессантами, верховой ездой, клали в дорогостоящие больницы. Все бесполезно. Девочка деградировала — ничего её не интересовало и ничего она не хотела. Тогда-то её мать и написала письмо нашей Матушке с просьбой принять дочь на время пожить в наш закрытый сельский монастырь. А вдруг, свежий воздух, молитва, труд и дисциплина помогут Соне?
— Ну что, примем? — спросила Матушка сестер после утренних молитв.
Все закивали головами. Конечно, Матушка дело-то какое благое! Благословите.
— Ну что же — вам с нею жить. — согласилась Матушка. — Сделаем все, что в наших силах — остальное Бог.
Сонин приезд мы ждали с любопытством и нетерпением. Мы будем спасать человека! Душу невинной девушки отвоевывать у злого мира с его страстями. Великая цель скрашивала наши будничные дни, и мы каждая, в тайне жалели девушку и мечтали, что воскресим её душу и она станет истинной христианкой, а может, и останется нашей сестрой.
Сонька приехала в обтягивающих джинсах, с ярко накрашенными глазами, и жвачкой во рту. С собой у неё было три сумки модных одежд и одна — со сладостями.
Все сумки сразу были изъяты, Соньку умыли, и переодели. И на ужине с нами уже сидела скромная девушка в синем платке.
— Ну как, София, нравится у нас? — спросила за столом Матушка.
— Ничё так… а всегда надо в платке ходить?
— Да.
— ууу, — та скривила лицо — и в юбке?
Матушка кивнула.
— Блии-н
— Так нельзя говорить в монастыре
— вот блин!
— София! — повысила голос игуменья.
— Ой, простите.
Спасать Соньку мы принялись с радостью и без промедления.
Каждое утро Соню будили в девять, умывали её холодной водой, поили чаем и отправляли на послушание — обычно в помощь какой-нибудь сестре — убирать корпус или мыть посуду, а может чистить овощи к трапезе. В половина первого у нас был общий обед. Затем дневной сон и снова послушания до ужина. Отбой в десять.
Сонька плохо вписывалась в монастырский распорядок, на молитвах спала, на послушаниях бездельничала. Работать она не любила и не умела. Мыть посуду отказывалась — «чтобы ногти не поломать», подметать пол было «очень пыльно», поливать цветы «в лом», Сонька все делала с жалобами и спустя рукава. Однако, мы не отчаивались, и вновь-и-вновь объясняли, заставляли, доделывали. А в промежутках пытались её растормошить, ведя философские беседы.
— Соня, твое имя значит София — мудрая, знаешь?
— ну и чё.
— Как что? Ведь интересно. Может, тебе книжку дать почитать про твою святую?
— ой-неее
— а что?
— да, на фиг?
Словарный запас у Сони был маленький, и в словах она не церемонилась. Мы краснея слушали её, поправляли. Нам казалось — монастырская жизнь Соне на пользу — вот взгляд вроде прояснел, щеки разрумянились, улыбаться стала. Оправится!
Прошла неделя. Однажды после дневного сна, в комнате Сони не оказалось. Мы нашли её в саду. Она курила.
— Сонька, ты куришь?
— А что?
— Да, ведь сигарета — это орудие беса. Ты своим курением бесу служишь.
— о-о-о — она скривила нос.
Сигареты мы у неё, конечно, отняли. И Сонька вошла в ступор. Два дня с нами не разговаривала. И отказывалась работать на послушаниях. Даже не приходила на обед. На третий день проголодалась, и заговорила снова. Но курить она не бросила — воровала бычки у сторожа Мишки или тайком просила сигаретку у прихожан в воскресные службы.
Наши руки стали опускаться — мы поняли, что своими силами ничего сделать не можем — оставалось одно — Божья помощь. Мы стали читать за Соню акафисты, класть поклоны, по утрам кропили нашу подругу святой водой, а самое главное — мы решили, что Соне необходимо исповедоваться и причаститься. Три дня мы готовили Соне все постное, вместе с ней вычитали каноны и молитвы ко Причащению, отвели Соню на исповедь. В сам день причастия умыли её, причесали, одели во все чистое и праздничное. Соню внимание радовало, она на все соглашалась и как нам казалось была особенно молитвенно настроена — такой тихая она пришла в храм.
После Херувимской мать Харитина встретила Соню в приделе.
— Какая ты красивая сегодня, Соня!- сказала инокиня.
Девушка улыбнулась во весь рот.
Инокиня в ужасе притянула девушку к себе: -Соня, дыхни.что это?
— что?
— от тебя табаком пахнет!
— ну и что?
— да ты же причащаться собралась, мы же молитвы читали, постились с тобой….
— о-о-о-о-о
— Сонька, ты же исповедовалась…
— да на хрен мне это надо. Я курить хочу. Курить!
После этого случая наша тактика Сониного спасения изменилась — теперь мы делали замечания. Увещевали. Журили. Читали нотации, следили и жаловались на Соньку друг другу и Матушке. Мы были беспощадны. Сонька терпела. Но не исправлялась.
— Сонька, что ты сейчас хочешь? — спросила её как то, чтобы не молчать, а с пользой провести время послушания. Мы вместе мыли посуду.
— спать!
— а еще?
— курить?
— а мечта-то у тебя есть? — не унималась я.
— чтоб меня все оставили в покое — сказала она резко.
— Соня, ты что? — испугалась я её тону и выключила воду в кране.
— Меня надолго мать сюда упекла?
— Упекла? — удивилась я.
— Тут исправительная колония какая-то. Уж лучше в больницу — там и курить можно, и мясо жрут. А тут — ничего нельзя и даже телека нет. Ужас. А еще — поучают, поучают…
— Соня, ну ты что? Мы же тебе добра желаем….
— Добра? Зачем? Нужно мне ваше добро это?
— ты в миру погибнешь…
— ну и погибну. Тебе-то что? -и тут Сонька взорвалась. — Что вам всем от меня надо? Думаете вы хорошие такие, а я одна — плохая. Спасти меня хотите. Тьфу. — Сонька плюнула зло — Надоело. Мне все надоело!
Она развязала свой фартук, бросила его на пол и ушла.
На ужин Соня не появилась и Матушка решила, что Соню лучше отправить домой. Мы молча согласились.
В субботу вечером за Соней приехала мать. Сонька, снова накрашенная, в джинсах, с жвачкой во рту (откуда она их брала?) спускалась по лестнице. Я семенила за ней, мне отчего-то было жаль её.
— Сонь, прости… — шепнула я.
— да, ты чё. Все клёво — я уезжаю.
— ты хоть вспоминай нас.
— шутишь?
Больше мы о Соне никогда ничего не слышали.
В начале мы часто находили её вещи и всегда радостно делись находкой друг с другом: «Вон, Сонька-растеряха, оставила», и отчего-то прятали глаза и больше ничего не говорили. Затем мы невольно заскучали по Соне. Нам не хватало её нытья, её словечек, её искренности. Без Сони вдруг стало пусто. И мы сами удивлялись этой пустоте и объясняли её тем, что нам было жаль, что Соня не исправилась и все наши силы ушли в пустую. Главную же причину мы от себя гнали. Ведь кто же захочет признать, что когда Соня была с нами, мы были заняты её спасением и исправлением её таких вопиющих недостатков, когда же она уехала, мы увидели эти недостатки в самих себе?
Эх, Сонька, Сонька, где же ты? С тобою было гораздо проще…