Уже почти 12 веков в первую неделю (воскресенье) Великого поста православные христиане отмечают праздник, который носит название Торжество Православия. И мало кто замечает, что в этот день следовало бы отмечать праздник Преображения Господня, которое хотя и не по Писанию, но по свидетельству древнего предания, произошло за 40 дней до Распятия Господа.
Мы не знаем причин, почему праздник Преображения Господня был перенесён на август и приурочен к празднику Воздвижения Креста, в свою очередь приуроченного к дню Великого освящения храма Гроба Господня и Воскресения Христова в Иерусалиме (Словущему Воскресению).
Возможно, это соответствовало дате Великого Освящения первого храма в честь Преображения Господня на горе Фавор, что произошло по инициативе Благоверной царицы Равноапостольной Елены, при которой был обретен Животворящий Крест и начато строительство Великого Иерусалимского храма.
Считается, что даты двунадесятых богородичных праздников также были установлены в память дней освящения первых храмов, посвященных празднуемым событиям.
Мы не знаем, насколько случайным было то, что первый праздник в честь восстановления иконопочитания был в 843 году назначен на 1-е воскресенье Великого Поста. И тем не менее нельзя не признать установление празднования Торжества Православия в день, исторически соответствующий событию Преображению Господня промыслительным.
Торжество Православия рассматривалось первоначально прежде всего, как победа над иконоборческой ересью. Но в этой ереси справедливо видели не просто отдельное лжеучение, но сплав всех ересей, ниспровежение всего Таинства нашего спасения, ради которого Христос явился в мир.
И ересь, возникшая отчасти по причине необыкновенно успешной экспансии категорически иконоборного ислама, и необходимости ее отражения, отчасти по причине действительных излишеств в иконопочитании, имевшей место у православных, доходивших до добавления красок с икон в евхаристическую Чашу.
Ересь, поддержанная государственной властью, желавшей "дешевой" Церкви, позволяющей обеспечить концентрацию людских и материальных ресурсов для отражения исламской экспансии была необыкновенно упорна. Казалось бы, 7 Вселенский Собор, высший орган Вселенского разума Церкви, осудивший и анафематствовавший иконоборческую ересь, должен был поставить в этом деле точку. Но нет, вскоре после него иконоборная ересь возродилась с новой силой при императоре Льве Армянине и его преемнике Феофиле. Вновь полилась кровь христианских мучеников, но, в отличие от древних гонений от язычников, в качестве мучителей выступали теперь те, которые тоже считали себя христианами. Христиане, которых было бы точнее назвать лжехристианами, в течение более чем столетия мучили и убивали христиан, своих собратьев по вере — такой страшный парадокс иконобоческой смуты 8-9 века. Эта смута показала, к какому страшному результату может привести вмешательство государства в церковную жизнь, попытки создать церковь, удовлетворяющую целям государственной власти.
Иконоборческая смута положила конец эпохе Вселенских соборов, оказавшихся малоэффективными орудиями в преодолении церковных нестроений. Ведь 7 Вселенскому Собору предшествовал даже более многочисленный Эфесский "разбойничий" собор 754 года, осудивший иконопочитание. Но как разбойничий знаем его мы, сам же он называл себя 7 Вселенским.
Но и настоящий 7 Вселенский собор не достиг своей цели — восстановления иконопочитания. После него иконоборчество вновь возродилось более чем на полвека. Можно было ждать нового собора, который бы опять нисповерг иконопочитание, чего, к счастью, не случилось.
Ересь иконоборчества, возможно, и возродилась потому, что немало христиан, особенно из правящих кругов, продолжали считать Эфесский собор 754 г. настоящим Вселенским собором, в то время как Никейский собор 787 г., вероятно, казался им разбойничьим.
Может ли быть органом Вселенской Истины организация, утверждающая в качестве истины противоположные и взаимоисключающие учения? Поэтому эпоха Вселенских соборов и кончилась, что, конечно, нужно признать великой трагедией для всего христианства, утратившего орган Вселенского единства, трагедией, которой мы, привыкшие жить в отдельных христианских конфессиях, совсем не чувствуем, которую мы не оплакиваем и в которой мы не каемся.
Действительно, истина восторжествовала не через Вселенский, а через Поместный Константинопольский собор 843 г и опять же через вмешательство государственной власти, ставшей в лице императрицы Феодоры вновь благосклонной к иконопочитанию.
Нам, празднующим ежегодно Торжество Православия и не замечающим никакого его торжества в нашей повседневной жизни, трудно ощутить, каким великим казалось это торжество тогда, в 9 веке. Ведь то, что не смог устроить высший орган Церкви — Вселенский собор, устроилось как бы само собой, по мановению не столько ставших вновь по милости Божией благочестивыми царей, сколько по мановению Всесильной Десницы Божией, обратившей и царей к благочестию. Цари не сумели бы утвердить иконопочитание навсегда, это могла сотворить только Десница Божия при содействии царей. А ведь иконоборчество, во всяком случае в основном Древе Церкви, больше не возрождалось, иконопочитание осталось совершенно естественным и для православных, и для католиков. И это конечно, настоящее чудо, доступное только Богу.
В этой связи чрезвычайно многозначительным выглядит прокимен на молебне в неделю Православия — "Ты еси Бог, творяй чудеса ЕДИН". Это ЕДИН, добавленное к Великому прокимну величайших праздников — Пасхи, Рождества и Пятидесятницы (Пс.76, 15) из Пс. 71,18 лучше всего свидетельствует о том, как переживалось это событие — восстановление икон — его современниками. И ради такого великого торжества, такого явного нового прявления Божественного Промысла, даже событие Евангельской истории — Преображение Господне — могло казаться менее значительным.
Восстановление икон, вероятно, рассматривалось как новое Преображение, Преображение Церкви. Храмы, пространство которых в иконоборческую эпоху становилось все более и более пустым, и бедным, и мало чем отличающимся от мечетей, не чуждых иногда очень затейливого орнамента, вновь покрылось ковром образов, делающим нас, стоящих в храме, как бы причастниками Горнего мира, Царства будущего века.
Ведь икона — это совсем не картина, хотя, как часто и у нас бывает на нее похожа, а католики, к сожалению, разницу между картиной и иконой утратили совершенно, чем вызвали новое иконоборчество отпавших от католицизма многочисленных протестантских деноминаций.
Икона — это всегда икона Преображения, образ преображенной плоти, Горнего мира и будущего века. Фаворское видение было изначальной иконой, данным ближайшим ученикам Христа, видимым явлением обоженного человеческого естества.
Икона — это в идеале то, что должно быть сделано не человеческими руками, но явлено благодатью Божией. Все мы знаем выражение "явленная икона", а Образом всех образов, Иконой всех икон для нас является Нерукотворный Образ Спасителя. Иконописцы в меру своего умения и данной им благодати Божией только издали подходят к этому идеалу.
Не случайно, что тропарь Недели Православия и праздника в честь Нерукотворного Образа Спасителя один — "Пречистому Твоему Образу поклоняется, Благий... " Это свидетельство того, что такое икона по-православному и какое великое значение иконопочитание имеет для православной веры.
Ведь отрицающие иконопочитание практически отрицают действительность Боговоплощения. Они ссылаются на Евангелиста Иоанна, сказавшего, что "Бога не видел никто никогда" (Ин. 1,18), но останавливаются, подобно всем еретикам, на полуслове и "забывают", что дальше Евангелист говорит, что Единородный Сын Божий, Сущий в недре Божием, явил Бога. Явил — значит сделал видимым, а значит и изобразимым — неописанный стал описуемым, как учат нас Песнопения праздника Православия. Но если он остался неописанным, то не призрачно ли было и Боговоплощение, да и было ли оно вообще? Вот к каким безднам нечестия может приводить отрицание иконопочитания.
Но и самую главную цель пришествие Бога в мир — обожение человека иконоборчество также низвращает. Ведь икона, как уже говорилось, не портрет, это всегда, во всяком случае в лучших образцах, изображение обоженной плоти и мира, сияющего лучами преображенной человеческой плоти. Но запрещающие изображения в Церкви отрицают обожение человека, отрицают главную цель человеческой жизни.
Да, не случайно за восстановление иконопочитания в Византии велась такая бескомпромиссная борьба, не случайно, так много подвижников благочестия претерпели за защиту икон великие мучения и мученическую кончину от лжебратии, потому что, запрещая иконы, эти лжехристиане уничтожали самую сущность христианства — вочеловечение Бога и обожение человека.
Не случайно и столь велика была радость победы в такой страшной духовной битве, что лучи этой радости дошли до нас, и каждый год с большей или меньшей силой переживаются нами.
Не случайно и торжество Преображения как бы умалилось перенесением его на летний месяц, хотя на самом деле оно не умалилось, а приобрело смысл события вневременного, внеисторического, вечной цели нашей вечной жизни. Если бы не было события Торжества Православия, торжество Преображения Господня могло бы изгладиться из человеческой памяти, также, как если бы не было Всемирного Воздвижения Креста Господня, как могла бы сохраниться вера в Животворящую силу Креста?
Впрочем, память о Преображении Господа нашего Иисуса Христа осталась в виде посвящения 2-го Воскресенья Великого Поста Святителю Григорию Паламе.
Первоначально похвала Святителю и анафемы его противникам провозглашались в день Торжества Православия. Но потом этому великому святителю, на века утвердившему учение о возможности реального, ипостасного соединения Бога с человеком, о возможности человеку видеть непостижимый свет Божества и соединяться с ним, а значит, сколько доступно человеку и изображать его, была посвящена особая неделя, как бы второе торжество Православия.
Этим и придано особое промыслительное значение событию Преображения Господня — ведь все споры Святителя Григория с его противниками вращались вокруг того, является ли свет, явленный при Преображении Господа, Божественным и вечным, или же обычным тварным, подобным всякому видимому свету. Но от решения этого, казалось бы, отвлеченного вопроса зависела судьба христианства, стать ли ему одной из религий, в ряду прочих, или же остаться единственным верным путём к блаженству вечной жизни.