Старый красный диван медленно отодвигается и оттуда, из угла, выползает хлюпающая коричневая каша, она двигается прямо на меня, растёт, в ней вспухают огромные пузыри и с треском лопаются. "Мама, мама!" - кричу я и чувствую, как острой иглой входит боль. Дышать становится легче, сквозь пелену слышится строгий голос: "Пневмония, очень опасно. Только стационар, и немедленно!"
Как светло, какая большая комната! Я сижу на кровати, понимаю, что я здесь одна, что мамы со мной нет. Мне страшно, но остаётся ещё надежда, что мама ждёт меня на улице. Я слезаю с кровати и, пошатываясь, кое-как добираюсь до окна. Мамы не видно, там вообще никого нет, только снег, и голуби подбирают что-то с земли и спорят о каких-то своих голубиных делах.
- Это ещё что такое? Только очухалась и уже к окну! - слышу я за спиной.
Няня берёт меня за руку, быстро отводит от окна и сажает на горшок: "Ишь какая шустрая!"
Под нянину воркотню меня опять начинает клонить в сон, но тут дверь распахивается, и в палату быстро входит маленький, совершенно седой старичок в белом халате, за ним следуют дяденьки и тётеньки тоже в белом.
- Это что тут у нас за принцесса на горшке? - громко восклицает дедушка-доктор.
Няня бысро подхватывает горшок, поднимает мои штанишки, одёргивает рубашечку. Старичок смеётся, затем вставляет в уши блестящие трубки и слушает, как бьётся моё сердечко. От холодной блестящей пуговки, которую он прижимает к моему слабому тощему тельцу немножко щекотно, но нестрашно, и я охотно то поворачиваюсь спиной, то открываю рот, стараясь как можно дальше высунуть язык. Молодая, красивая тётя что-то рассказывает доктору, подаёт ему какие-то исписанные листы. Старичок слушает, кивает седенькой головкой и говорит что-то, чего понять невозможно. На прощанье он опять гладит меня по голове и обращается к няне:
- Анна Ивановна, пожалуй, можно нашу принцессу взять на Ёлку, как вы думаете?
- Да она же еле на ногах стоит, на ходу засыпает, что вы, Иван Петрович!
- Ничего, ничего. Положительные эмоции - отличнейшее лекарство! Под вашу ответственность, дорогая Анна Ивановна!
На Ёлку! После завтрака для всех детей в больнице будет Ёлка, и я тоже пойду, под ответственность Анны Ивановны! Но сначала уколы. Ах, как это больно и стыдно, но плакать нельзя, а то мама не придёт, так сказала тётя-медсестра, и я не плачу, стараюсь изо всех своих малых сил, а то, что две предательские слезинки всё-таки выкатились, это не считается, я их быстро смахнула кулачком, никто и не заметил.
После уколов ещё одно наказанье - завтрак.
Каша тёплая и липкая, её невозможно проглотить, я долго болтаю в ней ложкой. Никакие уговоры не действуют, каша остаётся на тарелке.
- Ведь насквозь вся светится, непонятно в чём душа держится! Ешь сейчас же, а то не будет тебе никакой Ёлки! - кричит Анна Ивановна.
Бесполезно. Ни одной ложки, ни за что!
И тем не менее, она берёт меня за руку, и мы идём на Ёлку! Ёлка стоит в большом зале, нарядная, в огнях и игрушках. Я с восторгом кручу головой, детей много, и совсем маленьких, и намного старше меня. Я пою вместе со всеми про то, как ёлочке холодно зимой, смеюсь вместе со всеми, но мне почему-то кажется, что мама и папа в это время ждут меня внизу, под лестницей, или стоят под окном, и их засыпает мягким пушистым снегом. Я пытаюсь по-тихоньку высвободить руку, но Анна Ивановна держит меня крепко. Наконец раздают подарки - в кулёчке яблоко, печенье и немного конфет. Я сую в рот ириску. "Мама с папой придут, я их буду угощать" - думаю я.
- На уколы, по очереди! - громко объявляет тётя-медсестра.
- Такая малышка, и не плачет! - хвалит меня Снегурочка.
Она забыла снять свою блестящую корону, но это же больница, здесь Снегурочки ненастоящие, я это прекрасно понимаю, главное, чтобы опять никто не заметил тех двух предательских слезинок.
"А где же мой подарок? Я же положила его вот на этот стульчик! Может быть он упал? На полу ничего нет! Как же так? Потеряла! Ах,какая же я растяпа! Потеряла, подарок потеряла! А ещё хотела маму с папой угостить конфетами"...
В моей маленькой жизни ещё никто ничего не украл, я не знаю такого слова. Потерялся - это понятно, это бывает, и даже можно верить, что, вдруг, да и найдётся!
- Ты что тут ползаешь? Пора на обед! Какой ещё подарок? Мне смену сейчас сдавать! Не до ваших тут подарков! - это Анна Ивановна, она ведёт меня в палату и уговорами, вперемешку с угрозами, заставляет хотя бы немного покушать.
Кое-как проглотив три ложки супа, я наконец, засыпаю. Мне снится папа. Я слышу его голос, вижу его глаза, весёлые, смеющиеся, мы куда-то идём, и он крепко держит меня за руку. "Папа!" - кричу я и просыпаюсь. Надо мной стоит нянечка, другая, не Анна Ивановна, она помогает мне одеться, и я послушно иду за ней по длинному пустому коридору. Я вся ещё во власти сна и почти уверена, что она ведёт меня к маме и папе. И вот оно - чудо!
- Папа! - кричу я и задыхаюсь от счастья.
- Тихо! - говорит нянечка, - неприёмный день. Так что посидите пять минут, и что б никто вас не слышал и не видел!
Какое блаженство, какое счастье! Я сижу на отцовских коленях и кусаю шоколад Алёнка", я не хочу шоколада, но ем, что бы папе было приятно.
И где-то на самом краешке души живёт надежда, что мы с ним сейчас уйдём домой!
- А сегодня у нас была Ёлка, - рассказываю я с набитым ртом.
- Ёлка? - удивляется отец
- Да, и подарки давали, - яблоко,печенье и конфеты.
- Понравилось тебе на Ёлке?
- Понравилось, сначала все пели, а потом Снегурочка уколы делала.
- Уколы! - отец прижимает меня к себе, и я чувствую его родной, ни с чем несравнимый запах.
- Ну, а подарок ты скушала?
- Нет, только одну маленькую кис-киску, а потом он потерялся.
И я рассказываю ему про уколы, про то как потеряла, растяпа такая, подарок.
- Может быть он ещё найдётся, тогда я буду угощать вас с мамой конфетами. Ладно?
- Маленькая моя... - отец низко опускает голову, и я чувствую, как его щека становится влажной, я крепко-крепко жму его шею и шепчу в самое ухо: "Не плачь, папа! Не плачь...
Как светло, какая большая комната! Я сижу на кровати, понимаю, что я здесь одна, что мамы со мной нет. Мне страшно, но остаётся ещё надежда, что мама ждёт меня на улице. Я слезаю с кровати и, пошатываясь, кое-как добираюсь до окна. Мамы не видно, там вообще никого нет, только снег, и голуби подбирают что-то с земли и спорят о каких-то своих голубиных делах.
- Это ещё что такое? Только очухалась и уже к окну! - слышу я за спиной.
Няня берёт меня за руку, быстро отводит от окна и сажает на горшок: "Ишь какая шустрая!"
Под нянину воркотню меня опять начинает клонить в сон, но тут дверь распахивается, и в палату быстро входит маленький, совершенно седой старичок в белом халате, за ним следуют дяденьки и тётеньки тоже в белом.
- Это что тут у нас за принцесса на горшке? - громко восклицает дедушка-доктор.
Няня бысро подхватывает горшок, поднимает мои штанишки, одёргивает рубашечку. Старичок смеётся, затем вставляет в уши блестящие трубки и слушает, как бьётся моё сердечко. От холодной блестящей пуговки, которую он прижимает к моему слабому тощему тельцу немножко щекотно, но нестрашно, и я охотно то поворачиваюсь спиной, то открываю рот, стараясь как можно дальше высунуть язык. Молодая, красивая тётя что-то рассказывает доктору, подаёт ему какие-то исписанные листы. Старичок слушает, кивает седенькой головкой и говорит что-то, чего понять невозможно. На прощанье он опять гладит меня по голове и обращается к няне:
- Анна Ивановна, пожалуй, можно нашу принцессу взять на Ёлку, как вы думаете?
- Да она же еле на ногах стоит, на ходу засыпает, что вы, Иван Петрович!
- Ничего, ничего. Положительные эмоции - отличнейшее лекарство! Под вашу ответственность, дорогая Анна Ивановна!
На Ёлку! После завтрака для всех детей в больнице будет Ёлка, и я тоже пойду, под ответственность Анны Ивановны! Но сначала уколы. Ах, как это больно и стыдно, но плакать нельзя, а то мама не придёт, так сказала тётя-медсестра, и я не плачу, стараюсь изо всех своих малых сил, а то, что две предательские слезинки всё-таки выкатились, это не считается, я их быстро смахнула кулачком, никто и не заметил.
После уколов ещё одно наказанье - завтрак.
Каша тёплая и липкая, её невозможно проглотить, я долго болтаю в ней ложкой. Никакие уговоры не действуют, каша остаётся на тарелке.
- Ведь насквозь вся светится, непонятно в чём душа держится! Ешь сейчас же, а то не будет тебе никакой Ёлки! - кричит Анна Ивановна.
Бесполезно. Ни одной ложки, ни за что!
И тем не менее, она берёт меня за руку, и мы идём на Ёлку! Ёлка стоит в большом зале, нарядная, в огнях и игрушках. Я с восторгом кручу головой, детей много, и совсем маленьких, и намного старше меня. Я пою вместе со всеми про то, как ёлочке холодно зимой, смеюсь вместе со всеми, но мне почему-то кажется, что мама и папа в это время ждут меня внизу, под лестницей, или стоят под окном, и их засыпает мягким пушистым снегом. Я пытаюсь по-тихоньку высвободить руку, но Анна Ивановна держит меня крепко. Наконец раздают подарки - в кулёчке яблоко, печенье и немного конфет. Я сую в рот ириску. "Мама с папой придут, я их буду угощать" - думаю я.
- На уколы, по очереди! - громко объявляет тётя-медсестра.
- Такая малышка, и не плачет! - хвалит меня Снегурочка.
Она забыла снять свою блестящую корону, но это же больница, здесь Снегурочки ненастоящие, я это прекрасно понимаю, главное, чтобы опять никто не заметил тех двух предательских слезинок.
"А где же мой подарок? Я же положила его вот на этот стульчик! Может быть он упал? На полу ничего нет! Как же так? Потеряла! Ах,какая же я растяпа! Потеряла, подарок потеряла! А ещё хотела маму с папой угостить конфетами"...
В моей маленькой жизни ещё никто ничего не украл, я не знаю такого слова. Потерялся - это понятно, это бывает, и даже можно верить, что, вдруг, да и найдётся!
- Ты что тут ползаешь? Пора на обед! Какой ещё подарок? Мне смену сейчас сдавать! Не до ваших тут подарков! - это Анна Ивановна, она ведёт меня в палату и уговорами, вперемешку с угрозами, заставляет хотя бы немного покушать.
Кое-как проглотив три ложки супа, я наконец, засыпаю. Мне снится папа. Я слышу его голос, вижу его глаза, весёлые, смеющиеся, мы куда-то идём, и он крепко держит меня за руку. "Папа!" - кричу я и просыпаюсь. Надо мной стоит нянечка, другая, не Анна Ивановна, она помогает мне одеться, и я послушно иду за ней по длинному пустому коридору. Я вся ещё во власти сна и почти уверена, что она ведёт меня к маме и папе. И вот оно - чудо!
- Папа! - кричу я и задыхаюсь от счастья.
- Тихо! - говорит нянечка, - неприёмный день. Так что посидите пять минут, и что б никто вас не слышал и не видел!
Какое блаженство, какое счастье! Я сижу на отцовских коленях и кусаю шоколад Алёнка", я не хочу шоколада, но ем, что бы папе было приятно.
И где-то на самом краешке души живёт надежда, что мы с ним сейчас уйдём домой!
- А сегодня у нас была Ёлка, - рассказываю я с набитым ртом.
- Ёлка? - удивляется отец
- Да, и подарки давали, - яблоко,печенье и конфеты.
- Понравилось тебе на Ёлке?
- Понравилось, сначала все пели, а потом Снегурочка уколы делала.
- Уколы! - отец прижимает меня к себе, и я чувствую его родной, ни с чем несравнимый запах.
- Ну, а подарок ты скушала?
- Нет, только одну маленькую кис-киску, а потом он потерялся.
И я рассказываю ему про уколы, про то как потеряла, растяпа такая, подарок.
- Может быть он ещё найдётся, тогда я буду угощать вас с мамой конфетами. Ладно?
- Маленькая моя... - отец низко опускает голову, и я чувствую, как его щека становится влажной, я крепко-крепко жму его шею и шепчу в самое ухо: "Не плачь, папа! Не плачь...