Ольга Шульчева-Джарман
Слово «бабочка» какое-то несерьезное. Когда следишь за неуловимым порхающим полетом легкого создания, чьи прекрасные крылья так огромны, а тельце так мало, то хочется назвать его как-то иначе. У крылатого создания жизнь проходит уже не на земле — она неземная, и только прекрасных цветов едва касается оно, чтобы отдохнуть и вкусить их нектар, и лепестки не шелохнуться под невесомым и крылатым гостем.
Греки называли бабочку — «псюхе», душа. Гусеница бабочки живет на земле и знает только земное, потом словно умирает, прикрепляясь тончайшей ниткой к стеблю травинки, чтобы из кокона вылетела прекрасная, как нетленная душа, бабочка-псюхе. Кокон останется на травинке, как опустелый дом, а новым домом души станет надземный прекрасный мир.
Античное противопоставление тела и души было неприемлемо для христиан, считавших, что душа без тела не есть человек, как и тело без души есть не человек, а бездушный труп. Поэтому проповедь Воскресения Христова и грядущего воскресения всех людей казалась эллинам странной и кощунственной — как же восстанут из могил уродливые, изможденные предсмертными болезнями тела? С насмешкой сказали философы апостолу Павлу — «об этом послушаем тебя в другой раз».
Христианская проповедь продолжалась и после Павла, и проповедники следовали его совету — быть с эллинами как эллины, чтобы приобрести эллинов. Надо было найти в многовековой античной культуре образ, который донесет до античного, не-библейского сознания образ воскресения человека, чтобы человек античный, увидев этот образ, проникся красотой великой надежды, принесенной Сыном Божиим.
И образ нашел апологет Лактанций. Чтобы объяснить воскресение плоти, он напоминает рассказ об удивительном египетском фениксе. Египет всегда был для греков страной мудрости, страна древнего богопочитания. Греки, обычно смотревшие на всех не-греков как на варваров, тем не менее с уважением говорили, что египтяне — самые набожные люди, а земле, и что великие греческие мудрецы учились у египтян.
Есть в той стране роща, где растут высокие деревья, приносящие сочные плоды, которые не гниют и не падают на землю. В этой чудесной роще живет всего одна птица — Феникс. Живет Феникс один, не оставляя после себя потомства иначе как только посредством смерти. Феникс — птица не ручная, и слушается только одного хозяина — светлоликого Солнца. А еще это птица весьма необычная, хотя повадки его даны ему от природы и будучи усвоены от предков.
Когда заря окрашивает небосвод в алый и рыжий цвета, когда своим пурпурным сияньем утро прогоняет с неба ночные звезды, Феникс трижды и четырежды окунается в священные воды, трижды и четырежды пьет из живительного источника. Затем он взлетает на самое высокое дерево в роще, и, возвышаясь над всем миром, глядит туда, где занимается заря, в ожидании первых лучей восходящего солнца. Когда же солнце переступает порог своих сияющих ворот и блеск первых лучей озаряет землю, удивительная птица начинает петь, приветствуя свет нового дня.
Прекрасен щебет соловья, и флейта Муз, плач умирающего лебедя и лира Меркурия — вестника Небес, но никакая песня на земле или под небесами не может сравниться с той, которую поет Феникс в лучах восходящего солнца. Когда же сияющая колесница выплывает из-за горизонта и, поднимаясь все выше и выше над землей, отправляется в свой ежедневный путь, чудесный глашатай в благоговении склоняет пылающую подобно огню голову и, трижды взмахнув крыльями, смолкает.
Тысячу лет живет Феникс в блаженной стране среди деревьев священной рощи, безошибочно различая ход часов и минут, управитель и священник райских садов, один на всей земле ведающий тайны Солнца.
Но тысяча лет проходит, время становится в тягость чудесной птице. И чтобы обновить старое и вернуть к новой жизни умершее, повинуясь судьбе, Феникс покидает родной сад и святую землю. Он летит в этот мир, полный скорби и смерти, и путь его лежит в Сирийские пустыни, в место, которому сама Венера дала имя, схоже с его именем — Финикия.
Летя над бескрайними пустынями, где не ступала нога человека, он ищет, где между безжизненными горами, в какой-нибудь долине спрятался, уединился от всего мира лес или рощица. Найдя такое место, Феникс садится на самую высокую пальму, чья вершина поднимается до небес, куда не может забраться ни хищный зверь ни змея, ни даже птица, дерево, названное в честь него — финиковым. Тогда Эол запирает ветры в свои пещеры, заставляя их умолкнуть, чтобы их порывы не потревожили воздух, и чтобы ни единое облачко не заслонило от птицы лучей прекрасного солнца.
И там Феникс вьет себе гнездо — гнездо, которое послужит ему могилой, ибо не утратив жизнь, не сохранишь ее, и не воскреснешь, если не умрешь. Он собирает погребальные масла и благовония, которые добывают в Ассирии, которыми натираются богачи Аравии, и которые собирают африканские пигмеи /Далее следует длинный перечень духов и благовоний, которыми Феникс натирает себя и свое гнездо/. Устелив гнездо ароматными листьями, птица, как слезами, окропляет себя маслом и, справив свои собственные похороны, готовится к смерти.
Так, окруженный ароматами погребальных трав, он расстается с жизнью — без страха и полный веры, как расстаются с семенем, сажая его в землю. Тело его, поверженное смертью, от солнечных лучей греется и становится настолько горячим, что жар порождает пламя. Тело птицы исчезает, объятое языками пламени, и там превращается в массу, похожую на семя, из которого, говорят, рождаются белые как молоко черви или животные, у которых нет ни крыльев, ни лап. Но вот, это семя превращается в округлое яйцо, в котором заново формируются все члены тела, которые надлежит иметь птице. И наконец, прежний Феникс выходит из этого яйца подобно тому, как гусеницы в полях, свернувшись в куколки, вылетают оттуда прекрасными бабочками.
Земная пища не подходит райской птице — да и кто станет заботиться о неоперившемся птенце — и для Феникса из звездных краев падает пища богов — амброзия и нектар. Так, среди ароматных деревьев и укрепляя свои силы манной, Феникс растет, пока не примет прежний прекрасный облик. И как только силы вновь возвратятся к нему, он снова поднимается в небо, как и в прежние года, ибо настало время возвращаться домой (Лактанций, Поэма о Фениксе, пер. Виктора Заславского).
Феникс, птица, подобен бабочке в своем удивительном превращении — вначале он червеобразная гусеница, потом застывшее в неподвижности яйцо, потом — сияющая огнекрылая солнечная птица, только он на всем белом свете. Феникс только один, второго феникса нет.
…На иконе Преображения письма Феофана Грека переплетаются два рассказа. Один — главный, четко выписанный сюжет — о Преображении Христа на горе, рассказанный евангелистами. Вот гора, вот сияющий Христос в белых ризах, вот Моисей и Илия, беседующие с ним, а вот и апостолы, павшие на землю. Но как передать богословское толкование, фактически, сердцевину православного учения — учения о «феозисе», обожении?
Фигуры учеников у подножия горы — не просто лежат на земле. Они подобны гусеницам, которые не ведают света Преображения Плоти Христовой. А Он стоит над ними, словно раскинув прекрасные крылья-паруса, и взирают на Него усопшие Моисей и Илия, ожидающие всеобщего воскресения и славы — но до той поры их ризы напоминают крылья бабочки, едва вышедшей из кокона. Смерть не выпускает наружу душу-бабочку — смерть убивает тело человека, и человек не есть то же самое, что и душа его. Все усопшие, даже святые, ждут воскресения.
Но Воскресение уже явлено — его являет Христос, Сын Человеческий. И перед страшными Страстями Он дает апостолам видеть ту божественную славу, которая неизмеримо больше оденет Его в грядущем после Страстей Воскресении. Не душа вырвалась наружу — но Феникс расправил крылья. Он один такой, другого такого нет на свете.
Но мы — и это так потому, что Он этого захотел — сотелесники Его. Наш путь лежит к сиянию Воскресения, после того, как причастие животворящей смерти Его переплавит и перестихийствует маленьких тяжелых и толстых гусениц — будущих крылатых фениксов, которые «не от хотения плоти, не от хотения мужа, но от Бога родились» .
Потому что Слово стало плотью, а не бестелесным ангелом, который бы просто и бес-страдательно реял над нами и не касался этого мира ногами, — Слово Божие обитало с нами, чтобы взойти на Крест и воскреснуть в день первый и восьмой.
Луч ударил о воды, играя.
Здесь — не кокон. Крыло расправляя,
нам встречаться в расплавленном дне.
Что за быль, что за правда такая —
эта тайна Христа обо мне?..
Греки называли бабочку — «псюхе», душа. Гусеница бабочки живет на земле и знает только земное, потом словно умирает, прикрепляясь тончайшей ниткой к стеблю травинки, чтобы из кокона вылетела прекрасная, как нетленная душа, бабочка-псюхе. Кокон останется на травинке, как опустелый дом, а новым домом души станет надземный прекрасный мир.
Античное противопоставление тела и души было неприемлемо для христиан, считавших, что душа без тела не есть человек, как и тело без души есть не человек, а бездушный труп. Поэтому проповедь Воскресения Христова и грядущего воскресения всех людей казалась эллинам странной и кощунственной — как же восстанут из могил уродливые, изможденные предсмертными болезнями тела? С насмешкой сказали философы апостолу Павлу — «об этом послушаем тебя в другой раз».
Христианская проповедь продолжалась и после Павла, и проповедники следовали его совету — быть с эллинами как эллины, чтобы приобрести эллинов. Надо было найти в многовековой античной культуре образ, который донесет до античного, не-библейского сознания образ воскресения человека, чтобы человек античный, увидев этот образ, проникся красотой великой надежды, принесенной Сыном Божиим.
И образ нашел апологет Лактанций. Чтобы объяснить воскресение плоти, он напоминает рассказ об удивительном египетском фениксе. Египет всегда был для греков страной мудрости, страна древнего богопочитания. Греки, обычно смотревшие на всех не-греков как на варваров, тем не менее с уважением говорили, что египтяне — самые набожные люди, а земле, и что великие греческие мудрецы учились у египтян.
Есть в той стране роща, где растут высокие деревья, приносящие сочные плоды, которые не гниют и не падают на землю. В этой чудесной роще живет всего одна птица — Феникс. Живет Феникс один, не оставляя после себя потомства иначе как только посредством смерти. Феникс — птица не ручная, и слушается только одного хозяина — светлоликого Солнца. А еще это птица весьма необычная, хотя повадки его даны ему от природы и будучи усвоены от предков.
Когда заря окрашивает небосвод в алый и рыжий цвета, когда своим пурпурным сияньем утро прогоняет с неба ночные звезды, Феникс трижды и четырежды окунается в священные воды, трижды и четырежды пьет из живительного источника. Затем он взлетает на самое высокое дерево в роще, и, возвышаясь над всем миром, глядит туда, где занимается заря, в ожидании первых лучей восходящего солнца. Когда же солнце переступает порог своих сияющих ворот и блеск первых лучей озаряет землю, удивительная птица начинает петь, приветствуя свет нового дня.
Прекрасен щебет соловья, и флейта Муз, плач умирающего лебедя и лира Меркурия — вестника Небес, но никакая песня на земле или под небесами не может сравниться с той, которую поет Феникс в лучах восходящего солнца. Когда же сияющая колесница выплывает из-за горизонта и, поднимаясь все выше и выше над землей, отправляется в свой ежедневный путь, чудесный глашатай в благоговении склоняет пылающую подобно огню голову и, трижды взмахнув крыльями, смолкает.
Тысячу лет живет Феникс в блаженной стране среди деревьев священной рощи, безошибочно различая ход часов и минут, управитель и священник райских садов, один на всей земле ведающий тайны Солнца.
Но тысяча лет проходит, время становится в тягость чудесной птице. И чтобы обновить старое и вернуть к новой жизни умершее, повинуясь судьбе, Феникс покидает родной сад и святую землю. Он летит в этот мир, полный скорби и смерти, и путь его лежит в Сирийские пустыни, в место, которому сама Венера дала имя, схоже с его именем — Финикия.
Летя над бескрайними пустынями, где не ступала нога человека, он ищет, где между безжизненными горами, в какой-нибудь долине спрятался, уединился от всего мира лес или рощица. Найдя такое место, Феникс садится на самую высокую пальму, чья вершина поднимается до небес, куда не может забраться ни хищный зверь ни змея, ни даже птица, дерево, названное в честь него — финиковым. Тогда Эол запирает ветры в свои пещеры, заставляя их умолкнуть, чтобы их порывы не потревожили воздух, и чтобы ни единое облачко не заслонило от птицы лучей прекрасного солнца.
И там Феникс вьет себе гнездо — гнездо, которое послужит ему могилой, ибо не утратив жизнь, не сохранишь ее, и не воскреснешь, если не умрешь. Он собирает погребальные масла и благовония, которые добывают в Ассирии, которыми натираются богачи Аравии, и которые собирают африканские пигмеи /Далее следует длинный перечень духов и благовоний, которыми Феникс натирает себя и свое гнездо/. Устелив гнездо ароматными листьями, птица, как слезами, окропляет себя маслом и, справив свои собственные похороны, готовится к смерти.
Так, окруженный ароматами погребальных трав, он расстается с жизнью — без страха и полный веры, как расстаются с семенем, сажая его в землю. Тело его, поверженное смертью, от солнечных лучей греется и становится настолько горячим, что жар порождает пламя. Тело птицы исчезает, объятое языками пламени, и там превращается в массу, похожую на семя, из которого, говорят, рождаются белые как молоко черви или животные, у которых нет ни крыльев, ни лап. Но вот, это семя превращается в округлое яйцо, в котором заново формируются все члены тела, которые надлежит иметь птице. И наконец, прежний Феникс выходит из этого яйца подобно тому, как гусеницы в полях, свернувшись в куколки, вылетают оттуда прекрасными бабочками.
Земная пища не подходит райской птице — да и кто станет заботиться о неоперившемся птенце — и для Феникса из звездных краев падает пища богов — амброзия и нектар. Так, среди ароматных деревьев и укрепляя свои силы манной, Феникс растет, пока не примет прежний прекрасный облик. И как только силы вновь возвратятся к нему, он снова поднимается в небо, как и в прежние года, ибо настало время возвращаться домой (Лактанций, Поэма о Фениксе, пер. Виктора Заславского).
Феникс, птица, подобен бабочке в своем удивительном превращении — вначале он червеобразная гусеница, потом застывшее в неподвижности яйцо, потом — сияющая огнекрылая солнечная птица, только он на всем белом свете. Феникс только один, второго феникса нет.
…На иконе Преображения письма Феофана Грека переплетаются два рассказа. Один — главный, четко выписанный сюжет — о Преображении Христа на горе, рассказанный евангелистами. Вот гора, вот сияющий Христос в белых ризах, вот Моисей и Илия, беседующие с ним, а вот и апостолы, павшие на землю. Но как передать богословское толкование, фактически, сердцевину православного учения — учения о «феозисе», обожении? Фигуры учеников у подножия горы — не просто лежат на земле. Они подобны гусеницам, которые не ведают света Преображения Плоти Христовой. А Он стоит над ними, словно раскинув прекрасные крылья-паруса, и взирают на Него усопшие Моисей и Илия, ожидающие всеобщего воскресения и славы — но до той поры их ризы напоминают крылья бабочки, едва вышедшей из кокона. Смерть не выпускает наружу душу-бабочку — смерть убивает тело человека, и человек не есть то же самое, что и душа его. Все усопшие, даже святые, ждут воскресения.
Но Воскресение уже явлено — его являет Христос, Сын Человеческий. И перед страшными Страстями Он дает апостолам видеть ту божественную славу, которая неизмеримо больше оденет Его в грядущем после Страстей Воскресении. Не душа вырвалась наружу — но Феникс расправил крылья. Он один такой, другого такого нет на свете.
Но мы — и это так потому, что Он этого захотел — сотелесники Его. Наш путь лежит к сиянию Воскресения, после того, как причастие животворящей смерти Его переплавит и перестихийствует маленьких тяжелых и толстых гусениц — будущих крылатых фениксов, которые «не от хотения плоти, не от хотения мужа, но от Бога родились» .
Потому что Слово стало плотью, а не бестелесным ангелом, который бы просто и бес-страдательно реял над нами и не касался этого мира ногами, — Слово Божие обитало с нами, чтобы взойти на Крест и воскреснуть в день первый и восьмой.
Луч ударил о воды, играя.
Здесь — не кокон. Крыло расправляя,
нам встречаться в расплавленном дне.
Что за быль, что за правда такая —
эта тайна Христа обо мне?..