Некогда один святой старец, спасавшийся на горе Олимп беседовал с братиями о спасении души.
Вдруг подошел некий простолюдин и молча поклонился старцу.
Тот спросил: - Что тебе нужно?
- Пришел исповедовать грехи свои, честный отче, - ответил пришедший.
Старец сказал:
- Говори пред всеми, не стыдись.
Тот начал в присутствии всех исповедоваться, некоторые из грехов были столь тяжки, что неудобно и передать их. Когда он все поведал со слезами, то поник долу и стоял уныло.
Старец надолго задумался о чем - то и, наконец, сказал.
- Хочешь ли принять иноческий образ?
- Ей отче, - ответил тот, - желаю, и даже принес необходимые для пострижения одежды.
После сего старец преподал ему несколько наставлений, облек его в ангельскии образ отпустил со словами:
- Иди, чадо, с миром и больше не согрешай.
Монахи всему этому удивились:
- Что это значит, отче? Сколько тяжких грехов сейчас мы слышали от него, и ты не дал ему никакого послушания, не наложил на него ни малейшей епитимии?
- О, любезные дети, — промолвил старец, - неужели вы не видели, когда он исповедовался, близ него стоял страшный муж, чье лицо блистало как молния, а одежды были белы как снег. В руках он держал хартию грехов кающегося, и, когда пришелец исповедовал мне грехи, этот муж изглаждал их из хартии. И если Бог простил грехи кающегося, то кто я, чтобы возлагать еще епитимию. (112, 769—770).
Вдруг подошел некий простолюдин и молча поклонился старцу.
Тот спросил: - Что тебе нужно?
- Пришел исповедовать грехи свои, честный отче, - ответил пришедший.
Старец сказал:
- Говори пред всеми, не стыдись.
Тот начал в присутствии всех исповедоваться, некоторые из грехов были столь тяжки, что неудобно и передать их. Когда он все поведал со слезами, то поник долу и стоял уныло.
Старец надолго задумался о чем - то и, наконец, сказал.
- Хочешь ли принять иноческий образ?
- Ей отче, - ответил тот, - желаю, и даже принес необходимые для пострижения одежды.
После сего старец преподал ему несколько наставлений, облек его в ангельскии образ отпустил со словами:
- Иди, чадо, с миром и больше не согрешай.
Монахи всему этому удивились:
- Что это значит, отче? Сколько тяжких грехов сейчас мы слышали от него, и ты не дал ему никакого послушания, не наложил на него ни малейшей епитимии?
- О, любезные дети, — промолвил старец, - неужели вы не видели, когда он исповедовался, близ него стоял страшный муж, чье лицо блистало как молния, а одежды были белы как снег. В руках он держал хартию грехов кающегося, и, когда пришелец исповедовал мне грехи, этот муж изглаждал их из хартии. И если Бог простил грехи кающегося, то кто я, чтобы возлагать еще епитимию. (112, 769—770).