Блаженны плачущие

Если ты плачешь, то подражаешь своему Господу. Часто бывало, что Его видели плачущим, а чтобы Он смеялся, или хотя мало улыбался, этого никогда никто не видел,- почему и ни один из евангелистов не упомянул о том. Скажешь: какая польза, если буду плакать? Громадная польза,- такая, что нельзя и выразить словом.

На суде человеческом, сколько ни плачь, не избежишь наказания, когда определение сделано; а здесь, если только вздохнешь - и приговор уничтожен, и прощение получено. Вот почему Христос так часто и говорит нам о слезах и называет плачущих блаженными, а смеющихся бедными. Здесь не место смеху, и собрались мы сюда не смеяться, но стенать, и за эти стенания наследовать царствие.

Стоя пред земным царем, ты и слегка улыбнуться не смеешься; а где обитает Владыка ангелов, стоишь без трепета и без благоговения, даже смеешься, когда Он много раз прогневан тобою? И не подумаешь, что этим раздражаешь Его больше, нежели грехами? Подлинно, Бог обыкновенно отвращается не столько от грешащих, сколько от тех, которые, учинив грех, не сокрушаются о нем.

При всем том некоторые столь бесчувственны, что, несмотря на сказанное, говорят: лучше мне никогда не плакать, но дай Бог всегда смеяться и играть. Что может быть безрассуднее такой мысли? Не Бог, а дьявол учит играть.

Итак, не проси у Бога того, что получается от дьявола. Богу свойственно давать сердце сокрушенное и смиренное, трезвенное, целомудренное и воздержное, кающееся и умиленное. Вот дары Божии, потому что в них мы имеем наибольшую нужду.

В самом деле, нам предстоит трудный подвиг, борьба с невидимыми силами, брань с духами злобы. Если же будем смеяться и предаваться лености, то еще прежде сражения падем от собственной беспечности. Не наше дело забавляться и жить весело; это дело лицедеев, зазорных женщин и людей на то предназначенных, тунеядцев, льстецов. Не званным на небо свойственно это, но тем, которые обрекли себя дьяволу. Это он, он изобрел такое искусство, чтобы привлекать к себе воинов Христовых и ослаблять силы их духа. На то и построил он в городах театры и, обучив смехотворов, этою язвою поражает целый город. Чего Павел велел бегать,- я разумею пустословие и шутки,- то дьявол убеждает любить. Когда представляющие смешное в театре скажут что-либо богохульное и срамное, тогда многие будучи еще безумнее их, смеются, забавляются этим. За что надлежало бы побить камнями, тому рукоплещут, и за такое удовольствие сами себе готовят огненную пещь. Ведь те, которые хвалят говорящих такие речи, тем самым поощряют их к ним; а потому и наказанию, которое назначено для смехотворцев, справедливее падать на смеющихся, потому что если бы не было ни одного зрителя, то не было бы и действующего. А когда видят, что вы оставляете и работу, и все, только бы провести время в театре, тогда они становятся усерднее.

Впрочем, не в извинение их говорю это, но чтобы вас вразумить, что от вас собственно берется начало и корень этого беззакония.

Поистине не столько грешит тот, который представляет в театре, сколько в сравнении с ним ты, который заставляешь это делать; и не только заставляешь, но и заботишься о том, радуешься и смеешься, хвалишь представление, всячески пособляешь демонской работе. Скажи мне, какими глазами после будешь смотреть дома на жену? Как, не покраснев, представишь себе супругу, когда ты видел весь пол ее обесчещенным?

Не говори мне, что представляемое в театре есть одно лицедейство. Лицедейство это многих сделало прелюбодеями, и многие дома расстроило. О том-то особенно и скорблю, что в этом даже не подозревают худого, но такие развратные представления принимают с рукоплесканиями, с восклицаниями и громким смехом.

Итак, скажешь, что все это лицедейство? Но за то самое лицедеи и стоили бы тысяч смертей, что они научились подражать запрещенному всеми законами.

Если дело худо, то и подражание ему худо. Не говорю еще о том, к какой наглости и бесстыдству приучают они зрителей. Ведь одному только сладострастному и наглому глазу сносно смотреть на эти зрелища. На площади ты не станешь смотреть на обнаженную женщину, а еще менее дома, - ты оскорбишься таким зрелищем; а в театр идешь, чтобы оскорбить честь и мужского, и женского пола, и осрамить глаза свои.

Если в этом нет непристойного, то почему, когда на площади увидишь то же, сам бежишь прочь, и гонишь от себя бесстыдную? Или когда бываем порознь, тогда это непристойно, а когда соберемся и сидим вместе, тогда уже не позорно?

Впрочем, если слово мое огорчит вас, то я много вам за то благодарен: «Кто обрадует меня, как не тот, кто огорчен мною» (2Кор. 2,2)? Никогда не переставайте рыдать об этом и терзаться; такая скорбь будет для нас началом исправления.

Для того-то я и усилил мое слово, чтоб сделать рану глубже, избавить вас от гниения зараженных членов и возвратить вам совершенное душевное здравие.